Король

– Теперь – быстро, – оглядевшись по сторонам, махнул рукой Михутря, смотревшийся в женском обличье весьма забавно – слишком уж высок, слишком уж широки плечи, да и платком замотан так, что одни глаза и видно – бороду-то скрыть надобно! Не жонка новгородская, а какая-то «Гюльчатай, открой личико!».

На втором, после Холопьей, перекрестке, беглецы свернули направо, на улицу Яковлева, и уже по ней спустились к Проезжей башне. Страж в длинном зеленом кафтане и татарской, с загнутыми полями, шапке, косясь на столпившихся рыбаков, неторопливо открывал ворота. Собравшиеся, нетерпеливо переминаясь с ноги на ноги, подгоняли. Судя по шуткам и незлобивой ругани, воротник им был хорошо знаком.

– Давай, давай, отворяй-ко скорее, Игнате, рак тебе в глаз! Инда рыба вся уйдет, покуда ты тут супонисси!

– Никуда ваша рыба не денется, – лениво зевнув, страж, наконец отворил тяжелые створки… Сквозь которые засверкал серебром древний седой Волхов, и ворвавшийся с реки ветер едва не скинул со стражника шапку.

– Эх, и студено, – поежился тот. – Инда, парни, ловись, рыбка, большая и маленькая.

– Лучше большая, Игнате, рак тебе в глаз!

– От большой тоже не откажусь, – страж расхохотался, затряс бородой. – Не откажусь и от раков. Отрока-то к обеду с ведерком пришлите.

– Могем и отварить, Игнате.

– Да уж дома баба моя отварит.

Так вот, с шутками, вполне добродушно, рыбаки – а за ними и беглецы – спустились к реке да принялись деловито отвязывать лодки, что покачивались на воде у небольшой деревянной пристани – Яковлевского вымола.

– Эй, робяты, – оглянувшись, Графена живенько подошла к двум молодым парням, что уже садились в небольшой челнок с заброшенной в него сетью. – За полпула на тот берег не довезете ль?

Рыбаки презрительно скривились:

– Да бог с тобой, девка. Мост-то – вона! Иди.

– Ну, как знаете, – сверкнув жемчужно-серым взглядом, Графена повела плечом. – Нас ведь трое… так полпула – с кажной.

– С кажной? – парни переглянулись и разом кивнули. – А садитесь ужо. Куды плыть-то?

– Сказала же – на тот берег. К Федоровскому ручью.

Не дожидаясь повторного приглашения, беглецы с готовностью уселись в лодку, от сего многолюдства едва не черпанувшую бортом воду. Парни, правда, умело выправили челн да, отчалив, заработали веслами. Оно, конечно, перегруженная лодчонка сидела в воде по самое не хочу – так ведь и волн почти не было, и ветер дул поверху, разгоняя скопившиеся за ночь серые облака да тучи. Выглядывало уже в прорехах чистое голубое небо, а вот показалось и солнышко, сверкнуло, отразилось в воде так, что Леонид поспешно прищурился, отвернулся да, приложив ладонь ко лбу, принялся рассматривать противоположный берег – Торговую сторону, сохранившуюся после Иванова погрома куда лучше Софийской.

Справа виднелся мост, близ которого покачивались у пристаней суда – плоские речные баркасы. Как и встарь, торговали и с немцами, и со шведами, конечно уже не в таких масштабах – и город уже не был свободным, да и лучшие времена немецкого торгового союза – Ганзы – остались далеко в прошлом. И раньше-то морские суда с глубокой осадкою не проходили знаменитые волховские пороги, отстаиваясь в Ладоге, перегружая товары на баркасы. А уж теперь и говорить нечего. После разорений Новгорода товары везли в Москву посуху, по торговым трактам. Тем более рядом поднялись и другие торговые конкуренты – та же Ладога или Тихвинский посад.

Тем не менее, краснокирпичные крепостные стены, выстроенные московскими зодчими по итальянскому образцу, все еще производили вполне достойное впечатление, как и видневшиеся за ними купола многочисленных храмов.

– В сам ручей не повезем, некогда, – обернулся один из гребцов. – Рядом, на вымоле, высадим, ага.

– Угу, – покладисто согласилась рыжая. – Нам ведь туда и надобно, правда?

Михутря ничего не ответил, лишь отрывисто кивнул, с подозрением оглядывая быстро приближавшуюся пристань. Те же деревянные мостки, симметрично располагавшиеся по обе стороны широкого устья Федоровского ручья.

– Вот сюда, вправо, – направил капитан лодочников.

– Что-то ты хрипишь, тетка, – удивился один из парней. – Простыла, верно.

– Так вчерась на вечерне пронесло. Ветер-то, ух!

– Малину сушеную заваривай, пей.

– Уж лучше брусницу.

Наконец причалили. Ткнулись бортом в пристань. Челн рыбачки не привязывали – просто удерживали руками, покуда пассажиры не вылезли.

– Ну, спасибо, – сунув парням медяхи, поблагодарила Графена.

Пристань оказалась полупустой – местные рыбаки уже отчалили, лишь какие-то баркасники возились, перегружали товары, да староста вымола – седоватый, с растрепанной бороденкою дед – не преминул подскочить к приезжим. Получил, как водится, пуло, поклонился, счастья пожелал.

– И тебе не хворать, старче, – улыбнулась рыжая. – К Славкова улице как быстрее пройти?

Старик показал рукой:

– Вдоль стены ступайте, а дальше увидите.

Никем не преследуемые, беглецы так и сделали, зашагали по липкой грязи, и минут через пять, миновав малые крепостные воротца, уже поднимались по Славкова, мимо серых высоких заборов, за которыми виднелись потерявшие былой гонор хоромы. Серые, почти без всяких украшений, и какие-то постные, что ли. Ну да, а с чего разоренному Новгороду улыбаться-то, праздничать? Нынче все праздники на Москве, там теперь гуляют.

На Славкова впереди зашагал Михутря. Разбойничий капитан ни у кого ничего не спрашивал, как видно, прекрасно зная дорогу. Поднявшись по улице, у небольшой каменной церкви повернули направо, как показалось Арцыбашеву – на проспект! Широкий, мощенный дубовыми плахами, многолюдный!

– Пробойная, – покосившись на Леонида, пояснила Графена. – Народищу-то – ух!

И впрямь народу хватало. Пронзавшая, словно стрелой, всю Торговую сторону и связывающая Торг с Московской дорогой, Пробойная улица даже и сейчас, после погрома, представляла собой весьма оживленную магистраль. Несмотря на ранее утро, беглецам то и дело приходилось обходить какие-то возы, носильщиков с досками, спешивших на рынок торговцев, мастеровых, нищих… Да кого только не было, включая промаршировавших строем стрельцов с лихой песней! В красных кафтанах, с бердышами на плечах, в лихо заломленных шапках. А как пели! Нет, не «Марусю», как было показалось Арцыбашеву, какую-то другую песню – но тоже веселую, строевую!

Правда, весело было лишь одним стрельцам. Народ, озираясь на них, хмурился, а кто-то даже ругался. И не бежали радостно в ногу с отрядом мальчишки, и красные девицы не выглядывали из теремов, не улыбались и не махали руками. Не забыли еще новгородцы причиненное собственным государем зло, ох не забыли! Да разве забудешь когда убитых, пожары да красный от крови снег? Как врывались в дома московские ратные люди – грабили, убивали, насиловали. Жгли.

– Эй, эй, – оглянувшись, Михутря крикнул задумавшемуся и засмотревшемуся на стрельцов Леониду: – Сюда, сюда. Поворачивайте.

Почти сразу за какой-то церковью свернули налево, где за заборами и домами тоже виднелась золоченая церковная маковка.

– Святого Ипатия церковь, – вполголоса пояснила Графена. – А улица эта – Рогатица.

Рогатица показалась Арцыбашеву довольно-таки угрюмой и опасной, словно затаившийся с кистенем тать. Впрочем, в те времена улицы особой приветливостью не отличались, чужаков не любили, в любой момент ожидая от них какой-нибудь каверзы, а потому отгораживались высокими заборами, крепкими воротами, держали во дворах злобных цепных псов. Словно предупреждали – не ходи, чужой! Не заглядывай за ворота алчным взором да не вздумай чего украсть – тебе же боком выйдет.

– Сюда…

Вслед за капитаном Графена и Леонид свернули – а точнее сказать, юркнули – в узенький проулок меж двумя высоченными частоколами, за которыми тотчас же поднялся истошный собачий лай. Под ногами оказалась такая лютая грязища, что Арцыбашев едва не оставил там ботинок, а уж об испачканной одежке нечего было и говорить!