Страница 39 из 50
– Попросил человек – «Фима, достань!» Я достал. Попросил принести в
субботу– я принес. Фима же добрый! Фима никому не откажет!
Фима, не могли бы вы достать для меня джинсовый костюм? И что я ему
должен ответить? Нет, и пусть человек век ходит в одежде от фабрики
«Червонный коммунар»? Фима не отказывает, потому что Фима знает, как
сидит на человеке лапсердак от этого «Коммунара». Фима идет и делает
человеку нормальные брюки. Фима, могу я надеяться на французскую
косметику? Ну разве может Фима отнять у человека надежду! Фиме жалко, что
она должна портить свои голубенькие глазки химическим карандашом фабрики
«Сакко и Ванцетти».
Долго стоял Пиранер под стенами синагоги и, безбожно путая Шма Исраэль с
«Богородице Дева радуйся», вымаливал у далекого, спрятанного тяжелым
занавесом ночных облаков, благого, всепрощающего, и всесильного, как обком
партии, Бога прощения.
Подул ветер, и Пиранер почувствовал, как сквозь промокшую джинсовую
рубашку омерзительно покалывает кожу забравшаяся сквозь складки
импортной куртки зимняя стужа…
Есть в одном многотысячном жарком ближневосточном городе, в слиянии
его первостепенных проспектов громозвучная, многоязыковая, похожая на
вечно штормящее море, площадь. По середине носятся, дымя и клаксоня,
грузовики, автобусы, ваны, такси, частники и велосипедисты, а по берегам
живописно раскинулись: лотки, палатки, рестораны, огромные магазины и
массажные кабинеты. Штия кара бэ шекель! Ахмар яра ян! Безоль, безоль, -
манит и кличет вас к себе экзотический восточный берег. Sale 50 %!!!!
Колоссальные скидки для олим!!!! Беленкин это здесь! – пестрит плакатами и
транспарантами сдержанный западный. От площади во все стороны
разбегаются многочисленные узенькие тесные восточные улочки-лабиринты.
Они тоже усеяны магазинами, оздоровительными салонами, закусочными,
лотками и киосками, но шума на них меньше, и цены значительно ниже.
На одной из таких улочек, вытекающей из северной оконечности площади, есть
небольшой магазинчик грамзаписи. Торговая площадь у него небольшая, но
зато выбор товара колоссальный, между нами говоря, в нем есть даже один
запрещенный в городе композитор. Efim's musical collection гласит надпись над
стеклянной с китайскими бубенцами дверью. Шесть дней недели магазин
работает весьма бойко и, кажется, приносит его владельцу неплохой доход.
«Барух ха Шем!» – как говорят в том городе. Продавцы вежливы, а
гостеприимный хозяин всегда предложит чашечку духмяного кофе, но в
пятницу после полудня, все меняется, и Ефим Пиранер начинает обходительно
выпроваживать покупателей.
– Фима, скажите, правда, что у вас есть этот… – и покупатель негромко шепчет
фамилию запрещенного композитора.
– Правда, – отвечает Пиранер.
– Могу я им располагать? – интересуется покупщик.
– Можете, но только приходите послезавтра. А сейчас миль пардон, я закрываю.
Шабес!
А вы что ж, делаете Шабес? – удивленно вскидывает бровь покупатель.
Фима усмехается и, достав с полки диск английской группы «Blak Sabbath»,
начинает рассказывать произошедшую с ним зимним субботним днем много
лет тому назад историю.
Что-то случилось…
Темно-красная портьера школьной сцены слегка раздвинулась, и в
образовавшуюся щель проклюнулись огромные бинокулярные очки ведущего
школьного вечера – Яши Ампулы. Обведя рассеянным взглядом битком
набитый зал, Яша тревожно выпалил: «Что-то случилось?!» Настроившаяся
кайфануть публика настороженно притихла. От Яши можно было ожидать
всякого.
– Где случилось? – испуганно вздернув бровь, спросил директор.
– С кем случилось? – поддержали его учителя.
Перепуганный собственным заявлением, конферансье дресливым голоском
произнес: «Спокойно, ребята, и вы, товарищи взрослые, тоже спокойно, не надо
паниковать и пятиться к пожарному выходу. Поскольку ничего особенного,
нигде и ни с кем не приключилось. «Что-то случилось…», – называется
песня, которую для вас исполнит наш школьный вокально-инструментальный
ансамбль «Романтики».
Портьера разъехалась… Руководитель школьного ансамбля клавишник Боря
Светушкин, пальцами отбил счет, и на зал рухнули хиты из репертуара
супермодного в ту пору певца В. Ободзинского «Что-то случилось», «В моем
столе», «Восточная песня»…
Сколько лет прошло, а Боря и по сей день живо помнит тот далекий вечер.
Разве такое можно забыть! Новенькая, только накануне концерта распечатанная
ионика «Юность». Сотни вперившихся в тебя глаз…
Концерт окончился. Противно проскрипев несмазанным шарниром, пыльный
занавес спрятал ВИА «Романтики» от заведенного шлягерами школьного
молодняка, долго еще сотрясавшего школьный паркет тяжестью венских
каблуков и супортированных шпилек. Пригрозив кое-кому снижением
аттестационного балла, а некоторых и попросту вышвырнув из зала, директор
щелкнул выключателем. Притихший зал погрузился в густые сумерки
весеннего вечера. Облегченно вздохнул паркет, устало раззявив рты,
присмирели деревянные кресла, и мутный глаз взошедшей луны осветил
вздернутую бородку гипсового бюста, пустыми глазами глядящего на
вышедших из подполья мышей. Время от времени ветер еще приносил в зал
обрывки разговоров и взрывов смеха рассасывающейся в лабиринтах
прилегающих к школе улиц публики. Но вскоре стихли и они…
Тяжелые, похожие на жуков дождевые капли лениво скользили по оконной
глади институтской аудитории, и, срываемые холодным северным ветром,
летели умирать в темный колодец институтского двора. В тот дождливый день
бывший клавишник Боря Свет, а ныне старший преподаватель кафедры
истории КПСС Борис Григорьевич Светушкин принимал экзамен у группы
заочников. От окна тянуло сыростью, от ответов студентов – скукой. Спасаясь
от свалившегося на него дискомфорта, старший преподаватель с тоской
смотрел на безлюдную улицу, вспоминая тот далекий вечер из своей юности…
«Какое паршивое лето выдалось в этом году», – подвел итог своим
воспоминаниям Борис Григорьевич и переместил взгляд на подошедшую к
преподавательскому столу студентку. Экзамен проходил на факультете
начальных классов, так что подавляющее большинство составляли девушки.
Это обстоятельство слегка компенсировало унылую картину за окном.
Б. Г. Светушкин не любил холодный дождь летом, зато хорошеньких женщин
любил в любое время года. Ни карты, ни выпивка, ни общество бородато-
высоколобых мудрецов не впрыскивали в Бориса Григорьевича столько
адреналина, сколько самая на первый взгляд пустяшная и мимолетная
интрижка. А романов же, интрижек и всяких там авантюрок в жизни у
закоренелого холостяка (30 с маленьким плюсом) Б.Г. Светушкинa было
предостаточно.
Подошедшую к столу девушку Борис Григорьевич видел впервые. В этом не
могло быть и доли сомнения. Поднаторелый за годы службы на ниве
просвещения преподавательский взгляд цепко фиксировал новизну форм и
грациозность женских линий. Будь то стажер, новичок или опытная студентка
заочница.
– Ну, допустим, я мог пройти и не заметить этих глаз, в которых тихо догорает
юношеская непосредственность. Положим, мог не обратить внимания и на эти
очерченные неброской помадкой тонкие губы, где давно и прочно обосновался
холодный женский расчет. Но пройти мимо такой восхитительной груди и не
сфотографировать её в своих извилинах! Нет, этого определенно не смог бы! -
приблизительно так размышлял Борис Григорьевич, скользя взглядом по
декольтированной кофточке студентки…
Боже, что это была за грудь! При одном воспоминания о ней сердце Бориса