Мать (CИ)

На первомайскую демонстрацию собирались, как в гости. Мать переживала, что у неё старые туфли.

- Да кто на них будет смотреть? - бесился отец.

- Все будут! И сделают соответствующие выводы.

- Ну и пусть делают. Тебе до них какое дело?

- Да это тебе ни до кого нет дела. А другие смотрят. Я что - бичовка? По одежде о человеке судят. Если б я была как ты, у нас бы ребёнок ходил голый и босый.

- Будешь копаться - пойду без тебя.

Пахомов смотрел по телевизору праздничные демонстрации во Владивостоке и Петропавловске-Камчатском. Звенели радостные голоса дикторов, по улицам шагали счастливые люди с разноцветными шариками и кричали "Ура!".

Наконец, собрались.

- Володька, выключай телевизор! - крикнул отец из прихожей. - Хватит глаза портить.

Пахомов вышел в коридор, начал обуваться.

- Мама, почему в Москве демонстрация идёт днём, а нам её показывают вечером?

- Из-за разницы во времени.

Отец покачал головой, глядя на него.

- Тебе уже десять лет, а вопросы задаёшь, как маленький.

- Я просто так, - обиженно пробурчал Пахомов.

Ему вспомнилось потрясение, какое он испытал, когда узнал, что Африка больше Советского Союза. С первого класса учителя твердили, что СССР - самое большое государство в мире, а тут надо же - кто-то оказался ещё больше. "Ну Африка же - континент, - объясняла ему мать. - А Советский Союз - страна". "Ну и что?" - не понимал Володька.

Это было три года назад. Но неловкое воспоминание грызло до сих пор, всплывая каждый раз, когда он задавал глупые вопросы.

- Ну что, идём? - нетерпеливо спросил отец.

- Сейчас, - ответила мать, крася губы перед зеркалом. - Ещё пять минут.

В дверь позвонили.

- Кого ещё там несёт? - пробормотал отец, поворачивая ключ в замке.

На лестничной площадке стояли Захаровы.

- С праздником, господа-товарищи! - грянул Андрей Семёнович, вваливаясь в прихожую. - А я говорю Анечке: "Давай зайдём к коллегам! Всё равно одной колонной идти".

- Я-то думала, вы уже на демонстрации, - подхватила Анна Григорьевна, целуя отца в щёку. - Это мы поздно выползаем...

- Да тут разве выползешь? - захохотал отец, пожимая руку приятелю. - К вечеру разве что.

- Володька, ты шарики не забыл? - спросила мать, поцеловавшись с гостями.

- Ой, забыл! - спохватился Пахомов, устремляясь в комнату.

- Куда пошлёпал? Ботинки сними.

Через десять минут вышли. Отец и Захаров шагали впереди, болтая о политике и программе "Взгляд". Женщины двигались следом, обсуждая дела на работе. Володька шагал последним, держа надутые шарики.

День был пасмурный, хотя и тёплый. Зелёные кроны тополей ярко впечатывались в унылое серое небо. Вдалеке, со стороны исполкома, играла маршевая музыка, раскатисто гнусавил мегафон. Отовсюду стекались люди, точно утки, привлечённые хлебом.

Володька услышал, как мать жалуется Анне Григорьевне на школу.

- Прихожу в учительскую, спрашиваю, где у вас эта Маргарита Николаевна. "А она ушла. Хотите - с директором пообщайтесь". Захожу к директриссе - кстати, хорошая тётка, только взгляд неприятный - начинаю ей рассказывать про этого Грищука, а она кивает: "Знаю, сами от него стонем. А что вы хотите? Выгнать его мы не можем. А наказать - так у него брат в Афганистане погиб. Представляете, что начнётся?". "И что вы предлагаете? - спрашиваю. - У меня ребёнка избили. Понимаете вы это? Хотите, чтоб я в милицию пошла?". Она сразу всполошилась: "Этого не надо. Хотите, оформим на вашего сына путёвку в Болгарию?". Я так и села. "А как же победитель?" - спрашиваю. "Да вы не волнуйтесь,- отвечает. - Победитель сам отказался". "Как так?". В общем, в Болгарии сейчас волнения, ну и они предлагают теперь всем эту путёвку. Я так поняла, желающих нет.

- Боятся люди, - вставила Анна Григорьевна. - И что же? Ты не взяла?

- Спрашиваете! А если там завтра война начнётся? Как я ребёнка туда пошлю?

У Пахомова сжалось сердце. Значит, у него всё-таки был шанс поехать за границу, но мать лишила его этой возможности. Ну и как это называется?

- Правильно ты отказалась, - одобрила Анна Григорьевна. - Вообще, что за жестокие дети пошли! В школу страшно ребёнка отправлять! Я тут смотрела Молчанова, "До и после полуночи", а там такое...

Наконец, дошли до места сбора. Позади огромными ульями торчали двускатные крыши ларьков, впереди уходила вниз шоссейная дорога, исчезая за склоном, над которым вырастал неровный горб заросшей тайгой сопки.

Народ запрудил дорогу, растёкся меж просевших в грязи бараков и покрытых ярким сайдингом магазинов. Многие держали на плечах шесты с картонными плакатами, на которых были изображены гвоздики и трафаретные лозунги. В толпе, резвясь, бегали дети.

Захаров со смехом проталкивался вперёд, громко выспрашивая у всех, где тут колонна ЮЯГРЭ.

- Там, дальше, - лениво показывали ему.

Мать взяла Пахомова за руку.

- Не теряйся.

И вдруг кто-то крикнул:

- Люда!

Перед ними вырос Карасёв-старший. Мать остановилась как вкопанная. Александр Иванович был в строгом костюме, на лацкане алел значок с Лениным на фоне красного знамени.

- С праздником! Рад тебя видеть. - Он осклабился было, но тут же подобрался, бросив взгляд на Володьку с Анной Григорьевной.

- С праздником, - тихо проговорила мать.

Пахомов почувствовал, как напряглась её ладонь.

- Слушай, на меня тут столько всего навалилось... - проговорил Карасёв.

- Да на меня тоже.

Рядом с Карасёвым появилась жена - высокая, красивая, с изящной сумочкой через плечо. Володька она нравилась - всегда угощала чем-нибудь, когда он заходил к Мишке и Ромке посмотреть видак.

- Саша, ты куда пропал?

- Здравствуйте, - сказала ей мать.

Та поджала губы. Сказала мужу:

- Тебе напомнить наш разговор?

- Ой, не начинай только, - сморщился тот, поднимая ладонь.

- Я тебя предупредила! - Она бросила неприязненный взгляд на Володькину мать и исчезла в толпе.

- Видишь, что творится? - развёл руками Карасёв.

- Люда, ты где там копаешься? - к ним протиснулся отец. Увидел Карасёва и застыл как вкопанный.

- Здравствуйте, Виктор Егорович, - вежливо сказал Карасёв.

- Здравствуйте, - буркнул отец. Он перевёл взор на Пахомовскую мать. - Пошли.

Он качнул головой, приглашая её следовать за ним, и опять забурился в толпу.

- Ну мы пойдём... Александр Иванович, - торопливо произнесла мать. - Приятно было вас встретить. Хорошего праздника!

- Да-да, Люда... и тебе! - пробормотал Карасёв.

Мать дёрнула Володьку за руку. Они двинулись дальше.

"Опять поругаются", - мрачно предрёк про себя Пахомов.

Захарова отыскали рядом с приземистым бородачом, державшим палку с табличкой "ЮЯГРЭ". Андрей Семёнович курил, привычно кхекая. Увидев отца, заулыбался.

- Что, растворились в народной стихии?

Отец угрюмо кивнул.

- Когда выступаем? - поинтересовалась у бородача Анна Григорьевна.

- Да уж скоро должны, - ответил тот, бросив взгляд на часы. - После седьмой школы.

- Первый раз иду колонной, - оживлённо произнесла Анна Григорьевна. - До сих пор мы с Андреем просто вливались в толпу.

- Всё когда-то бывает в первый раз, - хмыкнул Андрей Семёнович. - Тем более, что он же может оказаться и последним, хе-хе.

- Это как же? - удивился бородач.

- Да вот думаю, неспроста наш вождь затеял эту историю со съездом. Значит, в партии к нему доверия нет.

- Ну это же восстановление ленинских норм...

- Вот и любопытно, с чего вдруг. Семьдесят лет жили - не тужили, и на тебе!

Анна Григорьевна, смеясь, стала рассказывать матери, как Андрей Семёнович в прошлом году ловил с Карасёвым хариусов на реке.

- Водки набрали, и всё обратно привезли. Я прямо обалдела. Зато рыбы - пять садков. Потом неделю солили...