Страница 24 из 50
сюда привела!
– Насчет судьбы вы абсолютно правы! – восхитился Амадей Вольфганович. -
Весьма точно подмечено. Весьма! Ну, так следуйте за мной избранник судьбы.
Тем более что вы и двери сами отворили! Прошу! «Домино» легким движением
распахнул перед Борисом Аркадьевичем дверь, и они вошли в огромный
освещенный лучами заходящего солнца зал. Какое– то время стояла
абсолютная, какая-то даже доисторическая тишина. Вскоре в ней послышались
звуки, точно кто-то стучал дирижерской палочкой по пюпитру. Как только
постукивание стихло, весь зал наполнился, расширяя до немыслимых размеров
церковный зал, невыразимо прекрасной музыкой.
Тренированное, чуткое ухо Бориса Аркадьевича поразила даже не музыка, а
отсутствие в ней привычной тоники, доминанты, субдоминанты – эта музыка
жила по каким-то своим, по-видимому, совершенным законам гармонии.
Вскоре в музыку влился и царственный многоголосый хор. Как ни вслушивался
в стихи Б. А. Струнов, но так и не встретил в них ни ямба, ни хорея, ни
амфибрахия.
Борис Аркадьевич побледнел, окаменел и стал походить на статую, коих
изображают уличные мимы.
– Нравится? – вернул его в чувство «домино». – В ответ с окаменевшей гортани,
бетонного языка и бледных губ Бориса Аркадьевича слетали невнятные звуки
Фан… Пре…Ая… Му…
– Уверяю вас, что это мелочь! Предтеча, так сказать! – заверил его Амадей
Вольфганович. – Давайте-ка, проследуем с вами в следующий зал… вот там,
уверяю вас, там вы услышите и увидите истинное совершенство. Вперед!
«Домино» легонько подтолкнул Бориса Аркадьевича к светящемуся
фосфорическим голубоватым светом туннелю…
В кабинет заведующего отделением психической патологии городской
психиатрической клиники К. Р. Икунова негромко, но требовательно постучали.
– Да, да, входите, – отозвался на стук заведующий.
– Кирилл Романович у нас в седьмой палате летальник, – дрожащим голосом
сообщил заведующему, дежурный врач Юрий Михайлович Павловский.
Доктор Павловский работал в клинике только вторую неделю, и это был
первый летальный исход в его врачебной биографии.
– И кто? – деловым тоном поинтересовался К.Р. Икунов.
– Под-о-о-льский… Сергее-е-е-й … Ива-а-а-нович…
– А что это вы, голубчик, так дрожите? Доктору не пристало так волноваться.
– Но… у меня … это первый случай в моей…
– Вот оно, что… ну тогда другое дело… тогда нужно, – Кирилл Романович
достал из стола две рюмки и медицинскую мензурку с играющей в лучах
заходящего солнца всеми цветами радуги жидкостью.
– Нет, нет, нет, – заартачился Юрий Михайлович.
– Никаких нет! – погрозил ему пальцем зав. отделением. – И вам легче станет, и
помянем душу раба Божьего. Как его?
– Подольский.
– Ага, Серега Музыка, стало быть, – делая ударение на «А» в слове «музыка»,
тяжко вздохнул зав отделением. – Значит, нашел– таки свою гармонию.
– Почему Музыка? – недоуменно поинтересовался Ю.М. Павловский.
– Ну, Музыкой – это мы его так в шутку называли. По паспорту он, как сказали -
Сергей Иванович Подольский. Из потомственной семьи слесарей-
инструментальщиков. В своих видениях для себя он был Борис Аркадьевич
Струнов: композитор, поэт, искатель совершенной гармонии. Одним словом,
параноидальная шизофрения на почве маниакально-депрессивного психоза с
ярко выраженным раздвоением личности. Все эти процессы стали развиваться
после перенесенной в шестнадцатилетнем возрасте черепно-мозговой травмы,
которая произошла вследствие удара тяжелым предметом по пьяной лавочке, а
предмет тот был акустическая гитара. Вот такая история. Так что оформляйте,
Юрий Михайлович, свидетельство о смерти, а тело, если родственников не
отыщется, свезете в городской крематорий. Знаете, где он находится?
– Нет, – покачал головой начинающий доктор.
– Ну, да вы же у нас новенький. Вот.
Зав. отделением бросил на стол визитку. На ней четким каллиграфическим
шрифтом сообщалось: «Городской крематорий. Моцарта – 29»
9 декабря
Телефонный звонок взорвал тишину. Ох уж эти телефонные звонки, 50%
современных рассказов начинаются с них (интересно, с чего они будут
начинаться лет этак через сто?). Его пронзительная трель отзывалась жуткой
болью в шумевшей после вчерашнего голове. С трудом я открыл глаза и
посмотрел на часы. Светящиеся стрелки зависли где-то в середине циферблата.
Судя по молочной мути за окном и возне на кухне, часы должны были
показывать около восьми утра.
– Тебя к телефону, – крикнула с прихожей бабка, у которой я квартировал.
Пошарив рукой по тумбочке, я дотянулся до трубки и приладил её к уху.
– Але, – голосом, напоминавшим треск неисправного мопеда, сказал я. Звонил
студент– филолог Копытов, с которым мы накануне здорово погуляли.
Отголоски этой гульбы стреляли сейчас в висках и свербели в пересушенных
гландах.
– Ну как, бестолкова трещит? – не то спросил, не то констатировал Саша
Копытов. И, не дав мне ответить, выпалил:
– Есть дурные новости, чувак.
Похмельный симбиоз стыда и страха овладел мной. Состояние, я думаю,
знакомое всякому, кто, просыпаясь утром, тщетно силится собрать в целое
цветные осколки вчерашнего дня.
– Трещит, а что за новости? – я до крайности напряг шумевшую голову.
– Вчера в Нью-Йорке Джона Леннона грохнули, – сказал Копыт.
– Кто, мы?
– Ну ты, чувак, «ваще». С нарезки, что ли слетел? – присвистнул Копыт. – Я же
говорю – в Нью-Йорке, а мы с тобой вечер в «Бухенвальде» заканчивали, там
еще такая рыженькая была. Помнишь рыженькую-то? – поинтересовался А.
Копытов.
– Какую рыженькую, при чем тут рыженькая, – пытаясь уйти от неприятных
воспоминай, закипятился я. – Ты же про Леннона что-то говорил.
– Ну да Леннон, точно, а что Леннон? – спросил у меня Копытов.
– Это я у тебя должен спросить, что?
– Ах, Леннон, – спохватился звонивший, – так грохнули Леннона вчера в городе
«желтого дьявола», в этой, как её– «цитадели мракобесия». Нет больше у нас
дедушки Леннона, – и А. Копытов театрально вздохнул.
– Какое мракобесие? Какой дьявол? Что ты плетешь! – завозмущался я.
– Ну не в «мракобесии», если ты метафор не приемлешь, в Нью-Йорке его
грохнули.
– Откуда же ты в такую рань имеешь эти новости? – полюбопытствовал я.
– Вопрос интересный, но несколько прямолинейный, – усмехнулся Саша Копыт.
– Надо бы помять, – сказал я.
– Здоровая мысль, – согласился звонивший, – а ты говоришь, бестолковку
заклинило. Он выдержал паузу и добавил:
– Я, кстати, уже начал.
– Я могу рассчитывать? – с надеждой на приглашение спросил я.
– No problems, как сказал бы покойный, – и Копыт повесил трубку.
Минут через пятнадцать, кутаясь в крашенный под канадскую дубленку тулуп,
я уже летел к направлению дома Александра Копытова.
А. Копытов был отпрыском советских аристократов, жил в элитном доме с
видом на задумчивый сад и, как всякий аристократ, был полон революционных
грез. Всклокоченная шапка густых волос и бегущая волной борода делали его
похожим на Карла Маркса в молодые годы.
– Я думаю, мы должны подбить народ на гражданскую панихиду, – сообщил он
мне за первым стаканом. Трудно было не согласиться, ведь я сидел у него на
кухне, смотрел, как ломают шейк под битловские “Йе-Йе-Йе” снежинки за его
окном и пил купленное на его деньги «Румынское крепленное».
– Согласись, Джон Леннон – это величина, – кипятился Копыт. – Джон Леннон -
это глашатай поколения.
Было видно, что на мне, он репетирует прощальную речь. С каждым
новым афоризмом в Копыте загорался бунтарский дух.