Исполнитель Желаний

И в этот момент Кирочка догадалась, какой именно будет благодарность… Существо бесшумно

соскользнуло с камня и оказалось по шею в воде; венок из белых лилий медленно поплыл по течению…

С обратной стороны камня Кирочке удалось нащупать ногами дно. Как оказалось, он находился на краю

обширной отмели, где можно было идти в воде по щиколотку, лежать в ней на спине – вода при этом не

покрывала тело целиком.

Свет полной луны, внезапно выбравшейся из облаков, был так необыкновенно ярок, что Кирочка

различала оттенки чешуек, покрывающих Принца Реки с головы до пят. Они, мягко переливаясь, точно

бензиновая пленка, под разными углами казались то зеленовато-голубыми, то розово-феолетовыми, то

серебристыми…

Прикоснувшись к телу юноши-русалки впервые, Кирочка не смогла побороть в себе лёгкую робость; ей

пришла мысль, что примерно такое же ощущение возникает, если трогать сырую рыбу. Но это глупое

ощущение тут же прошло. Чешуя юноши была, в отличие от рыбьей, тёплая, и гораздо более нежная, точно

лайкра – изысканное удовольствие обнаружилось в том, чтобы гладить её… Но гладить дозволялось только в

направлении роста чешуек; в обратном это причиняло их обладателю дискомфорт. Кирочка чувствовала в

своем сознании непривычную пустоту – будто все мысли разом покинули его, боясь отвлечь их юного чтеца

от чего-то более важного… Тёплая вода тихо плескалась об их тела. Луна снова укуталась в свои пуховые

одеяла из облаков, словно устыдилась быть свидетельницей любовной игры. Кирочка сидела на коленях на

отмели над лежащим на песчаном дне русалочьим Принцем; она продолжала гладить его, обратившись вся в

ощущения пальцев, бегущих по влажной чешуе…

И вдруг всё резко оборвалось. Словно лопнул огромный мыльный пузырь, внутри которого, отделенная

от всего мира, находилась Кирочка. Всё произошло так быстро, что она даже не поняла сразу, куда делся

Принц. Он просто исчез. Только несколько мгновений спустя, заметив круги на воде, она догадалась, что

юноша молниеносно соскользнул с отмели в глубину.

Кирочка отчетливо услышала плюхающие шаги у себя за спиной. Не успела она обернуться, как кто-то

не слишком ласково схватил её за плечо и, хорошенько встряхнув, поднял на ноги.

– Какого лешего, лейтенант Лунь?! Ты хоть понимаешь, что творишь?

У неё за спиной стоял Крайст. Он прошлепал по отмели в новых кожаных туфлях.

– Вполне, – мягко ответила Кирочка, – я собиралась поразвлечься с мальчиком-русалкой…

– Это прекрасно… – со злой иронией произнес Крайст, – но браслет-то зачем топить было?

Спохватившись, Кирочка почувствовала мокрый ремешок на своем запястье.

– Неужели ты не знала, лось ты болотный – за такое разжаловать надо бы, да только я не стукач –

наручный браслет офицера в случае его повреждения немедленно подает сигнал тревоги и высылает

координаты… Считается, что если с браслетом беда, то беда и с самим офицером, на таких ротозеев как ты

конструктора не рассчитывали! Лезть купаться с передатчиком – это ж надо!

Крайст остановил поток брани, чтобы немного передохнуть… И тут только заметил, что Кирочка стоит

перед ним совершенно голая. Он нервно выругался, и, стащив с себя пиджак, быстро закутал её, потом взял

за руку и, не особенно церемонясь, потащил по отмели к берегу.

– Пошли, русалочка! – ядовито прокомментировал он происходящее.

Кирочка, едва поспевая за ним, ковыляла по отмели, сознание её постепенно прояснялось; она начинала

чувствовать, как ветерок холодит влажную кожу.

Рука, за которую Билл тянул её вперёд, слегка побаливала.

Он шёл широко шагая, разбрасывая вокруг крупные хлёсткие брызги. Глядя в его прямую,

решительную спину, ощущая силу, с который он сжимал её запястье, Кирочка осознала вдруг с пугающей

ясностью – точно туманные путаные мысли озарились вспышкой – насколько он сердит. Никогда прежде она

не видела Билла таким злым. «С чего бы… Подумаешь, какой-то браслет…» Ей, всё ещё находящейся во

власти речного наваждения, было невдомёк, что Крайст, получив сигнал браслета, мысленно успел уже её

похоронить…

– И всё-таки я не понимаю, – бормотала она, пытаясь свободной рукой поплотнее запахнуть пиджак на

груди, – чего ты так на меня взъелся, Крайст…

– Взъелся? – не выдержал он и осквернил тишь застывшего ночного берега несколькими крепкими

бранными словами, – Да ты в своем уме? Я решил уже что ты, леший тебя приголубь, погибла, утонула…

Как честный офицер, в схватке с нечистью пострадала… Я бросился тебе на выручку. И что же? Наш

героический лейтенант Лунь преспокойно плещется в какой-то луже, сиськи луне подставив…

– Получается, ты просто испугался за меня? – спросила она осторожно.

– Вроде того… – недовольно, но уже не так непримиримо как прежде, буркнул Крайст.

Способность к критическому мышлению потихоньку возвращалась к Кирочке; она обнаружила, как ей

показалось, в этот момент противоречие между тем, что она привыкла думать о Билле, и его поведением;

кроме того, он до сих пор больно сжимал ей запястье, потому замечание её прозвучало немного обиженно:

– Постой, а как же отсутствие привязанностей между сослуживцами и всё такое? Тебе, по идее, должно

быть на меня наплевать!

– Не смешивай понятия, – возразил Билл уже совершенно спокойно, – отсутствие привязанности

подразумевает только то, что я ничего от тебя не хочу, не требую, чтобы ты соответствовала моим

ожиданиям, и, разумеется, не собираюсь соответствовать твоим, но это не то же самое, что наплевать.

Наплевать – это равнодушие. А офицер не должен быть равнодушным. Ни в коем случае. Он просто не

имеет на это права. Офицер должен быть одновременно и чутким, и объективным; должен уметь глубоко

сопереживать, находясь при этом как бы в стороне. Только тогда от него не ускользнёт незримое. Тонкий

мир не откроется тому, кто не понимает боли, той изначальной неизбывной боли, из которой тонкий мир

свит – боли непрерывного расставания с привычным, боли, можно сказать, любви…

– Кстати, о боли…– сказала Кирочка, – ты сдавливаешь мне руку…

– Прости, – Билл выпустил её запястье.

Берег был уже близко, Крайст ступил на него первым – по колено мокрые брюки от делового костюма

липли к ногам, в остроносых туфлях чавкала вода.

– Я сожалею, что накричал на тебя, – сказал он со вздохом, – Мне не следовало поддаваться эмоциям.

Кира всё ещё стояла по щиколотку в реке. Её большие графитовые упёрлись в лицо Билла. В темноте он

не мог разобрать их выражения. Мокрые волосы девушки свисали плотными чёрными сосульками. Бугорки

грудей, приподнимая полы застегнутого на две пуговицы пиджака, изгибали линии отворотов, и Билл, вдруг

споткнувшись на этом взором, с неприятным чувством отметил про себя, что ему одновременно хочется и

смотреть, и зажмуриться.

Кирочка нашла на берегу свои вещи, скрутив жгутом, словно простынку, отжала волосы, и, скинув

пиджак Билла, преспокойно принялась надевать бельё.

Как ни в чем не бывало, стояла она на песке в одних только почти прозрачных кружевных трусиках,

деловито застегивая лифчик, который был пока ещё на поясе, и Билл чувствовал смущение, как мальчишка,

ему хотелось отвернуться, он ожидал, что она попросит его об этом, но Кира вела себя так, словно его вовсе

не было поблизости. И тогда он стал смотреть на неё, пристально и жадно, назло самому себе, для того

только, чтобы побороть эту непонятную неловкость, этот неуместный стыд: что он, в конце концов, голой

бабы никогда не видел?

Кирочка, заметив это, осведомилась чуть язвительно:

– Что же это ты так на меня уставился, Крайст? Столько раз уже, небось, видал, что неинтересно должно

быть…

В ней ещё не успел раствориться горьковатый осадок от его гневной отповеди.