Страница 17 из 146
Он испытующе взглянул на меня, и я ответил:
– То, что будет сказано здесь, не услышат ничьи уши. Клянусь в этом именем отца.
– Хорошо, ты сказал, а я услышал, да будет так. Клятвы, скреплённые именами родителей, нерушимы, хотя мы вообще-то избегаем клятв. Помни об этом. Моя жизнь – всего лишь слабая искра во вселенском костре, и от того, раньше или позже моя душа сольётся со Святым духом, в мире не изменится ничего, но я не волен распоряжаться судьбой моих братьев.
– Твои слова излишни, – нахмурился я, – я уже дал клятву.
– Тогда ответь: слышал ли ты что-либо о богомилах?
– Нет.
– А о павликианах, манихеях, арианах?
– И снова – нет.
– Что ж… Я из тех, кто называет себя истинными или добрыми христианами. Римская церковь считает нас еретиками, а учение добрых христиан ересью, хотя мы почитаем те же Евангелия, что и другие христиане, но, в отличие от них, мы сумели отринуть накопившиеся за столетия ошибки и заблуждения. Наша вера чиста. Слушай же…
И Никита заговорил. Он говорил долго, а я внимал ему, не решившись прервать его ни разу. И – о чудо! – в тот день ни один больной не обеспокоил нас своим приходом. Теперь я думаю, что это было не случайно, и Господь помогал Никите. Только мой слуга с удивлением и беспокойством заглядывал в ятрейон, но я всякий раз жестом отсылал его.
Здесь не место пересказывать всё то, что говорил мне Никита и чему он учил меня, да и не передаст моё перо всей вдохновенной силы его речей. Скажу лишь, что к концу его речи я упал на колени и облобызал край его одежды. Мой порыв, возможно, покажется странным и даже глупым, но было так, как я написал.
– Ты уверовал, брат мой, – устало сказал старец, – я рад этому в сердце моём. День прошёл не зря, вижу, что он угоден Господу. Теперь я покину тебя, чтобы ты мог ещё раз обдумать сказанное и отдохнуть. Перед закатом я приду к тебе вновь, и если ты не изменишь своего решения, я отведу тебя в потаённое место, там ты примешь посвящение и узнаешь, что тебе предстоит сделать.
После ухода Никиты я отказался от еды, велел закрыть ставни, лёг и размышлял над услышанным до тех пор, пока не заснул.
К вечеру мной овладело странное беспокойство, а когда на цветники и садовые дорожки легли первые тени и жара уступила место блаженной вечерней прохладе, я не мог найти себе места: «А вдруг Никита передумал? А вдруг он не придёт?» Казалось бы, что мне до незнакомого старика? Его проповедь уже не казалась такой ясной и убедительной, я боялся идти с ним, и вместе с тем страшился того, что старец больше не придёт, и моя жизнь потечёт по прежнему руслу и – я почему-то был в этом уверен – теперь уже до самой смерти.
Но Никита пришёл. Вскоре после того, как совсем стемнело и слуга повесил масляную лампу на воротах, он появился в ятрейоне.
– Ты обдумал мои слова? – спросил он.
Я кивнул.
– Ты не изменил своего решения? Ты готов следовать за мной? Тогда дай мне руку, ибо уже темно, а нам не стоит привлекать к себе внимание зажжённым факелом.
– А… далеко идти?
– Ты скоро сам всё увидишь. Не бойся ничего, ибо мы совершаем угодное Ему дело, и Он сохранит нас.
Мы вышли со двора и пошли по улице, прилегающей к дому. Вскоре Никита свернул, потом ещё раз, и ещё. Я неплохо знал город, но скоро потерял понятие о том, куда мы идём. В окнах некоторых домов мерцал тёплый свет, но большинство зданий стояли по сторонам мрачными тёмными громадами. Было тихо, и только вечерний ветер шептал в ветвях деревьев, и скрипели камешки под ногами.
Я начал тревожиться. На поясе у меня висел нож, и против одного врага я бы ещё мог выстоять, но от удара в спину он защитить не мог, как, впрочем, и от нападения нескольких злодеев.
Мы шли долго. Я уже было малодушно решил остановиться и сказать Никите, что не пойду дальше, как он взял меня за плечо и шепнул:
– Мы пришли, это здесь.
Перед нами возвышалось здание, по виду это был храм, но сильно разрушенный, с просевшей крышей, и я не знал, как он называется и какому святому посвящён. Мы поднялись на экзонартекс,[19] обогнули пересохшую чашу для омовения рук, Никита толкнул высокую дверь, и она неожиданно легко и бесшумно открылась. Мы вошли внутрь. Сразу же из темноты выступил человек, тщательно затворил за нами дверь и запер её на засов. После этого другой человек с поклоном передал Никите горящую толстую свечу и отступил в тень. Перед нами оказалась ещё одна дверь. Это было странно, потому что обычно внутреннее пространство храма от паперти дверями не отделяется.
Я огляделся. Слабый огонёк свечи колебался, и от этого лики святых на повреждённых мозаиках казались живыми, а с уцелевшей части купола на нас взирал Христос. В храме стояла гулкая тишина.
– Иди за мной, – прошептал Никита и, подняв свечу над головой, повернул налево. Идти приходилось очень осторожно, потому что пол был усеян битым камнем от рухнувшего купола, и один раз я споткнулся и облился потом от грохота покатившихся камней. Никита не обернулся, но опустил свечу ниже, чтобы я видел, куда ступаю.
Мы миновали высокую арку, на которой была выложена христограмма,[20] и оказались в небольшом квадратном помещении без окон, которое хорошо сохранилось, в отличие от главного нефа.
– Это парэкклесий,[21] – пояснил Никита, – нам по этой лестнице. Смотри под ноги, она узкая и крутая, а перил нет.
Спускались мы довольно долго, деревянная лестница шаталась под ногами и угрожающе скрипела. Мне было страшно, потому что я не знал, над какой бездной мы идём, а высоты я всегда побаивался.
Наконец мы ступили на пол, вымощенный истёртыми каменными плитами, и пошли по коридору, по сторонам которого темнели глубокие ниши. Я не знал, что там и куда они ведут, но несколько раз слышал близкое дыхание людей, скрип кожи доспехов и царапание оружия по камню. Ясно, что в нишах пряталась стража. Но что и от кого она оберегала?
Коридор закончился, и мы вышли в большой зал, плоский потолок которого поддерживало два ряда колонн-сполий[22] из белого с зелёными прожилками мрамора давно истощённых каменоломен на островах Пропонтиды,[23] какого-то серого, грубо обработанного камня и даже царского порфира.
– Теперь мы в кистерне,[24] – сказал Никита, и голос его гулко раскатился по залу, – только она давно пересохла.
По легенде Константин Великий, выбирая место для своей столицы, следовал за видимым ему одному ангелом с пламенным мечом, и там, где ангел вонзил меч в землю, и был заложен город. Место оказалось удачным, только вот реки поблизости не было, и столица империи с самого начала испытывала трудности с водой. Поэтому-то при Юстиниане и была возведена сложная систем акведуков, которая многие века питала город, но ныне пребывает в упадке. Под многими дворцами и храмами были построены кистерны для хранения воды, но они давно опустели и использовались под склады и темницы. Город соединяла целая сеть подземных ходов и галерей, плана которой не было, наверное, и у самого василевса. Человек, случайно попавший в этот лабиринт, никогда бы не смог без посторонней помощи выбраться из него. Так что я оказался в западне.
Мы дошли до конца зала, в стене которого оказался тёмный проход. Навстречу нам вышел человек в рясе с накинутым на голову капюшоном.
– Ты привёл его, брат? – спросил он.
– Как видишь, – с ноткой сварливого недовольства в голосе ответил Никита. – Всё ли готово для таинства?
– Всё, брат, – поклонился незнакомец, – вы можете войти. Во имя Отца, Сына и Святого духа!
– Аминь! – ответил Никита и переступил порог. С замирающим сердцем я шагнул следом и невольно зажмурился.
19
Экзонартекс – западная паперть храма в Византии.
20
Христограмма – монограмма из греческих букв X и Р (хи и ро), то есть первых букв имени Христос.
21
Парэкклесий – часовня в византийском храме.
22
Сполии – колонны, которые выламывали из развалин старых зданий для строительства новых.
23
Пропонтида – Мраморное море.
24
Кистерна – по-гречески означает подземное водохранилище, современное значение и написание это слово приобрело гораздо позже.