Страница 38 из 50
вылечат. Понял меня, падла?
– Понял, – миролюбиво поднимая руки, сказал, Вили, – и делаю заявление.
Пишите. Первое, ни о каких пластинках я ничего не знаю. Второе, в парке я
собирал гербарий. Сортируя тычинки и пестики, споткнулся о корягу, упал… -и
Валентин решительно отвернулся к стене.
Динамовский значкист еще долго кричал, обещая отправить Валентина на зону,
где из Валентина он очень быстро трансформируется в «Валюшу». Однако,
вскоре голос его стал терять убедительную мощь, и значкисты, хлопнув,
дверью, ушли.
Вили выпил таблетку элениума и задремал. Во сне к нему пришел
беспризорный пес Мальчик. Собака смотрела на Валентина своими умными,
грустными глазами и голосом Александра Петровича говорила:
– Вили, ты не колись. Если тебя посадят, пропаду я, брат, как пить дать пропаду,
– собака, вздохнув, замолчала. Затем продолжила, но уже голосом Петра
Александровича, – Да и Александр Петрович прав.
– Это почему же? – полюбопытствовал Валентин.
Ну почему, почему. Да ты сам посуди. При той кормежке, что дают на зоне, там
и вправду за месяц-два можно легко трансформироваться в Валю, – и собака,
глубоко вздохнув, притихла. Затем, подняв полные слез глаза, незнакомым
голосом попросила:
– Ты держись, Валик, слышь– держись, мы же с тобой еще к этому Моте Карло
должны съездить.
– К какому Моте? – недоуменно спросил Вили.
– Ну, про которого ты мне накануне рассказывал.
Вили рассмеялся. Собака радостно замахала хвостом.
Бравый дуэт походил еще пару дней, стращая и упрашивая травмированного
сознаться в торговле пластинками. Но Валентин был неумолим.
К середине октября, когда больничный сквер уже облетел листвой Вили,
переступил порог дома.
Первое, что бросилось, ему в глаза, была фотография Битлов (с приписанной
надписью по-русски – От Мальчика), пересекающих полосатую зебру перехода
на глянцевой обложке альбома «Abbey Road».
Черная суббота
Субботний февральский день клонился к вечеру. Чудный был день:
теплый и солнечный. Оживленно чирикали воробьи. «Шаг один от февраля до
марта» – сообщал неоспоримую истину уличный репродуктор, южный ветер
разносил её по городу. После обеда погода изменилась. Подул норд-вест, небо
заволокло тучами, стихли птицы, отключили репродуктор, и лужи покрылись
колкой ледяной синевой. К ночи обещала грянуть метель.
– Нам морозы ерунда и метели не беда. Была б в кармане капуста (ударение на
последнем “а”), – напевал фарцовщик Фима Пиранер, съезжая по ледяной горке
на аллее сквера имени героев Челюскинцев.
– Ты что, старый, совсем озверел? Хочешь чтоб я по твоей милости всю
оставшуюся жизнь на бездетный налог работал!!?? – возмутился поджидавший
Фиму молодой человек.
– Не понял?
– Чего ты не понял! Ты на часы посмотри. Полчаса лишних тебя дожидаюсь.
Так до простатита и до бездетности недалеко!
– Я думаю– это не страшно, – успокоил его Фима. – Земля, мон шер,
катастрофически перенаселена!
– Земля может и перенаселена, зато лекарства дорогие, – возразил человек.
– Это мы поможем. Так и быть по пяточку с пласта на цитрамончик сбросим, -
великодушно пообещал Ефим Пиранер.
– А по чирику? – заторговался молодой человек.
– Я же сказал на лекарства, а не на похороны!
Покупатель слегка стушевался, и, глянув на Фимин полиэтиленовый мешок
«Montana», спросил:
– Диски притаранил?
– А как же!
– Засвети.
– Легко!
И Фима ловко извлек из “Мontana” две пластинки, с глянцевых обложек
которых на мир глянули оскаленные черепа, скрещенные берцовые кости и
истекающая кровью надпись – «Blaсk Sabbath». Холод и скудное освещение
придавали дискам дополнительную эффектность и нужную ценовую
стоимость. Покупатель был испуган, повержен, смят и, позабыв о лекарствах и
обещанной скидке, не торгуясь, полез за деньгами.
Жизнь вот-вот должна была подарить Фиме маленький праздник. Он уже видел
себя в теплом, уютном и красивом ресторанном зале. Уже тонкие чувственные
ноздри его осязали в морозном воздухе запах салата ассорти, говяжьей
отбивной и картофеля фри, как вдруг музыкальные Фимины уши
зафиксировали в морозной тишине скрип чьих-то башмаков. Ефим
прислушался и обомлел. Так уверено и нахально могли скрипеть только
подошвы оперативников.
– Спекулируем? – обратился кто-то к Фиминой спине.
Пиранер обернулся и увидел «никакого» человека. Нет, человек был, но
описать его было невозможно. Не белесый, не чернявый, не маленький, не
большой. Ни эмоций, ни чувств, ни шрама, ни ссадины на отсутствующем
лице. Глаза тусклые. Пальто бесцветное. Шапка на голове из неведомого меха.
Самый опасный тип конторщика! От такого не отговоришься, не откупишься. «
И где это только кантора таких находит! – подумал Фима.”А может он не
конторщик?” – мелькнула спасительная мысль. “Сегодня же суббота!»
– Байкал, Байкал, я– Таймыр, как меня слышите? Прием, – развеяла Фимины
надежды трещавшая в кармане пальто «никакого» рация.
– А вы, собственно, кто? – поинтересовался Фима.
– Считай, что никто, – беззвучным голосом произнес «никакой» и грозно
нахмурил то, что у нормальных людей называется бровями.
– Так не бывает.
– Бывает. Сумку покажи, – и он потянулся к полиэтиленовому пакету.
Такой многообещающий лимоново – коньячный, антрекотово – танцевальный
вечер грозил обернуться протоколами, допросами и кто знает, может и
тюремными нарами. Последнее обстоятельство пугало более всего.
«По-моему, то, что, я сейчас сделаю, произведет на опера неизгладимое
впечатление. Подумаешь, годом меньше, годом больше!» И Фима сильно пнул
конторщика носком «саламандровского» ботинка под пах и со скоростью
пущенного Фаиной Мельник ядра полетел, кружа и петляя по заснеженным
улицам многомиллионного города. «Щучкой» брал он заборы. Накатом -
лестничные марши. Шаг был твердым. Толчок мощным. Ветер гудел в ушах, а
клаксоны авто причудливо волновали спинномозговую жидкость…
Силы покинули Фиму. Ноги сделались ватными. Толчок вялым. В ушах
звенело. В груди першило.
– Финиш, – определил Фима и рухнул под фундамент одиноко стоящего здания.
– Сушите сухари и не сучите пятками, гражданин Пиранер! Ваше будущее
представляется нам таким же безрадостным и шершавым, как стены этого
строения! – ехидничал Фимин внутренний голос.
– Ну, это мы еще будем посмотреть! – возразил Фима и, поднявшись на ноги,
принялся соображать, куда его занесло…
«Финиш» представлял собой небольшой окруженный строительством квадрат.
Серое казенное здание (не то райисполком, не коммунальная контора) и старые
тополя у его стен, несомненно, доживали последние дни. «А что здесь есть
такое?» – подумал Фима, увидев входящих в строения людей. Он поднял глаза
на надпись, висевшую над входом.
– «Да это же cинагога! Глухая окраина! Это ж сколько я отмахал! На книгу
Гиннеса, не меньше! А народ чего тут струится, до пасхи вроде еще далеко? Ба!
Да сегодня же суббота! Шабес! То-то я думаю, отчего непруха катит! Как там
сказано в Книге Книг: шесть дней делай дела, а в седьмой день – суббота покоя, священное собрание! Может зайти помолиться, попросить Бога отвести беду?
Сказать что я… Нет там, наверное, контора пасется, заметут раньше, чем рот
успеешь открыть. Я лучше тут попрошу. Господи, прости и помилуй мя
грешного, – быстро зашептал Фима, – не по злому умыслу, не корысти для
торговал я в субботу. Видят небеса: исключительно от человеколюбия. Ефим
задрал голову к темному небу: