Страница 14 из 27
Своего апологета русская имперская идея в начале XX в. нашла в лице Л. А. Тихомирова (1852–1923). В прошлом революционер-народник, в конце 1870-х гг. Тихомиров пришел к крайним консервативным убеждениям и представил обоснованную теорию русского монархизма, связав его с монархизмом византийским как своим непосредственным предшественником[108]. «Византийская государственность, – писал он, – лишь в очень малой степени строилась на идее царя-Божия служителя. Эта идея только освятила абсолютистскую власть, которая, однако, не получила перестройки сообразно с ней, а сохранила юридически староримский смысл». Недостатки римской государственной системы, не давшей развиться социальному строю, привели к неспособности Византийской империи ассимилировать включенные в нее народности и не дали византийскому автократору развиться в истинную верховную власть[109]. «Настоящий тип монархической верховной власти, – продолжал Тихомиров, – определяющей направление политической жизни, но в деле управления строящей государство на нации, живой и организованной, – этот тип государственности суждено было, впоследствии, развить Московской Руси, взявшей благодаря урокам Византии монархическую верховную власть в основу государства, а в своем свежем национальном организме нашедшей могучие силы социального строя, в союзе с которыми монарх и строил свое государство»[110].
По мнению Тихомирова, Россия представляет собой страну с благоприятными условиями для выработки идеальной монархической верховной власти. «Политическая сущность бытия русского народа состоит в том, что он создал свою особую концепцию государственности, которая ставит выше всего, выше юридических отношении, начало этическое. Этим создана русская монархия, как верховенство национального нравственного идеала, и она много веков вела народ к преуспеянию, к всемирной роли, к первой роли среди народов земных – именно на основе такого характера государства»[111]. Монархический принцип силен в нравственном единении с народом, однако в России это единение после Петра I было чрезвычайно слабо. Идеалом монарха для Тихомирова является Александр III, которого он сравнивает с Константином Великим. Церковь – самая крепкая опора царской власти в России. Русское национальное сознание, пробудившееся в лице славянофилов, вступило во второй фазис своего развития в лице Н. Я. Данилевского и К. Н. Леонтьева; теперь этому сознанию, как считал Тихомиров, суждено пережить новый, более высокий этап[112]. Эти идеи были подхвачены другими теоретиками русского самодержавия, среди которых все чаще высказывалась уверенность, что в скором времени «Константинопольская вотчина» станет русской[113].
Л. А. Тихомиров
С начала 1909 г. Тихомиров стал главным редактором «Московских ведомостей» и сделал газету рупором своих взглядов. «По историческим своим преданиям, – писал по поводу выступления Извольского корреспондент газеты, – Россия является прежде всего представительницей тех материальных и нравственных благ, какие выработаны ее! собственной жизнью, по началам, завещанным ей Византией и южнославянскими ее спутницами». В задачи России входит «если не материальное, то хотя бы нравственное воздействие на области некогда византийские». Далее в той же статье расставляются национальные приоритеты русской политики на Ближнем Востоке. «По своему же историческому призванию, – продолжает публицист, – Россия должна служить опорой для развития в культурной области прежде всего русского народа, затем – начал славянских, а наконец, – греко-славянских, ибо она является ныне, как встарь Византия, главным носителем идей чистого христианства»[114].
Неудача Извольского в боснийско-герцеговинском вопросе на время приостановила развитие воинственно-наступательных настроений. В апреле 1909 г. вышла в свет большая статья П. Б. Мансурова, одного из самых авторитетных сотрудников МИДа на Ближнем Востоке, в которой автор дает анализ создавшейся ситуации и намечает дальнейшие пути развития русской политики. Статья является своего рода программным документом, выражающим основные положения идеологии имперского византинизма в русской ближневосточной политике начала XX в. Русское общество, писал Мансуров, не хочет мириться с дипломатическим поражением и унижением отечества. Для России по-прежнему актуален вопрос о проливах, впервые поставленный в XVIII в. Первоочередной задачей в настоящий момент является охрана Балканского полуострова и Малой Азии от натиска германской политики, проявлением которой служат постройка Багдадской железной дороги и другие начинания Германии и Австро-Венгрии. Экономическая сторона вопроса до сих пор не играла существенной роли. Особое значение придавал Мансуров традиционному идеологическому орудию России на христианском Востоке, православной вере, которая является общей нравственной почвой для России и славянских народов на Балканах. «Несмотря на все наши ошибки и, главным образом, на наше невнимание, это единение является еще неистощимым нашим капиталом в области политики»[115]. По мнению Мансурова, опора на одних только славян является ошибкой; это отвратило от России православную Румынию, сохранение связей с которой важно как с географической и стратегической, так и экономической точки зрения.
П. Б. Мансуров
«Менее важное значение в материальном смысле, но первостепенное в духовном имеют отношения наши с греками. В руках последних находятся древние патриаршеские престолы и главный из них – Константинопольский. Вселенское положение Православия и его внутренняя жизнь зависят, главным образом, от отношений русской и греческой церквей. Наступают времена, когда разрозненные силы отдельных церквей не будут более отвечать требованиям служения истине Православия. Уже для предстоящего нашего поместного собора одни силы Русской церкви недостаточны, чтобы разрешить подлежащие его суждению вопросы, а нетрудно предвидеть в будущем необходимость и вселенского собора». Призвание России – быть третейским судьей между балканскими народностями. Венцом примирительной политики России было бы образование федерации балканских народностей без национальной исключительности. На данном этапе Мансуров склонялся к проекту конфедерации с участием Турции, однако в будущем единение народов под руководством России виделось ему только на основе православия, которое было единственной базой как внутренней силы государства, так и стержнем его политики на Ближнем Востоке. «У нас нет другой нравственной силы для того, чтобы вдохновить в ее целом народную жизнь, кроме православной веры, а без духа не может стоять великое государство; оно неизбежно должно подвергаться тогда тому, чему подвергается теперь наше отечество. Вопрос нашей внутренней народной жизни и главный внешний ее вопрос сводятся к одному: внутри воссоздать духовное единство народной жизни […]; на Востоке – найти путь к единению с православными народными массами и к возможному осуществлению их идеалов в общественной и политической жизни. Средства и тут к тому заключаются в подъеме общественной жизненной силы православной Церкви»[117].
Кроме неославянофильского и национально-русского течений в русской общественно-политической мысли, византийские идеи в период 1901–1914 гг. нашли выражение в филэллинском направлении. Филэллины, так же как и другие монархисты, предполагали главенство России в будущем устройстве православного мира; это устройство мыслилось ими не иначе как объединение православных государств в некую общность, которая должна была противостоять католическо-протестантскому Западу; в этом они, пожалуй, наиболее приближались к идеалу царства времен Ивана Грозного. Конечной целью борьбы за объединение было окончательное освобождение христианских народов Турции и формирование конфедерации православных государств под русской эгидой со столицей в Константинополе. Таким образом, осуществлялась вековая мечта русской ближневосточной политики и восстанавливалась Византийская империя – идеальное христианское государство. Между русскими националистами и грекофилами не всегда существовала четкая граница. Наряду со славянофильским большинством в МИДе, некоторые из дипломатов (М. К. Ону, П. Б. Мансуров), неизменно выступая защитниками русских интересов на Востоке, отдавали предпочтение греческому элементу на востоке перед славянским. Были, однако, и такие церковные политики, которые ставили греческие интересы во главу угла, отождествляя их с восстановлением идеального православного царства, Византийской империи.
108
Тихомиров А. А. Монархическая государственность. СПб., 1905. 2-е изд. СПб., 1992.
109
Заметим, что Тихомиров, как и многие монархисты его времени, не являвшиеся профессиональными историками, видел византийское самодержавие в том ракурсе, который соответствовал его концепции. Исследования XX в. показали, насколько далеко эти построения стояли от исторической реальности. См.: Dagron G. Empereur et Pretre. Etude sur le «Cesaropapisme» Byzantin. Paris, 1996. Рус. пер.: Дагрон Ж. Император и священник. Этюд о византийском «цезарепапизме». СПб., 2010.
110
Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 193–195.
111
Там же. С. 388.
112
Тихомиров А. А. Русские идеалы и К. Н. Леонтьев // Тихомиров А. А. Критика демократии. М„1997. С. 515–516.
113
Черняев Н. Мистика, идеалы и поэзия русского самодержавия. М., 1998; Захаров Н. А. Система русской государственной власти. Новочеркасск, 1912; Казанский П. Е. Власть всероссийского императора. Одесса, 1913.
114
Основы национальной политики // Московские ведомости. 9(22) апреля 1908 г. № 83.
115
Мансуров П. Россия и Ближний Восток // Московские ведомости. 22 апреля 1909 г. № 90; 25 и 25 апреля 1909 г. № 92 и 93.
117
Там же. 25 апреля 1909 г. № 93.