Исполнитель Желаний

ни о чём не мечтал, он просто хотел временами, чтобы все обстоятельства, его раздражающие,

самоликвидировались; нашлась бы новая работа, где начальник не такой как этот, а какой он даже не

задумывался толком, просто другой, нашлась бы возможность куда-нибудь уехать из страны, которая

прогнила от коррупции и отупела от пропаганды по телевизору, нашлась бы новая любовь, свежая и

прекрасная, как первый подснежник… Словом, все желания Дорна сводились к тому, чтобы исчезли все его

НЕжелания, и лучше сами собой…

Чтобы строить вокруг себя ту радостную яркую насыщенную реальность, которую он, тоскуя,

рисовал в своем воображении, Лоренцу не хватало смелости и упорства; по инерции он продолжал тянуть

лямку унылой обыденности. Лоренц давным-давно уже разлюбил Урсулу и нашёл силы сознаться в этом

самому себе, семья тяготила его: по вечерам в пабе он жаловался знакомым и случайным на всех и вся,

полнел, смотрел сериалы, футбол и вечерние новости, страстно ругал начальство и правительство, чтобы

хоть куда-нибудь изливать горечь своей неудавшейся жизни.

– И всё из-за того, что я женился по залету… – После нескольких кружек пива втолковывал он

бармену. – Никогда не делай так, брат. Я раньше думал, что есть какие-то знаки, направляющие по жизни,

указывающие путь… Вот идиот! Я и женился только потому, что верил в эти знаки… Знаешь, когда она

забеременела, я сначала хотел просто смыться, но меня начали преследовать разные символы. То на

рекламном щите надпись увижу: «Они нуждаются в твоей заботе» или вроде того… То вдруг чужой ребенок

ручкой мне помашет на улице. И подумается под такое дело: «Вот дерьмо я какое, хочу от младенца

сбежать…»

– Это совесть, – глубокомысленно комментировал бармен, не переставая чётко и внимательно

манипулировать бутылками, рюмками, лимонными колечками, трубочками – всё это вертелось ярким

калейдоскопом в его ловких длиннопалых руках, покрытых золотистыми вьющимися волосками.

– Совесть… – повторял Дорн, лениво дуя в густую пивную шапку на очередном бокале, – чёрт бы её

побрал… Она мешает людскому счастью. В большинстве случаев.

– Совесть – это всего лишь такой механизм, который каждый раз делает проекцию вашего поступка

на вашу внутреннюю мораль, – говорил бармен, вытряхивая кофейную гущу из рожка, – Если поступок

укладывается в неё, то всё окей, если нет – вы ощущаете дискомфорт. Чтобы быть счастливым, достаточно

просто изменить установки вашей морали таким образом, чтобы совесть вам не мешала…

Дорн вздыхал и опустошал следующий бокал.

– Я женился по залёту. Я думал, что этим самым Бог рекомендует мне именно эту женщину… Даёт,

так сказать, ТОЛЧОК. Вот олух… – жалоба повторялась снова с самого начала с незначительными

вариациями; бармен делал вид, что внимательно слушает – что ему оставалось? – и поддерживал беседу

стандартными репликами.

– А долго вы перед этим встречались? – его привычные руки, казалось, сами собой смешивали кому-

то коктейль.

– Около года…

– И ты бы не женился, если бы…? – бородатый смешливый желтоволосый бармен облокотился на

стойку и подмигнул.

– Не знаю. – Угрюмо ответил Дорн, со стуком опуская пивную кружку. – Может, и женился бы всё

равно…

2

Кирочка надела тёмно-синее атласное платье с длинным, до самого бедра разрезом сбоку на юбке,

подколола волосы высоко на затылке и кинула на обнаженные плечи невесомый газовый шарфик в тон

платью. Он коснулся кожи как прохладное дуновение. Кирочка в последний раз взглянула на себя в зеркало,

удовлетворенно улыбнулась и, взяв сумочку, отправилась.

Встреча выпускников организовывалась в ресторане на одной из центральных улиц Города,

которая, если идти по ней прямо, постепенно спускаясь вниз, выходила на набережную Залива. Полосы

движения на этой улице разделены были нешироким бульваром, засаженным кругло постриженными

деревьями; сквозь бульвар вела мощеная серо-розовым камнем пешеходная дорожка. Магистр Роберто

Друбенс, вероятно, помнил старые улицы ещё в те времена, когда по ним ездили на извозчиках. Теперь он,

бывало, прогуливаясь в неважном настроении, ворчал на говорящие светофоры для слепых или на пустые

такси с электронным управлением – дожили, дескать, таинственные голоса кругом, призраки за рулём –

цивилизация так разогналась, что магия уже никому не нужна, и вздумай она вдруг открыться миру, этого

никто даже не заметит…

Быстрым шагом Кирочка шла по бульвару и думала о Нетте. Она представляла себе свидание со

старой подругой, восстанавливала в воображении её лицо таким, каким его помнила, пыталась заранее

спланировать диалог… Ведь Нетта же будет там, Кирочка была почти уверена в этом, не пропустит же она

встречу одноклассников пять лет спустя после окончания школы? Ненароком попадая острым каблуком

туфельки в щель между камнями мостовой, Кирочка спотыкалась, выправлялась, улыбалась своим

счастливым, лёгким мыслям и шла дальше…

Ресторан занимал первый этаж массивного старинного здания. В зале царил прохладный сумрак,

столь приятный после душного зноя раннего июльского вечера. На забронированных столиках горделиво

ожидали гостей высокие тонконогие бокалы, белоснежные лилии салфеток, распустившиеся на тарелках,

нетронутые столовые приборы. Их блеск в приглушенном свете был роскошен и скромен. Ужин ещё не

начался.

Первым Кирочка заметила и узнала Лоренца Дорна. Он сидел в пол-оборота за одним из столиков и

глядел перед собой. Она подошла. Обменялись несколькими традиционными репликами. В сущности,

ничего особенного между ними не произошло, но отчего-то в обществе Дорна Кирочка вдруг почувствовала

себя не слишком уютно. У него и сейчас были бархатные глаза. Почти такие же как в школе. Нет. Что-то

неуловимо изменилось в них, и до такой степени, что почти невозможно было узнать в этом полном

неповоротливом мужчине, выглядевшем гораздо старше своих лет, того хорошенького светловолосого

мальчика, который как будто гладил всё, на что направлял взгляд, доброй плюшевой лапой старой мягкой

игрушки…

– Ты очень изменилась… – произнес Лоренц с тем непередаваемым оттенком мужского восхищения,

который радостно пьянит в случае, если симпатия взаимна, и вызывает непреодолимую неловкость в

обратном.

– Все меняется… – Ответила Кирочка, пытаясь выдумать предлог, чтобы отойти.

Глаза Дорна уже не гладили тёплым потёртым плюшем. Они мазали беззащитную наготу

Кирочкных плеч чем-то отвратительно липким. Но они всё ещё оставались бархатными, как ноготки, и

потому было страшно и жалко заглядывать в эти глаза, собирать в них завалявшиеся где-то по краям,

запутавшиеся в пушистых ресницах остатки прошлого, по безжалостной прихоти сохраненные временем…

– Там Дагма идёт!.. – Воскликнула Кирочка, оборачиваясь ко входу как ко спасению. – Извини.

Пойду поздороваюсь…

Бывшая одноклассница тоже сильно изменилась. Она немного похудела, и с лица её исчезло вечное

выражение бессильной задумчивости; на низком скошенном лбу разгладилась складка от непрерывных

бесплодных усилий мысли. Это лицо озарилось теперь идущим из глубины существа могучим древним

женским призывом и казалось почти красивым. Медлительность большой улитки, присущая Дагме, осталась

в ней, но производила уже совсем другое впечатление – то было спокойное дамское достоинство. Дагма

выглядела на редкость гармоничным и довольным жизнью человеком. Все характерные особенности её

личности, которые при современной тенденции к ускорению всех процессов могли на первый взгляд

показаться недостатками, нашли достойное применение в её профессии. Со своей сосредоточенной

неторопливостью и удивительным терпением Дагма стала прекрасным реставратором старинной мебели и