Страница 36 из 50
киоску союзпечати.
– Валик, а ты что сегодня гранит науки не грызешь? – удивленно спросил у него
киоскер.
– Так я же, Федорыч, в стройотряде месяц гранитил, – объяснил ему Вили.
– А…, – протянул продавец и, сонно поеживаясь, протянул покупателю газету
«Советский спорт».
– Федорыч, ливерку-то в гастроном завезли? – поинтересовался Вили.
– А шут их знает. Что-то вонючее сгружали. По запаху думаю, что зельц, -
ответил Федорыч.
Киоскер оказался прав. В гастрономе на всю длину мясного стеллажа
раскинулось украшенное рубленными свиными головами зеленоватое поле
гастрономического гибрида под названием зельц.
– Полкило, – попросил Вили.
Брошенный на весы зельц дресливо задрожал и замер на отметке 750 грамм.
– Отвешивать не буду, – предупредила продавщица. Вили согласно кивнул.
Здоров, собак, – сказал Валентин, обращаясь к бродячему, бездомному
псу, жившему в лабиринтах дворовых сараев. Вили иногда подкармливал этого
пса, а за заботу собака платила человеку живым интересом к его причудливым
монологам на философско-эстетические темы.
– Тревожно мне, Мальчик, – обратился, Вили к собаке. От сошедшихся в собаке
кровей, мастей и раскрасок никто с точностью не мог установить её пола.
«Мальчик» – сказала как-то промышлявшая на бутылках старая алкоголичка
Васильевна. Так с той поры и повелось. Как говорится, устами младенцев и
алкоголиков глаголет истина, ибо кличка эта как нельзя лучше отражала
положение вещей. Даже если и предположить, что собака была кобелем, то с
такой внешностью, какой наградила его природа, шансы потерять псиную
невинность у Мальчика равнялись нулю.
– Настроение – как к венерологу идти, – вздохнул Вили. Собака понимающе
кивнула головой.
– Может, дело в осени? Как думаешь, пес? Я, брат, знаешь ли, дико не люблю
сентябрь. А ты? – и он протянул псу кусок зельца. Мальчик соглашательски
замахал хвостом.
– Нет, старый, тут дело не в осени, – продолжил Вили свою мысль, – тут, друг,
дело в одном неприятном человеке, на встречу с которым я собираюсь. Темная
лошадка этот Рыжий Мефистоклюс. Ты его, часом, не знаешь? – обращаясь к
псу, спросил Вили. Собака беспокойно навострила уши.
– Не знаешь? Ну, так я тебе расскажу. Ходят о нем, пес, всякие дурные
разговоры. Будто бы все его фантастические «доставания», от кальсон до
унитазов, организовывают Рыжему чекисты или блатные и называется это,
старина, по-чекистски – «оперативная разработка», а по фене – «подстава на
лоха». Я бы в ни жизни, слышь, собака, ни в жизни, не стал бы связываться с
Рыжим, но цена за пласт уж очень хороша. Так, братец, хороша, ну, как для
тебя– ливерка. При слове «ливерка» обвислые уши дворняги приняли очертания
пика Коммунизма.
– Но кто не рискует, псина, тот не ездит в Монте-Карло. Ты был в Монте-Карло,
пес? – при слове Монте-Карло собачьи уши виновато опали и стали походить на
придорожные лопухи. Видимо, название Монте-Карло псу ни о чем не
говорило. Вили еще посидел немного на торчащем из земли куске бетона,
глядя, как аппетитно сжирает животное кулинарные изыски развитого
социализма. Затем нехотя встал и медленно пошел к трамвайной остановке.
Собака оторвалась от своей трапезы и печально смотрела ему вслед.
Ровно в 2 часа, шурша разноцветным лиственным ковром, Вилли
появился у памятника. Мефистоклюс был на месте с пакетом в руках. Вокруг
не было ни души, только бронзовый памятник Пениса Эдмундовича, хмуро
кося глаза к переносице, осуждающе смотрел на Вили.
«Ну, вот все в порядке, все будет хорошо», – подумал Вилли, но на всякий
случай отвел свой взгляд от бронзового свидетеля.
Без лишних слов перешли к делу. Дрожащей рукой Вили вскрыл пленку и
извлек черную щербатую поверхность пластинки на солнечный свет. Диск был
безупречно нов и покорно лежал на Вилиных руках, играя солнечными
бликами.
Что, поймал кайф? – заметил Рыжий. – У меня товар что надо. Пластинка – муха
не сидела. Одно слово, девственница, – и, как утром в трубку, мерзко хохотнул.
Достав из джинсового кармана 9 красных рублей (как меж собой называли
десятирублевки), Валентин передал их в конопато-волосатые руки продавца.
Помусолив бумажки, Мефистоклюс мотнул своей рыжей гривой и исчез в
боковой дорожке парка. Летящей походкой удачливого человека Вилли
устремился к парковому выходу. Он уже видел чугунный рельеф парковых
ворот, когда сзади послышался топот тяжелых шагов. Острая всепроницающая
боль, распадаясь на искры и всполохи, сковала тело. Ощущение было такое, как
будто огромный гвоздь, пройдя сквозь тело, пригвоздил Валика к асфальтовой
дорожке. Последним, что помнил Вили, был ускользающий из рук
пластиночный пакет, чьи-то размытые тени и гулкий топот удаляющихся
башмаков. Все это вскоре потонуло в каком-то ватном тумане, в котором
Валентин разглядел лицо своего умершего деда.
– Верасень, – сказал дед и растаял в наступившей темноте.
Вили, открыл глаза. Дико болела голова, и сухая горечь жгла распухший
язык. Если бы не запах касторки, эфира и четкие контуры стенной газеты
«Хирургия», Вили бы подумал, что он очнулся после хорошего бодуна. Он
пошевелил пальцами рук и ног, убеждаясь в их сохранности. Затем, осторожно
поднимая руку, поднес её к ноющей голове. Рука уткнулась в плотную, как
капустная кочерыжка, повязку.
– Глянь, малый очухался, – сказал кто-то рядом. А потом громко стал звать
медсестру. Вскоре, цокая супортированными шпильками, шурша халатами и
шаркая полиуретановыми подметками, в палату втиснулось великое множество
медработников. Среди них особо выделялся моложавый человек с кулаками и
внешностью колхозного коновала. Он забавно жонглировал эбонитовым
молоточком и диктовал какие-то профессиональные термины быстро пишущей
медсестре.
– Ну, малый, будешь жить? – спросил он напоследок и высоко подбросил свой
молоток. Сделав замысловатый пируэт, молоток скрылся в кармане халата.
На улице уже совсем стемнело. Зажглись фонари, причудливо закачав на
больничной стене голые ветки. Валентин с интересом смотрел на этот
фантастический танец и, убаюканный его замысловатой хореографией,
задремал. Дверь, противно заскрипев несмазанными петлями, оборвала
зародившийся было сон. В проеме, освещенная коридорными огнями, стояла
мать. Всхлипывая, она подошла к кровати.
– Не надо, мама, – попросил её Вили.
– Хорошо, – пообещала мать и спрятала носовой платок.
– Ну, что там есть нового? – Вили, взглядом указал в направлении окна. Мать
принялась сбивчиво рассказывать о событиях последних дней. Из её слов
выходило, что Вилиным состоянием интересуется огромное количество людей
в разных концах необъятной страны. Звонила бабушка из Мелитополя, тетя
Лиля из Кривого Рога, дядя Миша из Череповца, некий таинственный Игорь
Максимович из Москвы и, наконец, следователь товарищ Черепанов из
районного отделения милиции. Последняя новость вызвала живой интерес на
осунувшемся лице Валентина.
– Ну и чем же интересовался этот любопытный человек? – поинтересовался он,
приподымаясь на локтях.
– Да лежи ты, – остановила его мать. – Ничего страшного, просто спрашивал,
что ты делал в парке, – ответила мать
– И что же вы ответили? – беспокойно спросил её сын.
– Сказала, что не знаю, – и она беспомощно развела руками.
– Напрасно, надо было сказать, что я собирал гербарий.
– Хорошо, сынок, в следующий раз так и скажу, – пообещала мать. – Хотя
знаешь, следователь как-то туманно намекал, что в парке ты якобы занимался