Мать (CИ)

- Ой, только не надо меня водить за нос. Нашёл тоже девочку!

- Я клянусь. Одна встреча! И всё! Для тебя это тоже важно, кстати.

- Да ну? - скептически сказала Людмила.

- Ну да.

- А по телефону ты мне сообщить не можешь?

Гаев скрипнул зубами.

- Лучше лично. Нам есть что обсудить.

- Детский лепет какой-то.

Гаев промолчал.

- Сначала смывается, как перепуганный мальчик, потом звонит... - сварливо продолжала Людмила.

- У меня были причины уйти, - сурово произнёс Гаев. - Я тебе при встрече всё расскажу.

- Смешно даже... Н-ну ладно, бог с тобой. Ещё посмотрю, как ты себя поведёшь. Господи, всё-таки права была Светка...

- Когда ты свободна? Может, сегодня вечером?

- Ты обалдел? У меня на сегодня планы.

- Тогда завтра?

- Ну, завтра можно. Хотя я не уверена. Могут нарисоваться дела.

Она манерничала, чтобы Гаев приполз к ней на коленях. По другому не соглашалась. Наконец, снизошла.

- Ну ладно, завтра в четыре. Но ненадолго. Мне надо ребёнка встретить из школы, и вообще...

Что "вообще", она уточнять не стала, а Гаев не спросил.

Ещё минут пять препирались о месте встречи. Людмила держала планку, отвергая Гаевские варианты один за другим. То ей было далеко, то атмосфера не та, то кухня - полное дерьмо.

- Ладно, - сдался Гаев. - Тогда ты предложи.

- Вот ещё! Ты меня приглашаешь, а я буду подыскивать место? - оскорбилась она.

Гаев чуть не зарычал.

В итоге условились пересечься в суши-баре на Малой Никитской.

- Окей, замётано, - сказал Гаев. - Ты реально удивишься тому, что я хочу тебе сообщить.

- Ой, детсадовские уловки какие-то!

Жребий был брошен.

Гаев представил, как познакомит двух своих матерей. Дружить они, ясен пень, не будут, но кто знает! Может, и сойдутся - делить-то им уже нечего. Или есть чего? А он сам? О себе-то он забыл! Каково ему будет жить, разрываясь между матерями? Эх, да что уж там! Что сделано, то сделано. Поздно пить "Боржоми"...

Он был как в лихорадке. Поехал в Ленинку, чтобы подготовиться к сдаче философии, начал что-то выписывать, но мысли разбегались, память упорно возвращалась ко временам детства. Вот он прибегает домой, весь в слезах после встречи с Грищуком на стройке, с воем катается по полу, не в силах притронуться к оплёванному галстуку, а потом приходит с работы мама, он бросается к ней, и она утешает его: "Ну не плачь, сынок, а то я тоже буду плакать. Хочешь, шоколадку куплю? Или жвачку. Какие ты любишь? "Турбо"?". Ведь это была она, та самая, с которой он сегодня говорил по телефону. Неужели правда она? Как отличался этот холодный, насмешливый голос от того, который он помнил с детства! "Сынок, ты только папе не говори, ладно? А я тебе "За рулём" куплю". Соврала, не купила. Не до того ей было. С Карасёвым мутила. Паскуда, дрянь, вертихвостка. Ну и что? Пусть дрянь, но своя. Родная. А маманя? "Володя, ты голодный? Я там плов сделала. Ты же любишь плов, да? Посмотри, не разварился? А то рис какой-то был... не очень". Отличный плов, и рис прекрасный. А ты, маманя, самая замечательная. Но мать... Как же тяжело! "Значит, отец тебе дороже, чем я?". Зачем она это сказала? Почему не захотела понять? Лелеяла свою обиду, ненавидела отца...

Изведённый тягостными мыслями, Гаев плюнул на философию, сдал книги и поехал домой дочитывать Паланика.

Вечером он был особенно предупредителен с маманей, будто про запас напитывал её любовью.

Людмила опоздала на двадцать минут. Не случайно, конечно. Продолжала морально возить Гаева носом по грязи. Чтобы понял, кто он и кто она. Не тешил себя иллюзиями. Она пришла только из жалости, потому что он сильно просил. И только на одну встречу. Пусть даже не надеется. И вообще, она спешит. Что у него там? Пусть выкладывает побыстрее.

Гаев пил зелёный чай. Дома, перед выходом, он накатил сто грамм водки для храбрости (непочатая бутылка стояла с Нового года). Алкоголь подействовал, но уже через пятнадцать минут выветрился напрочь.

- Хоть чаю выпей, - сказал Гаев Людмиле.

Она в нерешительности посмотрела на свою кружку. Раздумывала, давать шанс этому юнцу или нет. Гаев быстро налил ей чаю, избавив от сомнений.

В этот раз она не стала наряжаться: пришла в джинсовой юбке до колен и рубашке в мелкую полоску. Волосы она завязала узлом. Опять же намёк - типа, у них с Гаевым сугубо деловая встреча.

- Зачем ты меня позвал? - холодно спросил она.

Гаев набрал в грудь воздуха, словно перед прыжком в воду. Ну что, вперёд? Но как же трудно начать! Будто раздеваешься на людях. Вся решимость его улетучилась мгновенно, а внутренний голос коварно зашептал: "Подумай, ещё не поздно отказаться. Сделай вид, что хочешь с ней замутить, и свали, как в прошлый раз. Ведь вся жизнь наперекосяк пойдёт!".

Он, не мигая, смотрел на Людмилу. На свою мать. Прокручивал в голове сцены из детства. Из каких-то закромов памяти выскакивали обрывки фраз: "Макулатура? Вон под телевизором лежит...", "Сколько уже обещаешь купить ребёнку кепку?", "Хочешь конфеточек? Держи", "Сынок, а что я тебе купила! Ты не поверишь", "Сбегай за хлебом, а? Я хлеб забыла взять"...

Вот она сидела перед ним: неприступная и гордая, как снежная королева. Та самая, что говорила ему: "Ты не плачь, сынок, а то я тоже расплачусь". О боже, как трудно пересилить себя! Как неимоверно тяжко произнести эти слова: "Ты - моя мать". Они будто сломают что-то, и уже не починишь. Как же вытолкать их через глотку, не захлебнувшись страхом?

- У меня... дело к тебе, - выдавил Гаев.

- Какое?

- Личное.

Людмила высокомерно ухмыльнулась.

- Я так и думала.

Она думала! Интересно, а дети у неё от Карасёва или нет?

Почему-то, ни к селу, ни к городу, вспомнился Новый год - тот, бесконечно далёкий, когда они все ещё были вместе: "Ой, я ж про подарки забыла. Володя, беги смотреть, что тебе Дед Мороз положил под ёлку". Ч-чёрт, надо взять себя в руки.

- Ты в Москве с восемьдесят девятого? - спросил он, делая разбег.

- Хочешь поговорить о моей жизни?

- Почему бы и нет?

Она царственно покачала головой.

- Не надейся.

Гаев подался вперёд.

- А если я сам расскажу тебе кое-что о твоей жизни?

Людмила вскинула тщательно прорисованные брови.

- Ты?

- Ага.

Она усмехнулась, явно смешавшись.

- Светка, что ли, наболтала?

- Нет.

- Ой, только не держи меня за дурочку!

Гаев самодовольно откинулся к спинке плетёного стула. Откуда-то выплыл официант - то ли киргиз, то ли бурят, в красном шёлковом халате, свободных холщовых штанах и туфлях с загнутыми носами.

- Извините, вы будете ещё что-нибудь заказывать?

Гаев бросил взгляд на Людмилу. Та невозмутимо смотрела в окно.

- Нет, пожалуй. Мы тут ненадолго, - сказал Гаев с намёком.

- Хорошо.

Официант, слегка поклонившись, утопал.

Гаев опять перевёл взгляд на Людмилу. Она продолжала пялиться в окно. Ни дать, ни взять - обиженная девушка, ждущая извинений от кавалера. Да ей же, блин, за сороковник! Кстати, сколько ей было, когда он родился? Девятнадцать или около того. Отец, поди, радовался, что молодуху отхватил. А эта молодуха такой фортель выкинула...

И снова из пыльных глубин памяти просочился материнский голос: "Володя, тебе гости мороженое принесли. Хочешь? Возьми в холодильнике".

- Ну что, ты иссяк?

Гаев вздрогнул. Она смотрела на него точно сквозь дымчатую пелену: лицо её расплывалось, неуловимо приобретая черты матери - той, прежней, скрытой сейчас под слоем косметики, пластических операций и прожитых лет.

Нет, не тот это голос. Совсем не тот.

- Короче, так, - начал Гаев. - Я... сначала не был уверен, но потом понял, что... - Он сбился, не зная, как поточнее выразиться. - В общем, такое дело...