Страница 47 из 50
– Привыкнете. У нас тут и не такое кричат.
Однако, как ни старался Илья Владимирович, но так и не привык. Ни
запретить, ни вылечить этот проклятый зов «Или я, или я» он был не в силах.
Счет не помогал. Считай, хоть лопни. Он же – ненавистный, страшный,
разоблачающий зов: кружит, вертит, ловит Илью Владимировича.
Войдет Илья Владимирович утром в ворота, а он уже тут как тут: «Или я, или
«. Главврач– на совещании, а проклятый зов уже достает его и тут.
Выйдет Илья Владимирович на больничные аллейки, а он и тут вертится: «Или
я, или я».
Илья Владимирович– шляпу на голову плечи в воротник и за ворота. Домой! А
ему в спину несется «Или я, или я». До свидания, мол, доктор, завтра
встретимся, и послезавтра, да и вообще я тебе жизни не дам.
Измучился Илья Владимирович, до последней крайности…
– Не называй меня Илья. Я запрещаю! – зашелся он обращенным на жену
криком.
– А как же тебя называть? – изумилась жена.
– Хоть Иродом, только не этим дурацким Илия!
– Да, господин Ирод, – жена грустно покачала головой. Ваша новая должность
вам, прямо сказать, пошла не на пользу. Шесть месяцев работы, а крыша
отъехала на все сто! Без всякого обследования видно, что вы– будущий пациент
возглавляемой вами клиники. Объясни хоть, что происходит? Может тебе и
впрямь обследоваться?
– Раньше надо было обследоваться, – исчезая, в своей комнате, буркнул Илья
Владимирович.
– Нужно срочно что– то делать, – думал Илья Владимирович, давя в пепельнице
сигаретные окурки. Немедленно, но что?! Тут или я, или она. С ней все ясно.
Вылечить её нельзя. Убить врачебная этика не позволяет. Со мной сложнее.
Уволиться и уйти в монастырь не получится. Заявить о своей вине и сесть в
тюрьму. Нет! Тогда уж лучше на иглу со смертельной дозой. Как ни странно, но
мысль об игле совсем не испугала Илью Владимировича.
«Пьяница, разбойник, насильник, раскаявшись, могут попасть в Рай, но
поднявшего руку на подаренную им из милости жизнь самоубийцу ждут
вечные адские муки» – прочел как– то маленький Илюша в случайно
попавшейся ему в руки книге. Дальше в ней шли описания мучений. Они
настолько потрясли юного Илью Владимировича, что тот дал себе зарок и в
мыслях даже не допускать мысль о самоубийстве. И вот, пожалуйста, даже не
испугался.
– А что я, собственно, заслужил кроме адских мучений? Я, превративший
земную жизнь безвинного человека в ад! Райские кущи, или 72 гурии, как
правоверный мусульманин? Нет! Только мрак и срежет зубовный! Вот что ты
заслужил, доктор. Этот «Или я» «Или я», если хочешь знать, Илья
Владимирович, – космический зов, на который тебе, хочешь ты, или не хочешь,
а ответить придется. Так лучше уж прямиком в адский огонь, чем вначале
краснеть и мучиться на Страшном суде.
Утром, выходя из дома, Илья Владимирович сунул себе в карман одноразовый
шприц, несколько небольших ампул и отправился на службу. Пройдя
больничными воротами, Илья Владимирович к своему изумлению не услышал
привычного: «Или я, или я». Вместо этого в морозном, солнечном воздухе
громко каркали вороны, весело посвистывали синицы и слышались
победоносные звуки металлического лома. Дворник колол лед на главной аллее.
Не слышно его было и на утреннем совещании. Илья Владимирович уже было
хотел спросить доктора Молибога – отчего это сегодня не слышно «Или я, или
«, как в тот же самый миг через отворенную форточку он вполз в
начальственный кабинет.
– Или я, или я. – смолкли птицы. Дворник бросил свой лом.
Совещание закончилось, и Илья Владимирович вместе со всеми вышел в
приемную.
– Зинаида Петровна, минут на тридцать меня нет. Я там, – главврач указал
пальцем в потолок.
– Ясно, – игриво ответила секретарша.
Илья Владимирович запер дверь.
– Или я… – зазвучало на дальнем конце больничного двора.
Сел в кресло.
– Или я… – звучало под окном.
Главврач перевязал жгутом руку в локтевом суставе. Быстро поработал
кистью.
Попавшая в ловушку кровь обнажила причудливую геометрию вен. Толстые,
тонкие, прямые и изогнутые они напоминали реки, обрывающиеся у похожей
на озеро ладони.
– Или я… Игла безболезненно скользнула в вену: «Кое-что я все-таки еще
умею» – с удовлетворением отметил Илья Владимирович. И ввел содержимое
шприца.
– Или я. Или я..
Голос слабел, как будто кто– то крутил к нулевой отметке барашек
громкости на невидимом приемнике. Тело Ильи Владимировича дрогнуло.
Руки, сжимавшие подлокотник, разомкнулись и безжизненно повисли. Лицо,
как говорится, здорового розового цвета, стало, что холодный белый мрамор.
Зеленовато – голубые глаза ввалились. Пришедший через час в кабинет
главврача доктор Молибога констатировал смерть. Вскрытие установило – от
передозировки. Горожане поставили свой диагноз «Доктора заказали». И,
правда, не успели отслужить по главврачу 40 дней, как больницу закрыли.
Дефолт!
Так никто и не узнал истинной причины смерти Ильи Владимировича. А через
год об этой истории и вовсе забыли.
Линия
История эта произошла, поди, лет тридцать тому назад, в апреле. На
улицах и переулках большого старого города сопливела весна. Ожиданием «des
aventures incroyables» (невероятных приключений) копошилась она в моей
живущей ощущением судьбоносных событий семнадцатилетней душе.
Все предвещало чудо – и влетавший без спроса в класс ветер. И старые, готовые
вот-вот взорваться клейкой юной листвой деревья, Молодая апрельская луна,
каллиграфической буквой «С» заглядывающая в мои романтические (с
изрядной долей секса) сновидения.
Неизвестный, загадочный мир приоткрывал в них свои покрова. Там дули
розовые ветра, шумел голубой океан, и восхитительные женщины открывали
мне свои загадки. Что такое «ветра», живя в микрорайоне с романтическим
наименованием «Семь ветров», я уже знал. Что такое восхитительная женщина
– догадывался. Догадки требовали подтверждений (теория без практики мертва,
учили меня в школе). Поэтому жадно вглядывался я в женские лица, силясь
разобрать в них ту, что станет моим первым откровением, но они, не обращая
на меня внимания, почему-то пробегали мимо. То ли взгляд у меня был
слишком откровенный, то ли мой моложавый вид внушал им определенные
опасения. Да и что еще могли внушить моя вздорная челочка, да мятый
пиджачок, битком набитый комплексами, молодого – метр с небольшим -
застенчивого человека. С такими данными надо было пить бром и читать
Фрейда, а не запираться в темном закутке, прозванным отцом тещиной
комнатой, и царапать там грубым металлическим пером девственную чистоту
меловой бумаги, сочиняя романтические стихи, посвященные той, навечно
первой.
Сегодня, давно раскусив различные варианты женских загадок, я поступил бы
именно так. Тогда писал, улавливая в музыке скрипучего пера сладострастные
аккорды будущих наслаждений. О, если бы я знал, какие вирши мне вскоре
придется строчить, я б вовек не ел в ту зиму апельсинов с оливками!
– Причем тут апельсины? – спросит кто-то А вот причем. В зиму,
предшествующую моей 17 весне, в овощной магазин, находившийся как раз в
моем доме, завезли невиданных до той поры толстокожих, марокканских
апельсинов и маслянистых, как сытые кошачьи глаза, греческих оливок.
Сказать, чтоб они мне нравились, хм!!! Но мама. Ох эти мамы, дай им Бог
здоровья.
– Витамин «Б», витамин «С». Эпидермис, иммунитет, гены роста.
Какие только термины не придумывала мать, заталкивая в меня
очередную порцию витаминов. Я люблю свою маму, и даже сегодня продолжаю