Новая Марджори

– Теперь я знаю, Тетушка, почему вы решили передать мне свои знания и память именно здесь! Совсем не потому, что хотели подстраховаться – вы же знали, что я обязательно выполню вашу последнюю волю и привезу сюда ваш прах! Нет! Вы хотели, чтобы в этой пещере я до конца не только поняла, но и прочувствовала, что давало вам силы жить и ждать – ваша любовь к Лаки! Вы не хотели, чтобы она умерла вместе с вами! И все свершилось, как вы задумали! И сейчас, когда я по-настоящему стала вами, уже в моем сердце навечно поселился только один мужчина – Лаки, которого я люблю больше жизни, и которого мне никто и никогда не заменит!

Она смотрела на камень напротив себя, но видела не его, а Лаки Гроя, его высокую сильную фигуру, смуглое лицо, черные густые волосы и глаза цвета аквамарина, сиявшие так, как будто солнечные зайчики резвятся на поверхности спокойной и теплой морской воды. Рядом с ним была тетя Мэри, страшная, грязная старуха, чья сморщенная кожа напоминала серую, высохшую от зноя землю, из-под платка торчали седые космы, а горевшие на этом уродливом лице пронзительно-черные, бездонные глаза словно принадлежали совершенно другой женщине. И теперь эти двое больше не были персонажами из письма Тетушки, нет! Они стали ее, Елены, историей, они навечно поселились уже в ее памяти и душе, стали частью ее самой! И, почувствовав это, Елена не удержалась и крикнула:

– Я Маргит! А, значит, я была права, Тетушка! Нет, и не может быть смерти для такой женщины, как вы! И вы, и ваша любовь к Лаки будут жить вечно! Слышите? – Ответом ей была тишина, но это ее нимало не смутило – она почему-то была уверена, что ее услышали, и позвала: – Лаки! Тетя Мэри! Тетушка! Я люблю вас всех! Как же я вас всех люблю!

Она вылезла из пещеры и уже совсем другим взглядом посмотрела вокруг себя, и лес открылся ей совершенно по-новому, он обрадовался ей по-настоящему, он, словно живой, приветствовал ее взмахами ветвей своих деревьев, пением птиц и шорохом ежей в траве.

– Ну вот! – крикнула она ему. – Теперь ты веришь, что это я, твоя Маргарита? Теперь ты меня вспомнил и признал? Правда? – и почувствовала, что это действительно правда.

И она отправилась бродить по лесу, теперь уже по ее собственным и Лаки местам, дошла до озера и, глядя на его холодную серую воду, посидела на его берегу, вспоминая, как они здесь купались. Потом она пошла дальше между деревьями, гладя на ходу их шершавую влажную кору. Так, гуляя, она незаметно для себя съела свои бутерброды, запив их водой из родника около хижины тети Мэри, куда она к тому времени вернулась, и, поняв, что просто ужасно проголодалась, решила вернуться в гостиницу.

– Я не прощаюсь надолго, – сказала она, выйдя из леса и повернувшись к нему. – Я теперь буду часто приходить к тебе, мой лес! Обещаю! – и быстрым шагом отправилась в город.

Елену переполняла радость от того, что лес принял ее, что Лаки и тетя Мэри признали ее. Она чувствовала себя Маргит, она думала, как Маргит, да она и была теперь настоящей Маргаритой, и ей хотелось поделиться своим счастьем со всем миром. Но вот в этом ее новом мире был только один-единственный человек, который мог понять ее, порадоваться за нее даже больше, чем она сама, и разделить с ней это счастье – Григорий Борисович Берлимбле, ближе которого отныне у нее не было на свете никого. И она решила позвонить ему, но, чтобы разыграть, говорить на идиш, который совершенно естественно пришел ей в голову и который она никогда раньше не знала.

– Шолом, фэтэр Герш! – сказала она. – Это я.

– О, господи! – воскликнул он. – Это ты! Ну, наконец-то! Совести у тебя, девочка, нет!

– Нет! – охотно согласилась она, смеясь. – Только девочки тоже больше нет!

И тут до Григория Борисовича дошло, на каком языке они говорят.

– Так… – обычно красноречивый адвокат начал заикаться. – Что же это? Это значит? – и осторожно спросил: – Получилось?

– Еще как! – весело воскликнула она. – У меня получилось абсолютно все! Теперь я настоящая Маргарита!

– О, господи! – простонал он. – Как же я рад! Я здесь так волновался! Я здесь так переживал! Я уже не знал, что думать! Я уже не знал, что делать! Я звонил тебе сто раз, но твой телефон не отвечал!

– Извините, дядя Гриша, это я его вчера выключила, – начала, было, она, но тут невольно остановилась, потому что говорила на ходу, и воскликнула: – Ой-ей! Я так понимаю, дядя Гриша, что вы уже немножечко позвонили Саймону? Или нет?

– Но пойми меня правильно! Ребенок, порученный моим заботам самой Риточкой, пропал! И, что, я, по-твоему, должен был делать? Тебе, что, было трудно выкроить за эту ночь одну-единственную минуточку, чтобы позвонить и сказать: «Это я! Я в Блэкхилле и у меня все хорошо!»? Или ты думаешь, что у меня такие крепкие нервы и такое здоровое сердце, что надо мной можно издеваться? Таки нет! Я тут всю ночь ел нитроглицерин, как конфеты, а ты развлекалась себе и совсем позабыла о старом бедном еврее, у которого болит за тебя душа!

Их разговор плавно перетекал в классический еврейский скандал и у Елены… Нет! Теперь уже у Маргариты, в которой от Елены остались только ее сознание и память, слушавшей совершенно справедливые упреки Берлимбле, теплело на душе при мысли о том, что у нее есть по-настоящему родной человек, который о ней беспокоится.

– Ну, простите меня, дядя Гриша! – покаянно сказала она. – Я честно собиралась вам вчера позвонить, но подумала, что у вас уже очень поздно, и отложила звонок до утра.

– А-а-а! – ехидным тоном воскликнул Берлимбле. – Таки у вас еще ранее утро? Видно, у меня с арифметикой совсем плохо, потому что я тут подсчитал, и у меня получилось, что в Англии уже день почти заканчивается!

– Ну, простите меня, дядя Гриша! – повторила она. – Я теперь буду вам каждый день звонить! – пообещала она.

Берлимбле немного посопел, обиженный на то, что ему не дали развернуться во всю мощь, но быстро остыл.

– Дождешься от тебя, чтобы ты каждый день звонила! Как же! – пробурчал он. – И долго ты еще собираешься пробыть в этом самом Блэкхилле? Таки, если у тебя все уже получилось, то возвращайся домой или езжай себе в Лондон, где Саймон готовит дом к твоему приезду, а его средняя дочка Вики рвется в бой, чтобы приобщить к современной жизни воспитанницу монастыря!

– Нет, дядя Гриша! Я не могу вот так сразу взять и уехать! Здесь так чудесно! Здесь такой лес! – восторженно говорила Маргарита. – Я поживу здесь немного, а потому поеду в Лондон. Так что скажите Саймону, чтобы он не торопился.

Отключив телефон, она быстро направилась в город, но вид Блэкхилла, когда она вошла в него, неприятно удивил ее. Вчера у нее не было ни времени, ни возможности как следует разглядеть его, а сегодня утром она ушла в лес очень рано, но все-таки, по ее мнению, даже провинциальный городок в пять часов дня должен выглядеть более оживленным, но на улицах не было ни души. Недоумевая, она вошла в магазин, продавщица которого выглядела чем-то очень взволнованной, и купила конфет, пирожных, орехов и бутылку шампанского, чтобы отпраздновать такое невероятно торжественное, судьбоносное событие в своей жизни – отныне она стала Маргаритой не только по документам, а самой настоящей, полноценной, полноправной Маргаритой, которая ничего в жизни не боится и которой по силам абсолютно все. Радостная и счастливая, она подошла к гостинице, но дверь почему-то оказалась заперта. «Что за черт?» – подумала она и постучала – ей открыл Смит с охотничьим карабином в руках и, не дав сказать ни слова, с облегчением вздохнув, заявил:

– Слава богу, что вы вернулись, мисс! Немедленно собирайтесь! Сейчас приедет мой сын Николас, и отвезет жену с дочкой и вас в Бангор. Деньги за то время, что вы здесь не прожили, и за экскурсию, я вам, конечно же, верну. А сейчас собирайтесь! Быстрее! Ну, быстрее же! – крикнул он, выходя из себя при виде ее невозмутимости.

– Стоп! – решительно и спокойно сказала уже Маргарита, потому что Елена сейчас обязательно испугалась бы. – Вы-то здесь остаетесь?