Страница 48 из 50
послушно глотать умопомрачительные диеты и делать немыслимые
очистительные процедуры…
Теперь помножьте мои 17 лет на весь тот богатый спектр витаминов,
способствующих повышению сексуального тонуса, и вы получите ответ и на
похотливый блеск, появившийся в моих глазах, и на рифмоплетство, и
наэротические сновидения.
Как вскоре выяснилось: шуршали листы, и скрипели перья не только в моем
закутке, выгибалось перо и под пальцами великого драматурга человеческих
судеб, ставившего теми весенними днями последние точки в пьесе с рабочим
названием «Первое сексуальное откровение нетерпеливого юнца». Давались
завершающие указания костюмерам, гримерам, осветителям, а финальное
потрясение молоточного бойка работника сцены, готовившего театральные
подмостки, гармонически совпало с требовательной трелью будильника. Le jour
X arrive
Занавес был поднят, и сюжетная линия, разворачиваясь причудливой спиралью,
увлекла главного героя (то есть меня) в вихрь быстро меняющихся сцен,
неприхотливых монологов и затейливых диалогов. Хотя трудно сказать, кто был
в этой пьесе главным, кто второстепенным, а кто и просто случайным
прохожим. Да и ставилась ли она вообще, а не была ли нагромождением
хаотических недоразумений?
Как бы там ни было, но события того дня с самого дебюта развивались весьма
необычно.
Сразу же после того как la cloche a so
моем случае это был урок французского), озаренную тишину раннего утра
потряс сигнал пожарной тревоги. Взволнованные учителя в срочном порядке
вытолкали на школьный двор радостных школьников. По утвержденному
свыше плану эвакуации мой 9 «Б» развернулся у массивных школьных ворот.
Вскоре на дворе воцарились веселье и шум. Кто-то курил, бросая бычки в
колодцы подвальных окон, откуда стелился желтый вонючий дым тлевшей, как
неудачный любовный роман, стекловаты. Кто-то спорил, на какое время
закроют школу, а кто-то попросту зевал, лежа на свежевыкрашенном молодой
травой периметре школьного газона. Распластавшиеся по земле тени еще не
защищенных листвой веток нещадно топтала наша классная – учительница
французского языка.
– Мes amis, mes amis, – кричала Анна Самуиловна, пытаясь сорганизовать 9»Б» в
управляемую массу. Des efforts vaine – усилия её были тщетны. Минут через
тридцать, расколовшись на «пролетариев» и «интеллектуалов», класс исчез со
школьного двора. Пролетариев поглотил местный регенераторный завод.
Интеллектуалов пригрели развалины старого польского костела.
У первых росло количество выгруженных вагонов, у вторых – число выученных
гитарных доминатсептаккордов и повествований о перепробованных
одноклассницах. Рассказывали все, стыдливо молчали двое. Вторым был
сектант-пятидесятник, отличник А. Олейник. Первым – господин рассказчик.
Между «классами» растянулась узкая полоска железнодорожной лесопосадки -
«линия», как называли её в народе, ставшая сценическими подмостками, на
которых и была сыграна кульминационная часть далее описанной мной
трагикомедии – этакого «сюрреалистического сна в апрельский день».
Такие «линии» я встречал во множестве не только у нас, но и в разных концах
света. Их назначение, кажется, в том, чтобы ветер не выдувал насыпь и служил
преградой снежным заносам. Не знаю, может быть в дальних от России странах
они и служат своему прямому назначению. У нас же линия испокон веку
(особенно в теплое время года) являлась прибежищем алкашей и
бесквартирных влюбленных….
Вернемся же к событиям «пьесы». Итак, одна часть «труппы» трудилась.
Другая спорила. Совсем как в жизни и театре. Посредником между ними (как
водится) выступал деклассированный элемент – Себастьян Сатановский.
– А Леонтьевна, каб ей, скуля, бэндила: – «Пропащий ён у тебя, Вандочка. Ой,
помяни, кабетка, сгинет за понюшку табака. И казала, як быцым бы в воду
глядела», – так комментировала, играя малорусскими словами, лет через пять
первый срок своего сына, Ванда Францевна Сатановская.
То тут, то там С. Сатановский появлялся с регулярностью в четверть часа с
небольшим. Однако, начиная с двух часов пополудни, никто Себастьяна на
церковных руинах не видел.
Ближе к вечеру, когда классная «аристократия» уже почти забыла о своих
пролетарских товарищах, в похилившихся церковных воротах возник
C.Сатановский. На его захмелевшем лице блуждала таинственная улыбка. В
резких движениях чувствовалась взволнованность, она же слышалась и в его
несвязной и торопливой речи. Из огрызков сатановских междометий можно
было сделать заключение, что на примыкающей к микрорайону
железнодорожной линии происходят некие загадочные и судьбоносные
события.
– Короче, пацаны, бабу хотите? – выпалил в заключение Себастьян.
После этих слов у Михася на гэдэровской гитаре лопнула шестая струна, и её
вибрирующий, густой звук долго звучал в упавшей на церковные руины
тишине, той, о которой в народе говорят «мертвая».
– Ну, так мы роем? – сплевывая бычок дорогой сигареты «Опал», разбудил
тишину Себастьян. Лица вопрошаемых вытянулись и приняли выражение
крайней озабоченности, граничащей с легким помешательством.
Нахлынувшие чувства будущих услаждений несомненно мешали пацанам
сосредоточиться. Все вопросительно посмотрели в мою сторону (как будто это
я, а не они, бахвалился своими сексуальными победами), даже сектант А.
Олейник греховным взором вперился в мои испуганные зрачки. Не скрою, мне
это льстило.
Собравшись с мыслями и изображая наигранное равнодушие, я
поинтересовался: «Идти-то далеко?» – прозвучало это так, как будто у меня под
боком была более близкая альтернатива.
– Да здесь рядом. Два шага. В кустах на линии, – пояснил Себастьян
Сатановский…
Отвалив массивную, с витиеватыми латинскими письменами плиту, мы
спешно затолкали наши гитары в темную катакомбу…
Поднимая радужную пыль дороги, вьющейся меж кооперативных гаражей и
частных сараев, аристократия тронулась навстречу дурманящей новизной
неизвестности. Расстояние между «классами» стало сближаться.
В пути С. Сатановский посвятил нас в происшедшие на линии события.
Оказывается, начиная с 3 часов московского времени искусный постановщик
ввел в пьесу новых героев. Мужчину и Женщину. А точнее, двух мужчин и
одну женщину. Этакий классический треугольник, легко разрешимый в
походно-полевых условиях железнодорожной лесопосадки. Треугольник уже
вовсю предавался сексуально-водочным утехам, когда в кусты вступила нога
пролетариев 9»Б». Пролетарии были нагружены «Кагором» и «Жигулевским
пивом». Школьники пили. Хмелели, и осторожно поглядывали за
треугольником, прячась в зазеленивших кустах боярышника. После третьего
стакана произошло брожение, после четвертого – бунт, и революционеры
вышли из подполья. Завидя решительно настроенные лица молодых секс-
агрессоров, хозяева женского тела предложили компромисс. Два «Кагора» – и
мирно похрапывающее на шелковистой траве тело перекочевало к
«пролетариям». Что происходило с ним во все то время, пока на опушке не
появилась «интеллигенция», читатель может только догадываться. Я это
описать не в силах. Хотя и знаю подробности…
Розовый, мягкий солнечный свет лежал на зазеленевших почках канадского
клена, и фривольный весенний ветерок блуждал в вихрастых чубах молодых
людей, мнущихся у опушки лесопосадки. Количество толпившихся не
поддавалась исчислению. Опять же, как говорили в народе, из которого я
вышел – «Черная туча». Центральной фигурой, руководившей этим уроком
первых азов сексологии, был невысокий, кряжистый подросток Иван Коробка.