Страница 21 из 50
Да ни в жисть! Для того, что бы его не то, что напугать, а просто спугнуть
нужно, иметь, как минимум, габариты Терминатора и внешность
Франкенштейна.
Не имея таких данных, он, тем не менее, наводил не то что страх, а настоящий
ужас на лиц, опаленных адским огнем уличного беспредела, омытых водами
следственного произвола и крещенных медными трубами криминальных войн.
Ужас «Душителя» жил не во внешности, а в цепких пальцах.
О его пальцах (длинных, тонких, изящных) можно и должно написать поэму!
Но мы (автор) за неумением внятно рифмовать не станем этого делать, а лучше
заглянем в кабинет «душителя», в тот самый момент, когда в него вводят
несговорчивого подследственного.
– Гражданин следователь, подследственный Молчанов В.К. по вашему
приказанию доставлен.
– Спасибо, дорогой, – благодарит следователь надзирателя и, указав на стул
подследственному, – Прошу вас, любезный.
– Любезный!? Ха-ха– ха. Да этакого лоха, – радуется подследственный, -
развести как два пальца…
«Душитель» берет изумительными пальцами левой руки лист чистой бумаги, а
изящными пальцами правой ручку и, обращаясь к подследственному на «ВЫ»
спрашивает:
– Где и при каких обстоятельствах вы вступили в преступный сговор с
гражданином таким-то?
– Не понимаю о чем базар, начальник. – Отвечает, нагло при этом щуря глаз,
несговорчивый подследственный.
– Я повторяю вопрос. Где и при каких обстоятельствах вступили вы в
преступный сговор с гражданином таким-то?
– А тебе повторяю, начальник, что я …
Но договорить фразу подследственный уже не может, потому что «душитель»,
не поднимаясь из-за стола, хватает его своими крепкими цепкими сильными
пальцами за кадык, да так, что тот не то, что говорить, а и дышать уже не
может.
Подследственный бледнеет, коченеет, и, кажется, что он вот-вот отдаст Богу
душу. Но следователь, однако, знает меру, чувствует, когда нужно отпустить
свою мертвую хватку.
Знает и отпускает. Минут пять подследственный надрывно кашляет, тяжело
дышит и моргает обезумевшими глазами.
Видя, что подследственный окончательно очухался, «душитель» разминает, как
будто готовясь к новому броску, свои изящные пальцы и повторяет вопрос:
– Где и при каких обстоятельствах вступили, вы в преступный сговор с
гражданином таким-то?
«Душитель» проработал в департаменте много лет и, уверяю вас, ни разу не
было такого случая, чтобы подследственный не ответил на поставленный
вопрос. Мало того, что отвечал, он еще при этом брал на себя все нераскрытые
департаментом дела.
Некоторые читатели, очевидно, думают, что следователь был, тем не менее, по
законам жанра обделен внимание начальства и влачил жалкое существование.
Ошибаетесь, читатель! Душителя уважали, почитали, награждали и даже
выделили ему лучшую квартиру в ведомственном доме. Однако, отслужив в
ведомстве десять лет и получив очередную звезду подполковника, «душитель»
из ведомства уволился и пропал, то есть натурально растворился. Как не искали
его лучшие следователи ведомства, но так и не нашли. Конечно, если бы они
сжали кое-кому горло, то этот кое-кто непременно рассказал бы, куда подевался
следователь, но таких пальцев в ведомстве было – раз два и обчелся, только что
у исчезнувшего следователя.
– – – – – – – – – – – – – – – – -
«Для новой театральной постановки на роль тапера требуется актер,
актриса – пианист»
Вот такое объявление дал я в эмигрантскую газету и стал ждать.
Первой позвонила дама.
– Сколько я буду иметь в час? – спросила она и, чуть помявшись,
поинтересовалась, – а интересные мужчины в вашей труппе есть?
– Нет, – ответил я, – в основном, дамы преклонного возраста.
Дама, не дождавшись ответа на вопрос о почасовой оплате, бросила трубку.
Вторым позвонил мужчина. Манера его речи навела меня на мысль предложить
ему роль бандитского авторитета, но поскольку таковой в пьесе не было, я
прервал разговор.
Время шло. Нужный тапер не находился. Я уж было решил заменить тапера
фонограммой и закадровым голосом, но в этот момент, по законам
литературного жанра, у меня в квартире зазвонил телефон.
– Меня зовут Алекс, я хотел бы поговорить о вашем объявлении.
У невидимого Алекса был такой приятный, располагающий к себе голос, что я
тут же сказал ему:
– Дорогой Алекс, вы не можете принять, а вы уже принимаете участие в
проекте.
– Но вы даже меня не видели и не слышали моей игры.
– Мне не нужно вас видеть. Перво: е у вас изумительный голос, второе: у вас
даже одно с героем пьесы имя – Алекс и третье: я уверен, что и ваша
фортепьянная игра меня вполне удовлетворит. Не может, ну убей меня гром, не
может человек с таким голосом плохо играть на фортепьяно!
– Благодарю вас за добрые слова. Когда мы сможем увидеться?
– Да, когда вам будет угодно. Хоть и сию минуту!
Через час на театральной сцене я лицезрел приятного во всех смыслах
человека.
Прекрасным в нем было все: и лицо, и одежда, но самым удивительным у него
были красивые длинные тонкие аристократические пальцы. Прямо не пальцы,
а музейный экспонат!
А уж когда он тронул ими клавиши, то мне тут же стало ясно, что я имею дело
с большим талантом. От его меццо форте старенькое пианино подпрыгивало и
пританцовывало, точно это и не пианино, а молодой пижон на танцевальном
вечере. От его прочувствованного пьянисимо замирали даже театральные
мухи…
Не буду описывать вам репетиционный процесс.
Поверьте, в нем нет ничего интересного. Шум, сквернословие и, что греха
таить – рукоприкладство. И потом важен не процесс, а цель.
Цель, в общем и целом, была достигнута. Спектакль прошел неплохо, его
несомненным украшением, я бы даже сказал– звездой, стал тапер Алекс.
После спектакля мы сидели с Алексом у меня на кухне. Я строил планы.
хотел! Мало того хотел – меня даже брали в школу одаренных детей при
столичной консерватории, но это было невозможно, поскольку моей отец
считал это несерьезным занятием.
Вы знаете, я боготворил бабушку, чудную пианистку, которая и была моей
учительниц– Вообще меня зовут не Алекс, а Алексей Петрович и потом, увы и
ах, – сказал по окончанию моей программной речи тапер, – принять участие в
ваших проектах я не смогу. Переезжаю в другой город.
Я выпил рюмку и закусил ее тяжким вздохом и репликой:
– Жаль! Очень жаль!
Сейчас читатель подумает, что я притягиваю за уши следующую реплику. Я бы
тоже так подумал, но уверяю вас, я и раньше это спрашивал у Алекса, но не в
лоб, а вскользь, так сказать. Вот мой вопрос:
– Скажите, Алекс, то есть простите, Алексей Петрович, я все хотел у вас
спросить, где вы учились музыке? Заканчивали какую– то консерваторию? Ведь
вы, не побоюсь этого слова, – блестящий пианист.
– Нет, я ничего не заканчивал, – тяжко вздохнув, ответил Алексей Петрович, – но
ужасно ей музыки, любил маму, тепло относился к дедушке и страшно боялся
отца. Представляете, отца уже давно нет на этом свете, но если он мне снится,
то я целый день хожу сам не свой и весь дрожу от страха. Хотя ничего
особенного во внешности и манере поведения отца не было. Интеллигентный,
воспитанный человек, но у него был такой голос. Такой голос, что мне даже
страшно о нем вспоминать, а уж представьте, каково было его слушать!?
А ведь в детстве у моего отца был голос Робертино Лоретти, и ему пророчили
мировую славу, но в переходном возрасте голос, увы, пропал и стал низким
сиплым. Может быть, я не утверждаю, что это так, только предполагаю, может
быть от обиды, что он не стал знаменитым певцом, из ревности – отец не хотел,