Страница 73 из 217
толстой палкой в ржавой бочке для сбора дождевой воды, представляя себе, что она плывёт на гребной
лодке в чужедальние страны; рыла ямы в песке осколками шифера или бегала туда-сюда вдоль дома, что-то
тихонько бормоча. Она рассказывала сама себе сказки.
У деда с бабушкой были козы. Все белые как одна. И когда после выпаса стадо бегом спускалось с
пригорка, казалось, что это катятся снежные колобки.
Но как-то весной одна из этих совершенно белых коз принесла двойню, и те козлята (вероятно,
козёл случился необычной расцветки) родились не совсем белыми. Две маленькие козочки.
Одна из них была бежевая, с яркой белой подпалиной на боку и удивительным загривком – длинные
мягкие волоски на нём стояли дыбом – коричневатые с чёрными кончиками. Глаза у неё окантованы были
чёрным, а от носа вверх шла очень милая полоска коротенькой рыжей шерсти, ограниченная с двух сторон
чёткими линиями более тёмного оттенка – мордочкой коза немного напоминала маленькую обезьянку.
Бабушка дала ей кличку Чита.
Сестра же её, к сожалению, уродилась почти белой, лишь несколько волосков на загривке слабо
серели словно посыпанные пеплом, да вокруг глазок был тёмный кант.
Кирочке очень понравилась козочка Чита. Она могла бесконечно любоваться как переливались на
солнце, перебираемые ветром, шелковистые волоски на загривке. Ей хотелось, чтобы Чита стала её
собственной козой, но бабушка как-то обмолвилась о том, что именно её хочет купить перед зимой сосед,
чтобы его внучка следующим летом пила парное молоко.
Кирочка расстроилась. Бабушка, конечно, утешила её, сказав, что внучка может выбрать себе
любую другую козочку и даже дать ей имя.
Кире пришлось довольствоваться Читиной сестрой. Она назвала её Диной и стала подкармливать с
рук сухариками, грибами и зелёными ветками. Коза очень скоро привыкла к девочке. Кире даже удалось
научить её отзываться на кличку. "Ди-на-ди-на-ди-на-ди-на!" – напевала она протяжно, стоя у калитки
загона, и козочка вставала, грациозно вынимая из под себя длинные тонкие ножки, подбегала к Кирочке,
обнюхивала её пальцы и хрустела принесённым гостинцем. Девочка гладила её, с нежностью приминая
густые шелковистые волоски загривка.
Читу Кирочка старалась не замечать; она убедила себя в том, что её собственная козочка гораздо
лучше, но в глубине души сама в это не верила, а потому чувствовала теперь к бедняжке Чите некоторую
неприязнь. Иногда она даже обижала её: таскала за загривок, выдирая тёмные длинные шерстинки, которые
ей безумно нравились, дразнила, поднося к носу сухарик и потом резко убирая его, или гоняла палкой.
Читина красота стала её несчатьем. Не в силах победить своё желание обладать козочкой, Кирочка
неосознанно обращала его в гнев.
Так продолжалось всё лето до тех пор, пока однажды вечером дедушка не сказал бабушке за
ужином, что сосед купил себе козу в соседней деревне и козлята ему больше не нужны.
На следующий день дед позвал Кирочку к себе в сарай – это было удивительно, обычно он днями её
не замечал – и спросил зачем-то:
– Какая козочка больше всего тебе нравится? На следующий год будешь пить её молочко!
– Чита, – не задумываясь ответила Кирочка.
О верной Дине, бегущей на зов, она в этот момент не думала совершенно – главным было
осуществление желания глубоко запрятанного в душу…
Весь оставшийся день Кира была счастлива, она ходила вприпрыжку, напевала – словом всячески
выражала удовлетворение своим бытием.
Расплата настигла её на следующее утро.
Встав по дачному обыкновению поздно, Кирочка умылась, причесалась, заплела свои густые
тёмные волосы в косу и выбежала во двор. Ночная роса уже почти просохла – ясное летнее утро затопило
девочку красками и звуками – синевой чистого неба, блеском сочной листвы, стрекотанием кузнечиков,
слепящим светом…
Козы неторопливо прохаживались на лужайке перед домом, лениво пожёвывая редкую,
вытоптанную траву. Кирочка вгляделась. Что-то явно было не так.
Пропала Дина!
Сперва Кирочка решила, что она просто далеко убежала, спряталась или задержалась в хлеву. Но
козочки не было нигде: ни на заднем дворе, ни в загоне, ни на пасеке… Кира сбегала даже туда, хотя жутко
боялась пчёл.
А вдруг она ушла пастись одна?
Кирочка направилась в сторону леса. "Ди-на-ди-на-ди-на-ди-на!" – звала она.
И вдруг…
Пробегая мимо будки, Кира случайно обратила внимание на собаку. Чёрная лайка что-то с
остервенелым рыком глодала, похрустывая; иногда она отбрасывала свою добычу, играя; размашисто
хлопала пастью, силясь раскусить твёрдое…
Кирочка присмотрелась. Это было копытце. Пронзив весь позвоночник сверху донизу, выпрямив
тело, отозвавшееся дрожью, страшная догадка приковала девочку к тому месту, где она стояла.
Кирочка вошла в дом и заглянула на кухню – мозаика теперь сложилась полностью – толстый
мясник, сверкая стёклами очков, старательно мыл над раковиной широкое и длинное лезвие своего ножа:
крепкие короткие пальцы тёрли яркие кровавые разводы на этом орудии убийства, вода стекала с него
бледно-красная, матовая сталь скупо бликовала в свете небольшого окна. А на столе стоял огромный
эмалированный таз до верху наполненный рваными кусками свежего тёплого ещё алого мяса, и внизу на
лавке лежала аккуратно сложенная, словно одежда, маленькая шкурка Дины. Сквозняк шевелил на ней
длинные бледно-серые волоски.
В этот момент Кирочка прокляла своё желание. Она больше не хотела видеть Читу, она вообще
больше не хотела привыкать ни к каким животным. Слишком больно было теперь вспоминать, как ещё
вчера верная Дина обдавала протянутые ей тонкие детские пальцы нетерпеливым дыханием, и, надеясь на
угощение, облизывала их горячим длинным шершавым язычком.
– Как думаешь, ты смог бы убить козу? – спросила она Мику.
– Нет. Я вообще не убиваю живое. Смотри…
У Мики на руке в это время сидел комар. Он поднёс руку поближе к Кирочке и показал его. Комар
был большой, насосавшийся уже, его длинное жальце глубоко вошло в белую кожу юноши.
Мика тихонечко дунул на комара. Тот торопливо начал доставать своё жальце. Мика подул ещё -
комарик повис на застрявшем жальце, крылышки его затрепетали. А потом вырвался и улетел.
– Я даже комаров не убиваю, – тихо сообщил молодой инженер, – Только если нечаянно.
"Истинный ум полон милосердия – подумалось Кирочке – и чем больше дано человеку богатств
разума и души, тем тоньше он должен быть, добрее. Гений обязан гораздо сильнее простых смертных
любить мир, ибо многое ему доступно. А способный на великое благо, способен и на великое зло."