Страница 51 из 85
Прекрасный Сирано
Григория Тараторкина я видела во время съемок фильма «Нам не дано предугадать», что проходили в нашем городе. Это был 1985 год. Я проходила по центральному проспекту возле ЦУМа, а он там прогуливался возле существовавшего тогда фонтана. В стороне, ближе к входу в универмаг, стояла группка молодежи и все заворожено и откровенно посматривали на него. То ли это были съемки, то ли он ждал кого-то, а остальные ротозейничали — не знаю.
Наши газеты писали: «В кадр фильма попали Исторический музей, парк Чкалова и Комсомольский остров». Значит, около ЦУМа актер просто гулял.
В то время я недавно открыла себе его в фильме «Сирано де Бержерак» по одноименной пьесе Эдмона Ростана, где он блестяще сыграл главную роль. Поэтому, конечно, посмотрела на него с обожанием.
Тогда он еще был красив, с хорошим лицом, с симметричной верхней губой. На всей его внешности лежала печать интеллигента не первого поколения, а мне такие парни нравились.
Немало интриги его облику придавало и то, что он был женат на Екатерине Марковой, хорошей актрисе, сыгравшей одну из главных ролей в замечательном фильме «А зори здесь тихие». К тому же она была дочерью Георгия Маркова, председателя правления Союза писателей СССР в те годы, автора классного романа «Соль земли», и писательницы Агнии Кузнецовой. Ну… как-то это дополняло портрет Тараторкина, придавало привлекательных особенностей его ауре.
Мне также нравилось, как он держался на улице, где его замечали и на него реагировали, что он, конечно, замечал — с каким-то прекраснодушным пониманием: просто, раскованно, но без ярко рисующегося превосходства над толпой. Как умный человек, короче.
Я порадовалась за него, мысленно пожелала успехов и пошла по своим делам.
С Аркадием Пальмом в душе
Честно сказать, я не помню, когда у Юрия Семеновича появилась страсть к газетам... В студенческую пору мы мало читали периодику, а беллетристику, кажется, не читали вовсе.
Но вот мы поженились, окончили учебу, вместе преодолели два трудных года Юриной службы в армии, вернулись домой и начали работать. Жили у его родителей, невольно перенимая установившийся там регламент. А в него входило и ежевечернее чтение газет.
На втором году мы уже тоже выписывали свои газеты, по одной центральной и одной местной «на нос», как и полагалось, — по принуждению: советский человек обязан был развиваться и знать, чем живет страна. И это было правильно! Недостатка в такого рода информации у нас не было, ведь четыре подписчика на одну квартиру — это просто роскошь, надо было только постараться, чтобы не повториться с выбором изданий.
Распределили так: Юрин отец, как главный специалист огромного предприятия, выписывал «Правду» и «Зорю», мать — «Рабочую газету» и «Днепр вечерний», Юре достались «Известия» и «Днепровская правда», мне — «Труд» и «Днепровская панорама». И вот, дабы не быть в вопросе подписки периодики скучной по общему образцу, я выписала в дополнение «Советскую культуру». Хотелось бы, конечно, как и всем, заполучить «Литературную газету», но это был дефицит, который простым смертным не доставался. А так получилось не «как всем»! И прекрасно!
После пары первых номеров мы убедились, что нисколько не прогадали, газета «Советская культура» оказалась намного выше уровнем, чем Литературка, шире тематикой, интересной, умной и боевой. Мы ее прочитывали что называется от корки до корки.
И вот однажды на ее страницах появилась статья о Днепропетровске, причем объемом в полную полосу, — на какую-то очень острую, злободневную тему. О чем в ней говорилось, я не помню, зато помню наш восторг стилем статьи, обширностью материала, эрудированностью и смелостью изложения. Нас она поразила, и мы посмотрели на имя автора. Внизу стояло — Аркадий Пальм, собкор «Советской культуры». Вот это да, какие люди о нас пишут!
Не знали мы тогда, что выдающийся журналист, друг и соратник лучших лет Константина Симонова, живет в нашем городе, более того — в квартале от нас, и мы его чуть ли не каждый раз встречаем, когда ходим за покупками на Нагорный рынок.
Мало осталось в Сети информации об Аркадии Яковлевиче Пальм{2}, этом замечательном журналисте. Вот только эту фотографию нашла да еще слова главного редактора «Комсомольской правды» Бориса Дмитриевича Панкина, возглавлявшего газету именно в те годы, сказанные автору книги «Наедине с Константином Симоновым» Наталье Вареник{3}: «Ваши симпатии к Аркадию Пальм разделяю. Даже на “Шестом этаже”, как мы называли Комсомолку, который весь состоял из личностей, он выделялся “лица не общим выраженьем”». Ну и очерк самой Натальи Вареник, понятное дело{4}. Хотя он посвящен К. Симонову, но много в нем говорится и об Аркадии Яковлевиче. Спасибо ей за это.
Сделаю только одно замечание, касающееся отрывка: «…корреспондент по югу Украины Аркадий Пальм, им зачитывались, ему завидовали, потому что это был человек поколения Симонова, и тень Константина Михайловича незримо витала над каждой его строчкой…». Не могу я согласиться с таким умалением личности Аркадия Яковлевича. Он имел свой стиль, писал ярким слогом, узнаваемым и неповторимым. И авторитет у читателя завоевал собственным трудом и талантом, а не тем, что был одного поколения с Симоновым, чей дух якобы над ним витал. Единственное, что витало над Аркадием Яковлевичем — это верность избранным с юности духовным ценностям, куда входили и его кумиры, конечно.
Прошли годы…
В 1995 году я положила конец своему служению государству на том основании, что того, вскормившего меня, больше не существовало, а других я не хотела, и обрела, наконец, возможность обобщить написанное мной за все годы и, буди оно пригодным, предать его гласности. Ну… собрать написанное — труда не составляло, кое-что у меня сохранилось. А вот оценить…
Поиски достойного рецензента успеха не приносили. Будущая мегазвезда от литературы Василий Головачев, который мог бы это сделать квалифицировано и честно, если бы преодолел свое высокомерие и нашел время да если бы еще не вздумал взымать за доброе дело плату… к тому времени уже был в Москве, а местные писатели, к кому я обращалась, начинали меня захваливать в надежде на вознаграждение… На их отзывы полагаться было нельзя. То ли времена были лихие в прямом смысле от слова «лихо», то ли люди отчаявшиеся, то ли гуманитарии — они вообще такие.
Где же копать?..
Я с недоумением отмечала, что в свои годы катастрофически опоздала становиться беллетристом, что обманывалась иллюзией о долгой-долгой полосе плодотворной жизни, ждущей меня впереди. Но ведь я всегда пробовала писать! Правда, в спешке, не вовремя… И всегда, встречаясь с первыми затруднениями, чувствуя неготовность преодолевать их, словно еще не все мне открылось в жизни, чтобы говорить о нем с другими, откладывала начатое, оставляла его на потом — когда появится свободное время. А теперь упустила все сроки… Написанного сохранилось мало, ведь я безжалостно расставалась с черновиками. В итоге теперь казалось несолидным подсовывать свои стихи и новеллки соображающим в писательстве знакомым, дабы заполучить помощь. Я обдумывала идею обратиться к таким людям, перед которыми легче было преодолеть неловкость за то, что впадаю в детскость. Если они что и скажут, то… Но опять же — требовались профессионалы.
Наверное, долго бы я еще сомневалась и варилась в комплексах, если бы не его величество случай, который, как известно, всегда бежит навстречу тому, кто его ждет.
В нашем дворе появились новые жильцы — купили квартиру в доме напротив и начали активничать: женщина полдвора вскопала под цветочные грядки, засадила их, хлопотала с поливом, а мужчина с утра до ночи сидел верхом на единственной доступной скамейке и курил беспрестанно, чем отпугивал от той скамейки остальных жильцов, привыкших там посиживать. Многие начали на них коситься, особенно старушки и владельцы автомобилей. Первым не хватало места для посиделок, а вторым не нравилось, что пространство двора резко сокращается, а машины по-прежнему надо где-то ставить… Присмотрелись к новичкам внимательнее — оказалось, что мужчина этот инвалид, после инсульта ограничен в движении. Вот жена по утрам и выводит его на воздух, а сама крутится неподалеку. И так — до самого вечера. Изо дня в день, в любую погоду. Что же в таком случае… Изменять ситуацию возмущающиеся не стали, просто притерпелись к появившимся неудобствам с пониманием.