Страница 31 из 43
После ночного налета на Екатеринодар Андрей увел свою сотню в горы, к Новороссийску, и вскоре присоединился к проходившим вблизи таманцам.
Командующий Таманской армией, вахмистр старой службы Матвеев, ласково принял Андрея, подробно расспросил о скитаниях его отряда и сказал:
— Вот и добре! Будешь со своими хлопцами нести разведку. Мне при штабе позарез опытные разведчики нужны.
В этот же день Андрей встретился с Максимом, командиром батальона в первой колонне.
Друзья, обрадованные неожиданной встречей, несколько секунд молча смотрели друг на друга. Потом Максим радостно улыбнулся, порывисто обнял Андрея.
— Ну, а где ж Дергач? — спросил он и, обеспокоенный молчанием Андрея, тревожно потянул его за рукав.
Тот глухо ответил:
— Нету Дергача, Максим… Убит под Екатеринодаром… и даже тело его подобрать не смог.
Максим подавленно опустил голову:
— Наш полк тоже разбит. Сергеев…
— Убит?! Да что ж ты молчишь? — невольные слезы появились в глазах Андрея. — Не уберег старика нашего, не уберег ты, Максим!..
Максим, взяв Андрея за рукав черкески, увлек его в сторону. Сев около одной из повозок на постланную Андреем бурку, они проговорили всю ночь. А вокруг них ярко горели костры, возле костров спали истомленные тяжелым переходом люди. И лишь часовые зорко стерегли покой остановившейся на отдых армии.
Шел сентябрь 1918 года. Сотня Андрея, выполняя роль конной разведки при штабе Таманской армии, вместе с ней прошла путь по берегу Черного моря до Туапсе. Вместе с ней она питалась кислицами, голодала. Она первая ворвалась в город.
После короткого отдыха армия направилась на Армавир. Далеко опередив медленно двигавшиеся части, шел со своей сотней Андрей.
На утро пятого дня пути он вступил в станицу Белореченскую.
Настороженно двигались дозорные по главной улице. Братья Бердники, идущие головными, уже проехали половину станицы, как вдруг из боковой улицы вывернулся всадник с погонами и трехцветной кокардой на папахе.
От внезапной встречи все трое растерялись. По лицу белого конника неожиданно промелькнула радостная улыбка:
— Да, никак, Бердники!
— Трынок! Ты как, бисова собака, к кадетам попал?
Трынок был явно смущен. В волнении он машинально спустил курок винтовки с боевого взвода. Герасим, заметив это, усмехнулся и, подъехав к нему вплотную, сурово спросил:
— Ну, что ж молчишь? Когда Андрей тебя в свою сотню звал, что ты говорил? «Навоевался! Хватит!» А кадеты пришли — ты к ним пошел!.. — И, смерив презрительным взглядом неказистого маштачка, на котором сидел Трынок, насмешливо протянул: — Ну и конем наградили тебя кадеты за верную службу! Кислое молоко на нем возить, а не в разъезды ходить!
— Забрали!.. Разве я охотой пошел бы? — пожаловался Трынок, с завистью поглядывая то на Мишкину гнедую кобылицу, то на донского, чистых кровей, Герасимова коня.
— Пошел бы с нами, так не забрали бы! — зло кольнул серыми глазами Мишка. — А вот брата твоего, что кадеты под Туапсе убили, того не забрали…
Трынок вздрогнул. Его глаза испуганно взметнулись на Бердниковых:
— Ваську, говоришь, убили?
— Твои же друзья зарубали. Чего глаза–то вытаращил?
Герасим взял винтовку в обе руки:
— Слазь, дура, с коня! Мишка, забери у него винт.
Трынок послушно протянул Мишке винтовку, подавленно сполз с седла на землю.
— Где твой разъезд? — отрывисто бросил Герасим, схватив маштачка за повод.
— Там, на окраине, в саду…
— Сколько их?
— Десяток человек…
— Офицер есть?
— Нет. Старший урядник.
— Окромя тебя, каневчан нет?
— Полковник Лещ здесь, у него много каневчан.
— Это какой же такой полковник? Уж не каневской есаул Лещ?
— Он самый.
Мишка презрительно сплюнул:
— Эх ты, казак! К бандиту пошел служить…
Трынок смущенно молчал. Переминаясь с ноги на ногу,
он неуверенно смотрел на Бердниковых:
— Ну, а вы какой части будете?
Мишка гордо выпрямился в седле:
— Мы таманцы.
Лицо Трынка дрогнуло:
— Братцы, станичники! Не губите… ради братеника мово смилуйтесь!
— Чего ж ты запел Лазаря? — удивился Герасим,
— Слухи есть, что лютой смерти предают пленных таманцы ваши, — плаксиво тянул Трынок. — Лучше зараз расстреляйте!
— Что ты мелешь, дурачина? — рассердился Герасим. — Офицерье те слухи распускает. За что тебя расстреливать, ежели по темноте своей сам против себя воюешь? Одно слово — Трынок!
Герасим и Мишка расхохотались. Глядя на них, засмеялся и Трынок. Мишка, привязывая маштачка за чембур к своему седлу и все еще улыбаясь, сказал:
— Ну, герой, садись! Поедем к нам.
В сотне Трынка встретили с веселыми шутками и затаенной тревогой. Каждому хотелось узнать про своих близких, оставшихся в станице. У многих от коротких угрюмых ответов Трынка бледнело лицо и непримиримой ненавистью загорались глаза.
Андрей, допросив Трынка, не мешал казакам расспрашивать его про свои семьи. Спешась, сотня расположилась в садах. Станица, лежащая в низине, не была занята белыми. Фронт их находился в трех верстах от нее, представляя собою полуразогнутую подкову, один конец которой упирался в Екатеринодар, а другой доходил до Майкопа. 11‑я Красная Армия, оставив Армавир, была по ту сторону подковы, и до станицы глухо доносилась канонада сражающихся армий. Таманцы были еще далеко, и Андрею спешить было некуда.
Трынок стоял в середине плотного круга одностаничников. Он уже оправился от испуга и, видя, что его никто не собирается ни бить, ни расстреливать, охотнее стал отвечать на вопросы. Протолкавшись в середину круга, к Трынку подошел Лука Чеснок. С деланно равнодушным лицом он задал Трынку несколько вопросов про его службу у белых, а потом, словно между прочим, спросил, протягивая ему свой кисет:
— Ну, а Лушку мою видел? Как ее там: не притесняют?
Трынок, растерянно вертя в руках кисет, молчал, стараясь не глядеть в глаза Чесноку.
Ну, что ж, не видел, что ли? — разочарованно проговорил Чеснок.
— Спалили белые твою хату вместе с Лушкой, — угрюмо выдавил Трынок.
Чеснок с бледным, как мел, лицом скрипнул зубами, круто повернулся на каблуках и, молча растолкав притихших казаков, зашагал к сараю, возле которого был привязан его конь.
Чеснок крепко обхватил шею ласково обнюхивавшего его коня и заплакал, всхлипывая и бормоча ругательства…
Круг около Трынка постепенно стал редеть, Андрей осматривал на тачанке пулемет и, сердито хмуря брови, разносил молодого казака:
— Заело, говоришь? Да разве не заест, ежели ты его от боя до боя пулями чистишь! Чтоб сегодня же разобрал и смазал, а не то осрамлю перед всей сотней и в обоз отправлю!
Сзади Андрея кто–то нерешительно кашлянул. Быстро обернувшись, он увидел Трынка:
— Тебе чего?
— Андрей Григорьевич! Разве я плохой разведчик был, когда на турецком вместе с тобой служил?
— Ну, не плохой, так что?
— Прими меня в свою сотню… Накажи бог, тогда меня черт попутал в станице остаться!
— Черта не вини, коли бабу послушал… — Андрей задумчиво посмотрел на погоны Трынка. — Принять я тебя приму, а только ты заслужить эту честь должен. Понимаешь? И знай, ежели я тебя в чем плохом замечу, сам в расход пущу.
— Да разве ж я не понимаю, Андрей Григорьевич, да господи ж боже мой! Да я всю душу…
— Ну, ладно, посмотрим. Эй, командир второго взвода!
К Андрею подбежал рыжеусый высокий казак.
— Вот, зачисляй его в свой взвод заместо Василия, да и коня ему дай. Не пристало казаку на такой падали ездить. — И снова повернулся к Трынку: — Я сейчас напишу записку, поедешь встречать нашу первую колонну, она уже недалеко от станицы. Разыщешь начальника штаба и передашь ему записку. Понял? Ну иди!
К вечеру первая колонна входила в станицу, занятую сотней Андрея.
А ночью в помещении штаба Матвеев собрал на совещание командиров частей.
Начальник штаба, полковник старой службы Батурин, долго и обстоятельно говорил о необходимости во что бы то ни стало прорвать фронт противника, чтобы соединиться с 11‑й армией.