Страница 13 из 27
Термин «панславизм», который до сих пор является базовым в греческой и западной историографии, посвященной участию России в восточном вопросе, по сути, некорректен, а в ряде случаев и прямо неверен. В XIX в. его использование было, как правило, очень удобной политической ширмой, за которой стояло сопротивление любым русским инициативам на Балканах. По справедливому замечанию слависта А. Н. Пыпина, „опасности панславизма" – только политическая уловка, за которой скрывается просто вражда к России… Остается возмутительным факт, что ради „опасностей панславизм" несчастное балканское славянство осуждалось и еще осуждается на рабство; что ради этих опасностей отвергались безобразия турецкого правления»[101]. Если в период до 1878 г. понятие «панславизм» еще было в какой-то мере применимо к русской политике на Балканах, то в 1880-90-е гг. оно становится просто условным ярлыком в устах противников России. Вряд ли возможно говорить о политике панславизма России на Ближнем Востоке и Балканах в 1900-10-е гг., когда лишь некоторая часть русских общественных и политических деятелей придерживались славянофильских (вернее, неославянофильских) взглядов, в то время как большинство, разочаровавшись в идее опоры на южных славян, проповедовали русскую национальную политику; кроме того, в России всегда были сторонники филэллинского направления, которые ратовали за всеправославное единство во главе с греческим народом.
Подогреваемое Велиобританией, греческое правительство стремилось к эллинизации всей церкви на Востоке; поднятие национального духа греков в Османской империи посредством школьного дела, разнообразных культурно-просветительских обществ и непосредственно авторитетом священников и архиереев было первейшей задачей политики эллинизма. Прежде всего это касалось Македонии, где преследовалась цель максимальной эллинизации славянского населения[102]. В Малой Азии деятельность просветителей была направлена на укрепление национального самосознания греческого населения внутренних малоазийских областей, многие из которых уже забыли родной язык и перешли на турецкий (караманлиды). В Константинополе проводником национальных идей в церкви был Смешанный совет при патриархе, который находился в тесном взаимодействии с греческим посольством и получал оттуда руководящие указания. Влияние греческих националистов на патриархат, в котором оставалось по-прежнему немало более умеренных архиереев, было большим препятствием для русской политики, ставившей во главу угла принцип наднациональности и подлинно вселенского духа Константинопольской церкви. В 1880-е гг. давление греческого национализма на патриарха Иоакима III привело к открытому конфликту с премьер-министром X. Трикуписом[103]. В начале XX в., с обострением национальных противоречий на Балканах, произошло окончательное отождествление интересов Вселенской церкви с греческими национальными интересами, и идеи наднационального характера патриархата оказались похороненными. Это привело к дальнейшему охлаждению отношений России с Константинопольским патриархатом.
Однако и в среде самих вдохновителей Великой идеи не было полного согласия. Часть константинопольских банкиров понимали, что их богатство и влияние обязано существованию Османского государства; поэтому они выработали свою концепцию Великой идеи – создания объединенного греко-турецкого государства старого имперского типа, в котором греки постепенно займут все ключевые позиции. Осью и центром этого государства была Константинопольская патриархия[104]. Более жизнеспособным, тем не менее, оказался другой, агрессивный националистический вариант Великой идеи, направленный на консолидацию всех территорий с греческим населением в одно национальное государство[105]. Границы этих территорий никогда не были определены четко: если максимальные претензии греков распространялись на всю южную часть Балканского полуострова, где обитало смешанное греко-славянское население, а также на побережья Черного и Средиземного морей и значительную часть Малой Азии, то более трезвые из политиков ставили перед собой задачу включения в Греческое государство островов Эгейского моря, Македонии и южной части Фракии, Константинополя и прилегающих к нему территорий, а также береговой линии Средиземного моря. Эгейское море, таким образом, должно было стать «греческим озером». Афинский вариант Великой идеи пользовался поддержкой западных держав, заинтересованных в ослаблении Турции и осуществлении в будущем своих колониальных интересов на Ближнем Востоке путем создания небольших зависимых балканских государств. Согласно второму сценарию и развивались дальнейшие политические события на Балканах. Страх перед экспансией «русского панславизма» на православном Востоке был столь велик, что уже в 1917 г., перед поездкой на собор Русской церкви, Александрийский патриарх Мелетий Метаксакис намеревался посвятить свою речь не восстановлению патриаршества в России и перспективам межцерковного общения, а обвинениям по поводу деятельности русских организаций в Палестине и русского монашества на Афоне, – то есть выбрать путь, заведомо обреченный на провал любых созидательных инициатив.
Курс на сохранение status quo на Балканах сковывал и развитие мессианских идей в России. Толчком к выходу из состояния стагнации послужили поражение в русско-японской войне и революция в России. Объявление свободы слова и печати, назначение министром иностранных дел А. П. Извольского, склонного к активной политике на Ближнем Востоке, – все это способствовало пробуждению идей наступательного движения России в сторону ее «исторической вотчины» – Константинополя. В этом вопросе соглашались политики как левых, так и правых партий. В начале 1908 г. П. Б. Струве выступил в газете «Русская мысль» со статьей о «Великой России» и советовал направить все силы на бассейн Черного моря, ту область, которая действительно доступна реальному влиянию русской культуры, так как из экономического господства там России «само собой вытечет ее политическое и культурное преобладание на всем так называемом Ближнем Востоке»[106]. «Московские ведомости» радостно подхватили эту идею, переставив в ней акценты в соответствии с традиционной монархической теорией: «Мы считаем Ближний Восток нам близким, родным, своим не в силу экономических выгод […], – а наоборот, в силу наших двадцати пяти-вековых уже связей с этим греческим, а потом византийским Востоком, откуда мы почерпнули некогда свою образованность, где и доныне не совсем еще потухли ее старые, греко-славянские очаги». Под «Ближним Востоком» автор этой статьи понимал не только турецкие территории, но также и славянскую часть Австро-Венгрии, на которую тоже должно, по его мысли, распространяться русское влияние. Черное море, «Русское море», должно стать «естественной базой нашего могущества в наших отношениях к Турции и к христианам Востока, а равно и к великим державам Средиземноморского бассейна»[107].
Речь министра иностранных дел А. П. Извольского в Думе 4 апреля 1908 г., в которой впервые прозвучал термин «национальная политика», послужила новым стимулом к развитию неовизантийского направления в общественно-политической мысли. В отличие от узконациональных политических программ балканских государств, где отождествление этнической и церковной принадлежности было залогом национального выживания и основой строительства государства, Российская империя в своей внешней политике на Ближнем Востоке никогда не ставила во главу угла принцип национальной исключительности. Еще в 1880-е годы, с поворотом политики к национальным началам, за основу ее была взята византийская наднациональная, вселенская идеология. Именно возвращение Константинопольскому патриархату его подлинного вселенского назначения было объявлено лозунгом церковной политики России конца XIX в. Строя проекты вовлечения в свою государственно-идеологическую сферу других православных народов, ни русское правительство, ни теоретики этих планов не предполагали какого-либо национального давления на эти народы: напротив, развитие культуры каждого из народов приветствовалось. Другое дело, что идеальная концепция не всегда работала на практике там, где была возможность ее практического осуществления.
101
Пыпин А. Н. Панславизм в прошлом и настоящем. СПб., 1913. С. 183–186.
102
Данова Н. Националният въпрос в гръцките политически програми през XIX в. София, 1980; Трайков В. Националните доктрини на балканските страни. София, 2000; Трайкова В. Гръцката пропаганда в Одринска Тракия // Исторически преглед. Т. XLIX. Кн. 3. С. 20–45; Σταύρου Θ. Ὁ ἐν Κωνσταντινουπόλει Ἑλληνικὸς Φιλολογικὸς Σύλλογος. Ἀθῆναι, 1967; Σύλλογος προς διάδοσιν των Ελληνικών γραμμάτων. Η δράσιςτου Συλλόγου κατάτην εκατονταετίαν, 1869–1969. Αθήνα, 1970; Παπαδόπουλος Σ. Εκπαίδευση και κοινωνικήδρα-στηριώτητα του Ελληνισμούτης Μακεδονίαςκατάτον τελευταίο αιώνα της Τουρκοκρατί-ας. Θεσσαλονίκη, 1970; Βούρη Σ. Εκπαίδευση και εθνικισμόςστα Βαλκάνια. Η περίπτωση της Βορειδυτικής Μακεδονίας 1870–1904. Αθήνα, 1992; Μπελιά Ε. Εκπαίδευση και αλυτρωτικήπολιτική. Η περίπτωση της Θράκης1856–1912. Θεσσαλονίκη, 1995; Μαμώνη Κ. Σύλλογοι Θράκηςκαι Ανατολικής Ρωμυλίας(1861–1922). Θεσσαλονίκη, 1995; Μπονίδης Κ. Οι ελληνικοί φιλεκπαιδευτικ οίσύλλογοι ως φορέας εθνικής παιδείας και πολιτισμού στην διαφιλονικουμένη Μακεδονία (1869–1914). Θεσσαλονίκη—Ᾱθήνα, 1996; Петрунина О. Е. Греческая нация и государство в XVIII–XX вв. С. 433–445.
103
Καρδαράς Χ. Ιωακείμ Γ΄-Χαρ. Τρικούπης. Η αντιπαράθεση. Απο την ανέκδοτη αλληλογραφία του Οικουμενικού Πατριάρχη (1878–1884). Αθήνα, 1998.
104
Одним из представителей этого направления был А. Сулиотис-Николаидис. См.: Σου-λιώτης-Νικολαίδης Α. Η Μεγάλη ιδέα // Καρράς Ν. Με ιδεολογία Ελληνική-Νεοέλληνες πνευματικοίήρωες. Αθήνα, 1998. Σ. 103–110; Петрунина О. Е. Греческая нация и государство в XVIII–XX вв. С. 447–450. См. также: Αναγνωστοπούλου Σ. ΜικράΑσία, 19ος αι. – 1919: οι ελληνορθόδοξες κοινώτητες. Από το μιλλέτ των Ρωμιών στο Ελληνικό Εθνος. Αθήνα, 1998; Κονόρτας Π. Οθωμανικές θεωρήσειςγια το Οικουμενικό Πατριαρχείο 17ος– αρχές 20ου αιώνα. Αθήνα, 1998; Σταματόπουλος Δ. Μεταρρύθμευση και εκκοσμίκευση. Προςμία ανασύνθεση τηςιστορίαςτου Οικουμενικού Πατριαρχείου τον 19ον αιώνα. Αθήνα, 2003.
105
Идеологами этого направления были члены фанариотских семей (Суцо, Карафеодори, Маврокордато, Драгуми), которые имели своих представителей в Константинополе и Афинах. Из их среды вышли почти все греческие и многие оттоманские дипломаты XIX – начала XX в. См.: Blinkhorn М., Veremis Т. Modern Greece: Nationalism and Nationality. Athens, 1990; ΣιγάλαςΝ. Ο σχηματισμός της νεοελληνικής έννοιας ελληνισμός // Τα ιστορικά. 2001. T. 28. № 34; Константинова Ю. Стефанос Драгумис като идеолог и вдъхновител на гръцката въоръжена пропаганда в Македония (края на XIX – начало на XX век) // Исторически преглед. 2008. Кн. 5–6. С. 211–231.
106
Русская мысль. Январь 1908 г. С. 146.
107
Передовая статья «На Ближнем Востоке» (Московские ведомости». 7(20) марта 1908 г. № 56).