Страница 6 из 16
– Сашко, – так нередко называл его шеф, – гениальность тоже шизофрении. Так считают многие, а если ты немножко шизик и к тебе приходят иногда незаурядные мысли, значит, у тебя что-то есть и это надо использовать на благо. Коль оно отсутствует, как в обычной железной руде очень редкие металлы, то, сколько бы ты не клепал и не плавил руду, ничего нового не найдешь. При наличии таланта труд – только вспомогательная сила, а не решающая, его количество не имеет знака ровности даже с мельчайшей силой таланта.
– Почему так часто подчеркивают: ученый труженик.
– Думаю, имеют в виду массу его творчества.
– Но не талант?
– Разумеется. Талантливые поэты не сочиняют стихи, они их только записывают, внезапно пришедших в голову, уйма обычных стихов, рожденных длительным подбором рифм, мало кто их читает.
Саша вспомнил диссертационный зал библиотеки имени Ленина в Москве, где просмотрел сотни докторских диссертаций, добротно сделанных и со вкусом оформленных, но при полном отсутствии глубоких научных мыслей новизны и колоссальном обилии научных опытов и исследований. Их авторы действительно труженики, а их защита всегда за редким исключением представляла самодеятельные спектакли, где оппоненты чуть ли не хлопали им в ладоши и кричали «Браво!». Шеф только улыбался, слушая Сашу. Он очень требовательно относился к своим диссертантам, которые, зная об этом, старались вовсю. Саша прикинул: через два-три дня он начнет печатать диссертацию на чистовик, для этих целей приготовил финскую бумагу и занял очередь к переплетчику, профессия которого стала дефицитной. Он теперь меньше думал о ней, больше его занимала новая идея сбора энергии делящихся клеток. Шеф эту тему утвердил на ученом совете без особых прений, хотя завистники шептались: «Все мало ему: двадцать кандидатов, пять докторов, шесть монографий, пятнадцать научных и двадцать научно-популярных книг, не считая статей и прочее… Нобеля, наверное, захотел… Ну-ну, посмотрим!» Они же, почетные ветераны, кроме методических разработок, ничего не имели, но на всех собраниях и конференциях сидели в президиуме, а в остальное время их творчество составляли письма на «верх» о недостатках и «злоупотреблениях». Алексей Иванович прекрасно знал обстановку в институте и старался не давать им лишних поводов для телег. Беря в докторантуру двадцативосьмилетнего и. о. доцента Сашу Кузыка, понимал непривычность и необычность поступка, вызвав подозрения в личной заинтересованности. Шеф уважал многие тенденции сельского менталитета, особенно порядочность, ценившаяся всегда в селе превыше всего, где все друг друга знают, от прапрадедушек и прапрабабушек, а потому, оценивая кого-либо, незыблемо учитывали родословную. Он помнит, когда собирался жениться на своей землячке Лиде, первый вопрос родителей был: «Из каких она людей: тарнавских или березовских?»
Убедившись, что из тарнавских, родители дали благословение. Зная о возможном обвинении в родственных связях с докторантом, шеф на всякий случай расспросил отца о Кузыках, который сообщил:
– Кузыки одни из первых основателей села, селяне-умельцы, первые наши трактористы, шоферы, инженеры из их рода, очень способные и человечные, пьяницы и прочие негодники у них не водились, а родичей наших там нет. Тема злоупотреблений шефа после соответствующих проверок не увенчалась успехом, и при Советах его обвинили в украинском буржуазном национализме, ведь среди всех его кандидатов и докторов наук ни одного русского не оказалось: все украинцы и один даже еврей затесался под видом украинца. Когда Украина приобрела независимость, его обвинили в русофилии, среди его учеников якобы большинство русских и евреев, а. кроме того, он ярый коммунист. Алексей Иванович как-то принес копии двух писем разных авторов с идентичным содержанием и, читая их, смеялся до слез. Он прекрасно знал авторов этих писем, бросающих при защите его учеников черные шары и первыми прибегающих поздравить с удачной защитой.
– Им необходимо при жизни памятники поставить, – шутил шеф, – причем черно-белого цвета.
– Почему именно такие цвета?
– Черный символизирует мрачность их души, а белый – цвет мозгов, свидетельствующий об отсутствии там серого вещества.
В спермобанк Саша прибыл в назначенное время. У дверей кабинета Иры его ожидали две стройные белокурые одного роста девушки, они вежливо поздоровались с ним и попросили разрешения провести к месту процедуры. Их свежий вид и приятная внешность, стройные ноги, обтянутые выше колен изящными юбочками, нежно-прозрачные светло-розовые кофточки, привлекательно раскрывающие верхние части грудей, ограниченные броской блестящей складочкой волнообразной кружевной лентой, и пышные, как бы нечаянно разбросанные волосы вдоль плеч и грудей настраивали на свершение хороших и добрых дел. Он обратил внимание на их белоснежные лица, обещающий взгляд голубых очей и чуть пухлые, зовущие некрашеные губы. Они взяли его с двух сторон под руки и повели по уже знакомому длинному коридору. В обставленной легкой красивой мебелью комнате с очень удобными креслами и диваном с потолка падал приятный слабый свет скрытого за облаками солнца, звуки тихой успокаивающей мелодии доносились со всех углов комнаты, сливаясь с волнами девичьих чар и усиливая их. Умом Саша понимал: симпатичные девушки в придуманной режиссером обстановке играют заданную роль, но игра настолько талантлива и естественна, что он не без удовольствия им подыгрывал и в этой общей игре увлекся: стал им симпатизировать, как оно часто бывает в среде профессиональных актеров, где нередко заканчивается разводами и новыми браками. В отличие от первого посещения, он теперь пребывал в приятном ожидании, ловил зовущие нежные взгляды молодых симпатичных девушек, не казавшихся в этой обстановке двусмысленными. Полностью принял их покровительство, не сопротивлялся, когда они очень осторожно, почти незаметно, как бы играя, начали его раздевать, а раздев, легонько подтолкнули к незамеченной им раньше двери душа. При выходе из него ему накинули белоснежный мохнатый халат и повели в соседнюю комнату-лабораторию, уложили на удобную тахту, осторожно и нежно разгладили кожу рук, груди, живота, ног, гениталий, вызвав желание, а определив нужный момент, очень искусно и сравнительно быстро получили нужную биологическую жидкость.
У Иры в кабинете он выпил ароматный вкусный кофе и раскрыл лежащий на столике журнал мод. Не хотелось мешать Ире, но она первая вступила в разговор:
– Приглашаю тебя в ресторан, прошлый раз ты не смог…
– Повод есть?
– А как же! Получила сегодня гонорар и премию за тебя. Тут недалеко есть очень уютный японский ресторанчик, недавно открылся. Стараются.
– Согласен, но я плачу.
– Помню, в Умани стажер Саша подрабатывал на «скорой» и дважды в месяц, после аванса и получки, водил в ресторан меня или сестру, но чаще меня, сестра только подменяла, да и нравился больше мне.
– Сожалею, что уже не стажер, – Саша искренне улыбнулся. – Умань всегда приятно вспомнить.
– Ты запомнился мне благородным принцем.
– Из острова Любви парка «Софиевка».
Увидев небольшой уютный зал ресторана, Саша обрадовался. Он не любил большие шумные рестораны с громкой музыкой, сигаретным дымом и повышенным тоном подвыпивших посетителей. Встретившая их у входа набольшего роста моложавая японка провела и усадила за небольшим столиком, а другая смуглая со взглядом благодарности за будущие чаевые принесла в желтом кожаном переплете увесистое меню в двух экземплярах. Она так радовалась встрече, будто ждала их давно и не могла дождаться. Саша раскрыл меню, бегло пробежал названия блюд и, убедившись в своем полном незнании японской кухни, обратился к Ире:
– Ириша, заказывай на свой вкус, полностью на тебя полагаюсь.
Стоявшая в стороне и осторожно наблюдавшая официантка сообразила о их готовности к заказу и с блокнотиком в руках быстро подошла к столику, превратившись в сплошное внимание. Ира тихонько говорила Саше:
– Будет все рыбное, к нему положено вино, но, думаю, для нас коньячок, пойдет лучше.