Проект "Плеяда"

— Канцелярская крыса и какая-то шлюшка, — пренебрежительно сказал вошедший, — ничего особенного. В соседнем вагоне едет двое японских солдат и трое казаков, но, похоже, по своим делам, не по нашу душу.

— Хорошо, — кивнула Алиса, — но ты посматривай за ними. Значит так, слушай меня внимательно, — повернулась она к Наташе, — для начала не вздумай врать и оправдываться, все равно бесполезно. Все видели, как ты с этой японкой чуть ли не под ручку ходила, видно, что она тебя не насильно за собой таскала.

Несмотря на ужас своего положения Наташа усмехнулась — врать она не собиралась с самого начала.

— Сама знаешь, что у нас для изменников полагается, — продолжала Борвазон, — но шанс у тебя есть. Расскажешь честно, все что было с тобой, что ты рассказала, что сама видела — будешь жить. Срок тебе, конечно, дадут, но небольшой — ты молодая, неопытная, мозги тебе заморочить раз плюнуть. Расскажешь честно — лично попрошу, чтобы сильно не наказывали. А за молчание — по закону военного времени.

Наташа мучительно размышляла над всем сказанным. Ее охватило сильнейшее искушение — признаться сейчас, раскаяться в предательстве. Она понимала, что даже если ее помилуют жизнь, на которую ее обрекут, может оказаться похуже смерти, но все-таки. Все ее молодое, цветущее тело молило о жизни, она содрогалась при мысли о черной яме с грудой костей, подобной той, в которую по ее нечаянному приговору отправили сотни девушек. Приговор, который на самом деле вынесли такие как вот эта…

Наташа глянула в уставившиеся на нее с нетерпением черные, слегка навыкате глаза, на побледневшие тонкие губы и с необычайной ясностью осознала, что Алиса врет. Врет, как и все они, обещающие построить рай на земле, но неспособные построить даже Ада. Она почувствовала, как страх уступает место иному чувству — отвращению и презрению к этому существу, из тех же упырей, что и сейчас во имя безнадежно проигранной войны продолжают лгать и убивать, как убили ее отца и пытались убить ее саму.

— Нет, — Наташа не сразу поняла, что говорит вслух.

— Ах ты сука! — лицо Алисы от злости пошло красными пятнами, она замахнулась, но сдержалась. Какое-то время она сверлила Наташу яростным взглядом, а потом ее тонкие губы раздвинула совершенно не понравившаяся девушке улыбка.

— А знаешь, так даже лучше, — усмехнулась энкавэшница, — а то наговорила бы сейчас с три короба, разбирайся потом в твоей брехне. Что, охмурила тебя японская шлюха?

— Ты не поймешь, — Наташа демонстративно отвернулась. Алиса с напарником переглянулись и дружно расхохотались.

— Да ну, не пойму, — сквозь слезы произнесла Алиса, — тоже мне тайна.

Ее рука протиснулась между ног Наташи и та невольно вскрикнула, когда костлявая клешня сдавила ее промежность.

— Все с тобой ясно, шалава, — пренебрежительно сказала Алиса, убирая руку, — ничего, выберемся в более безопасные места, там я найду способ тебя разговорить, не сомневайся. Пока запомни — ты моя падчерица, мы поехали в Хабаровск, но по дороге ты захворала и мы решили вернуться домой. Тебе все время плохо, ты ни с кем не разговариваешь, мало двигаешься и много спишь. Поведешь себя неправильно, знак подашь кому или заговоришь с кем не надо — тут тебе и конец, наизнанку вывернусь, а обратно япошкам не отдам. Сбежать не надейся — я с тебя глаз не спущу. Пока будем добираться до места подумай над тем, что я сказала — глядишь, целее будешь.

Наташа кивнула, но в сердце ее пробудилась робкая надежда. Она понимала, что рано или поздно ее заставят говорить, но легко сдаваться не собиралась. Наташа нужна НКВД живой — они во что бы то ни стало хотят узнать, что бывшая докторша рассказала японцам о «секретном оружии Сталина». Пытать здесь на «вражеской территории» ее не будут — так и спалиться недолго, особенно в поезде. А пока они доставят ее в свое безопасное место — многое может случиться. Может, несмотря на угрозы Алисы Барвазон, Наташе удаться сбежать, а может Илта выйдет на их след. Посмотрим, сдюжит ли большевистская овчарка против бывшей советской детдомовцы.

Наташа поняла, что невольно улыбается своим мыслям только заслышав удивленный возглас Алисы.

— Я смотрю, ты повеселела, — хмыкнула она, — это хорошо. Посмотрим, так ли тебе будет весело денька через два. А пока — отдохни немного.

Рука с маузером взлетела вверх и рукоятка больно стукнула Наташу по макушке. Перед ее глазами словно полыхнула яркая вспышка и все погрузилось во тьму.

Благовещенска Наташа так и не увидела — поезд пришел к станции ночью. Все еще полуоглушенную Наташу вывела на перрон Алиса, сопровождаемая ее подручным, которого она звала Петром и молодым парнем по имени Николай, ехавшим в соседнем купе. Видимо, комиссарша нарочно выбирала маршрут, чтобы приехать ночью и меньше привлекать к себе внимания.

У перрона их ждала раздолбанная колымага — Наташа даже не успела распознать марку машины, так быстро ее затолкали внутрь. Водитель — дюжий детина в кожаной куртке — окинул ее любопытным взглядом, но ничего не сказал. С одной стороны от Наташи села Алиса, с другой Петр, Николай сел рядом с водителем и машина тронулась с места.

Наташа не знала, сколько времени они ехали по Благовещенску — ей казалось целая вечность. Но вот они выехали за город и свернули к небольшой роще. Тут водитель и остановил машину.

— Вылезай! — скомандовала Алиса и Наташа, опасливо поглядывая на пистолет в ее руке, вышла наружу. Вслед за ней последовали и остальные большевики. Алиса перекинулась несколькими словами с водителем, после чего он выехал опять на дорогу.

— Ну, пошевеливайся! — Николай толкнул Наташу в спину и та, злобно зыркнув в ответ, пошла меж деревьев. Идти, впрочем, оказалось недолго — метров через десять лес кончился и перед ней открылась речная гладь. Наташа догадалась, что это Зея, впадавшая в Амур чуть ниже по течению. Над рекой поднимался молодой месяц, оглушительно орали лягушки, все было как-то провинциально пасторально. И лишь по-прежнему упиравшийся в бок Наташи ствол револьвера не давал забыть о жестокой действительности.

Внизу на реке появилось какое-то темное пятно, стремительно увеличивавшееся в размере. Вскоре послышалось шипение выпускаемого пара — к берегу подходил допотопный пароход, покрытый облупившейся белой краской. Вдоль борта были черным выписано — «Голец».

Пароход развернулся и остановился у берега. Из рубки выглянул высокий мужик с всколоченными темными волосами. Лицо, некогда возможно и приятное, было изуродовано оспинами. Он окинул взглядом всех присутствующих, особенно задержавшись на Наташе, в его глазах мелькнул явный интерес.

— Откуда девчонка, Алиса? — спросил он, спуская сходни на берег.

— С Хабаровска, товарищ Шурыгин, — усмехнулась Алиса, поднимаясь на борт, — к японцам хотела перебежать. Везем теперь в Алдан, а там в Якутск, для суда..

Мужчина вновь посмотрел на Наташу, но теперь уже совсем по-другому: в его глазах читалась неприкрытая ненависть.

— Не много чести для японской подстилки? — буркнул он, — притопить тут и дело с концом.

— Нельзя, товарищ Шурыгин, — покачала головой Алиса, — пока она нужна живой. Но, если будет выпендриваться — разрешу поступить с ней как хочешь.

— Моей дочери почти столько же было, — зло сказал капитан, — вот же тварь! Ладно, довезу до Зеи, как и говорили.

С этими словам он развернулся и спустился в рубку. Помимо нее на палубе был небольшой камбуз и две каюты, в одной из которых разместились Алиса и Наташа. В соседней остановились два красноармейца.

— У капитана вся семья погибла под бомбежками, — пояснила Алиса, когда они остались одни, — а сам он оспой болел, которую твои хозяева еще в начале войны распространяли. Японцев он ненавидит, а пособников — тем более. Так что смотри — у него с такими как ты разговор короткий.

Последующие пару дней Наташа сидела в каюте, под неумолчным присмотром то Алисы, то двух ее помощников. Выходить на палубу ей не позволяли и девушке оставалось смотреть в иллюминатор на плещущуюся воду и берега, на которых то рос густой лес, то мелькали какие-то поселки. Один раз они проплыли даже мимо города — как помнила Наташа, его называли Свободным, однако заходить не стали. Судя по обрывкам разговоров, подслушанным Наташей сквозь сон (когда пленница спала, Алиса и ее красноармейцы были более разговорчивы), пароход должен был довести их до города Зеи — конечного пункта судоходства на одноименной реке, а дальше большевики и их жертва отправлялись своим ходом.