Страница 43 из 55
Я НЕ ОДИН
Они ввалились ко мне утром: Олег с братом Алешкой, Костя Блинов, Варя, Алла Букина. Наполнили комнату здоровыми живыми голосами.
— Ну, как? Жив?
— Не пасуй. В обиду не дадим.
Алешка все еще кипел после вчерашнего разговора со следователем.
— Ну, вот черт побери. Прицепился — сколько врач выпил? Да, может быть, он… ну вот… до этого пил? А я ему напрямик: «Не в ту дверь ломитесь». Он мне строго так: «Прошу соблюдать вежливость». А сам немного постарше меня…
— Мы все за вас, — пробасил Костя. — А он одно свое твердит, как попугай: «Отбросьте ваши дружеские симпатии, будьте объективны».
— Нет, это все-таки безобразие, — вмешалась Варя. — Неужели не видно человека? Виктор Петрович! Да как это можно!
— «Отбросьте дружеские симпатии», — возмущался Костя. — Ишь, какой нашелся. Ничего я отбрасывать не хочу.
— А все же ничего непонятно, — вслух рассуждает Олег. — Кто же ранил Андрея? Сам себя? Тогда как около него оказался нож? Ведь он оставил его на шестке. Стало быть, ранил его кто-то из тех, кто был на вечере. Девчат вычеркнем. Лаврик? Он шел с нами до самого дома. И потом, говорит Татьяна, никуда не уходил. Пришел и лег спать…
— Получается, что, кроме меня, некому, — сказал я.
Ребята зашумели.
— Ну, это вы бросьте. О вас никто и думать не может.
Алла пыталась установить тишину:
— Зачем кричите без толку? Надо действовать. Давайте напишем заявление прокурору, что мы за Виктора ручаемся.
— А следователь вызовет — не ходите, — запальчиво предложил Алеша. — Нужно ему, пусть сам приходит.
— Так нельзя, — возразил Олег. — Заявление давайте напишем.
Я пытался их отговорить, но не тут-то было. Окружили письменный стол, достали бумаги и написали послание, где перечислили по пунктам все мои самые лучшие качества. Я был растроган, смущен, и в душе что-то как будто растаяло, распустились какие-то туго затянутые узлы. Прочли вслух. Одобрили, и Костя сел переписывать аккуратнейшим, каллиграфическим почерком.
— Может, на машинке отстукаем? — предложил Алеша. — Оф… фициальнее будет… ну вот… выглядеть.
— Наоборот, — отвергла предложение Букина. — Пусть видят, что живые люди писали.
Пришла уборщица из сельсовета.
— Ну, замаялась я нынче, — пожаловалась она. — То одного ему подай, то этот неладен — другого. Сразу собрал бы всех, а то сам не знает, кого ему надо.
— Все вместе пойдем, — зашумели ребята.
Гурьбой двинулись в сельсовет. По дороге я решил забежать к Наде.
— Вы идите, я догоню.
Невьянов без фуфайки, в синей рубахе навыпуск, в шапке, сдвинутой на затылок, расчищал дорожку возле дома. Заметив меня, он выпрямился, хмуро ответил на мое приветствие.
— Надя? А зачем она вам?
— Как зачем? — удивился я.
— Не зря я спрашиваю — зачем. Вы человек женатый. Надя вам не игрушка.
— Семен Иванович! Откуда вы взяли, что я женат?
— Вот так-так — «откуда». Жена самолично явилась, а он спрашивает, почему женат… Все знают, а он нет…
«Дернуло же Веру назваться женой», — подумал я с тоской.
— Вера Нечинская мне не жена. У нее муж есть. То есть, она говорит, что развелась, но это не важно, — начал я объяснять и от волнения запутался.
— Час от часу не легче, — развел руками Семен Иванович. — Если она чужая жена, то тем более ночевать у вас ей не личит.
— Я не звал ее. Это просто недоразумение.
— Какой уж тут разум…
— А Надя? Что она?
— Вас видеть не хочет, — произнес Невьянов строго и внятно, повернулся ко мне спиной и принялся с ожесточением кидать снег. «Все равно, — решил я, — мы увидимся с Надей. Не может она не понять, что Вера просто солгала».
В приемной сельсовета ребята встретили меня вопросом:
— Ты что побледнел?
Я только махнул рукой, пошел к следователю. Он поднял утомленные глаза.
— Вспомнили?
— Что?
— Где вы были после того, как расстались с Варварой Блиновой?
— На этот вопрос я отвечать не могу.
Следователь продолжал моим тоном:
— Ибо, будем говорить откровенно, он уличает вас… Расскажите, о чем вы говорили с Окоемовым, когда встретили его в Больничном переулке?
— Я не встречал его.
— Чистосердечное признание только облегчит приговор.
— Вы уж и до приговора дошли! — засмеялся я.
Должно быть, оттого, что следователь устал, или оттого, что я засмеялся и это обидело его, он вскочил со стула, хлопнул ладонью о стол:
— Нет, вы скажете, где были.
Я тоже встал.
— В таком тоне я разговор продолжать не буду.
Он посмотрел на меня с сожалением о своей грубости.
— Мне нужна истина, — проговорил он уже тихо. — Истина.
— Так вы ее ищете не там, где нужно.
Мы смотрели друг другу в лицо. В его глазах выражалась прямо-таки мольба: «Ну, сознайтесь».
Дверь скрипнула.
— Вы куда? Нельзя, — сердито обернулся следователь. Не обращая внимания на его слова, в комнату вошла Надя.
— Я не звал вас…
Надя приблизилась к столу, одной рукой оперлась о бумаги. Лицо ее было бледно, на меня она не смотрела.
— Вересов вам не скажет, где он был, а я скажу…
— Вы…
— Он попрощался с Блиновой и вернулся ко мне.
— Вы не имеете права так врываться.
— Какое тут право? Вы истину хотели знать.
— Не мните мои бумаги.
— Ничего не сделается вашим бумагам. Спрашивайте меня, я все скажу.
Следователь поискал в карманах портсигар, который лежал на столе.
— Вы, — обратился он ко мне, от растерянности забыв мою фамилию, — вы идите. А вы, товарищ Невьянова, останьтесь.
Когда я был в дверях, то расслышал, как он сказал Наде с упреком:
— Почему ж вы раньше не сказали?
Надя ответила:
— Не надо было.
Появилась Надя минут через двадцать. Не глядя на меня, кинулась к выходу.
— Надюша, — окликнул я ее.
Она не остановилась, и я понял: сейчас она разговаривать со мною не может.
Проходит еще день. Работаю, как в тумане. В голове одно: Надя, Андрей. Приходит Олег, пробует разговорить меня. Отвечаю ему невпопад.
Надя больна, меня к ней не пускают. И больна ли? Леночку тоже не пустили.
Отбросив всякую деликатность, через каждый час звоню в районную больницу. С Андреем плохо. Есть опасение, что поздно влили кровь. Может быть, произошли уже необратимые изменения.
Навестили меня ребята. Держались чинно, не шумели, не смеялись. Энергия спала. Заявление послано прокурору. Делать нечего. Надо ждать. Чего? Несколько раз пробовал собраться с мыслями и результат один — тяжело я виноват перед Надей. А тут еще, когда стемнело, заявился Валетов. Просунулся в дверь, осведомился, не помешает ли. Что мне было ответить? Пришел человек, не гнать же его.
Примостился к печке, потирая сухие, шуршащие руки, заговорил:
— Я, знаете ли, до некоторой степени в курсе событий. Интересовался. Конечно, я и мысли не допускаю, но, однако, следует признать — ситуация не из завидных. Следователь-то у меня остановился, ну мы с ним, как юристы — один бывший, другой настоящий, — несколько порассуждали… И, представьте себе, все так аккуратно одно к одному сходится… По всем правилам. В том числе, так сказать, и психологические факторы. Замыкается колечко, и притом довольно крепкое…
— Это я и без вас знаю, — неучтиво сказал я.
Валетов сделал вид, что не заметил моей грубости. Опять зажурчал его женский голосок:
— Что касается показаний некой, известной вам девицы, то принимать их всерьез весьма затруднительно. Во-первых, потому, что, когда к ней в памятную ночь стучали, она сама через дверь крикнула, что вас у нее в наличии не имеется, а, во-вторых, что она весьма заинтересованное лицо. Стало быть, не ей разрывать колечко, а только пострадавшему. Однако и тут не все благополучно. Парень он крепкий, и медицину мы нашу очень уважаем, а все же, избави бог, скончается? А? Как тогда? Видите ли, какая закавыка получается?