Страница 35 из 217
своими ресницами в небольших комочках туши и смотрела на него печально-печально, точно вслед поезду,
увозящему кого-то безмерно дорогого куда-то далеко и навсегда.
Человек в спортивных штанах сердито сплюнул на тротуар и ушёл.
– Ты чудный, – сказала Магдалена с пронзительной нежной грустью, – Я ведь знала, что ты придёшь…
Когда-нибудь… Ты ведь порядочный, а такие всегда возвращаются туда, где, как им кажется, чего-то от них
ждут. Но зря ты вернулся ко мне…
– Почему?
– Я не совсем свободна, понимаешь… Я не могу.
– Из-за того парня, Эдвина? Прости, я видел вас вместе, я стоял совсем рядом и не признался. Это было
вчера вечером… Вон на том тротуаре, – Билл взмахнул рукой вдоль улицы.
Магдалена сильно смутилась. По-видимому, эти воспоминания были ей неприятны.
– Он странный какой-то. Зачем ты с ним встречаешься?
Девушка молчала, и снова в её глазах на миг промелькнуло вчерашнее выражение бессильной отчаянной
мольбы, она быстро отвернулась и произнесла:
– Это всё очень сложно. Не надо.
– Но я ведь тебе нравлюсь? – спросил Билл напрямик, от волнения не ощущая кончиков пальцев. Он знал,
что имеет право задать вопрос, и он предчувствовал ответ, её интонации, краски лица, тело – всё это не могло
лгать…
– Да, – ответила она смело, на выдохе, подняв на него свои несчастные и теперь отчего-то строгие глаза, -
очень, – губы её дрогнули, – но это не имеет значения.
– Но… Что же тогда… имеет? – растерялся Билл, – ты ведь хотела бы… быть со мной… Я чувствую. А от
него лучше уйти. Ваша связь тяготит тебя.
Магдалена посмотрела на Билла почти испуганно. Она, видимо, только сейчас осознала, насколько он
прав.
– Ты не знаешь ничего… Я должна остаться с ним. Он любит меня безмерно. Я его единственная надежда.
Он так страдает, если мы ссоримся. Он слишком впечатлителен и не совсем здоров, понимаешь… Эдвин
родился не здесь, его мать – мигрантка, там, откуда они бежали, шла война, они спаслись чудом, его отца
убили на их глазах… У Эдвина сломана психика. С ним периодически случаются истерики, он плохо спит,
ему требуется периодическая госпитализация. Я была слишком юна, я всего этого не знала. Я качалась на
качелях во дворе, а он выходил читать на лавочку. Он декламировал стихи, рассказывал анекдоты, он очаровал
меня… А потом… Один раз я уже хотела разорвать эти отношения. Но он попытался покончить с собой… Моё
предательство погубит его. А я, зная это, не буду счастлива всё равно. Я должна позаботиться об этом
человеке, понимаешь… Так мне говорит совесть…
Магдалена положила руки на плечи Билла и посмотрела на него совершенно невыносимым, отчаянно-
нежным взглядом.
– А ты… Ты красивый парень. С тобой хорошо. Тебя ещё полюбят. Много раз полюбят… А кто полюбит
его?
– Ты его любишь, – сказал Билл.
– Не знаю… Может быть… – пробормотала она, понурясь, – моя набожная бабушка часто повторяла, что
настоящая любовь – это жертва и сострадание; любишь – значит можешь отречься от самого себя, от своих
желаний, от своего счастья ради другого человека…
"Ещё одно определение," – печально подумал Билл. Он смотрел на улицу, глядеть на девушку сейчас было
слишком тяжело, и он провожал глазами скользящие мимо автомобили.
– Я сама всегда думала, – продолжала Магдалена, – что любовь – совершенно другое… И даже никак не
скажешь о ней. Не опишешь никакими словами.
Она стояла прислонившись к дверному косяку; простенький профиль её и застывший взгляд были
устремлены куда-то вдаль, так далеко, как не могло проникнуть ни зрение, ни мысль, никакое чувство; она
смотрела сквозь пространство, сквозь время, и во всей позе девушки, в этом её застывшем, завершённом
стремлении к страданию, и героическом, и обречённом, было столько смысла, что казалось, она смотрит на
Бога, и – как бы кощунственно и зловеще это ни звучало – видит Его.
– А теперь уходи… – быстро сказала Магдалена, неожиданно обернувшись к Биллу. – Эдвин обычно
заглядывает ко мне в это время, будет очень плохо, если он увидит тебя. И ещё… – она замялась, – постарайся
больше не приходить. Никогда. Да ты, наверное, и сам понимаешь…
Билл понимал. Ничего не говоря он повернулся и медленно побрел прочь. Тонкая струйка боли
зарождалась где-то в районе живота; набирая силу, боль поднималась всё выше, вдоль позвоночника,
наливала тело, словно бутыль, а затем выплёскивалась через темя наружу, растворяясь в общем океане боли,
простирающемся без конца без края – все существа, когда-либо жившие во Вселенной усердно наполняли его,
словно огромный сосуд, этой болью, неизбежной болью несбывшихся желаний…
Но вместе с болью Билл чувствовал облегчение. Он шёл сюда отяжелённый надеждой, ничто так не
притягивает человека к земле как его умозрение в будущее; ничто так не лишает человека способности решать
свою судьбу, как его многочисленные планы, заложником которых он становится, сам того не замечая. Теперь
же Билл был пуст. Все планы оказались разом стерты, как надпись мелом со школьной доски. Он в одно
мгновение сделался совершенно свободным человеком.
“Да. Я согласен служить…” – подумал Билл.
ГЛАВА 5
1
Дружба Нетты и Кирочки была довольно странной. Неустойчивой, капризной, неожиданной. Как
весенняя погода. Всё потому, что Нетта, сблизившись с Кирочкой, оказалась неким связующим звеном между
загадочным миром подруги и внешним, настоящим миром; находясь где-то посередине, рыжая как будто всё
время выбирала и никак не могла решить, к какому из двух миров ей следует примкнуть. Другие девочки
никогда не хотели брать Киру в свою компанию, но признавались, что охотно дружили бы с Неттой, не будь
она лучшей подругой Кирочки… Изредка они звали рыжую куда-нибудь: посидеть на переменке вместе,
погулять или на день рождения. Несколько раз Нетта даже соглашалась, причиняя Кирочке невыносимую
боль ревнивой отверженности. Однако, окончательное воссоединение рыжей ни с одним из двух миров так и
не произошло; она металась от одного к другому, окунаясь в каждый быстро и боязливо, точно в прорубь, но
не обретала полного удовлетворения ни в первом, ни во втором.
Как-то раз после экскурсии в исторический музей Нетта вдруг ни с того ни с сего решила
присоединиться к группе одноклассниц, которые собирались посидеть немного в небольшом кафе
“Мороженое” недалеко от школы. Разумеется, звать туда Кирочку никто не собирался, и она осталась совсем
одна. Ей было до того обидно, что, забыв всякую гордость, она тоже поплелась за девчонками – день стоял
пасмурный, ветреный, мрачный остров Заброшенных Верфей почти скрылся за плотной завесой мороси,
Кирочка брела позади, на некотором расстоянии, завистливо прислушиваясь к веселому чириканью девчонок.
Она купила себе порцию мороженого и, сев за дальний столик, принялась с бессильной тоской пожирать