Страница 23 из 25
— Родненькие! Варька-то где?
— Моль, видать, съела, — пояснил дядя.
— Может, за изгородью она?.. Подойти страшится?
Посмотрели за изгородью. И там нет.
— Да будет вам непутевую искать. — Дядя чуть захмелел и требовал веселья. — Что ты, племяш, душу жалобишь?.. Ты нашу пермогорскую сыграй!
И опять плясовая пошла: топот, прибаутки, выкрики.
— Жаль, баян Федулкин, а то бы с собой взял! — выкрикнул Мишка.
— Мне-то не жаль. Бери! Нынче-то мы сродственники, — отозвался Федул. — Токо сестре скажи…
— А мне и сказывать не к чему. Я брательника крепко знаю! — отозвалась Дуня. — С баяном-то он и меня, и дядьку родного забудет. Не дам баяна! И не мой, да не дам!
— Да ну тя! — выкрикнул Мишка. — Не жадничай!
— Глупый ты, Мишаня, баяна не жаль… тебя жаль! Потому и оставить его хочу… до приезда твоего…
— Ладно ты рассудила, — обрадовался дядя. — Гармонист без гармони что птица без крыл! Пущай повертится по городу, покувыркается! Тя с первыми морозами ждать?.. Или как прикажешь?
Мишка не ответил. Слушал. Советов ему полный короб надавали, а баяна не дали. По-мудрому решили поступить, по-хозяйски, чтобы думка о Пермогорье липучей пчелкой жалила сердце. Без баяна Мишка со двора вышел, без песен звонких, с тоской какой-то…
Земляки к дороге его проводили и обратно пошли. А Варя неподалеку, у кладбища, его ждала и больше всех печалилась. Она считала Мишку своей собственностью. Но женское чутье подсказывало ей, что никого он не любит.
— Варя! Миленькая невестушка. Солнышко мое несусветное! — обрадовался Мишка и вдруг запел:
— Тихо ты! Молчи. — Глаза Вари испуганно блеснули. — Я тоже подумала о березах…
Слабость была у Вари. Не ходила она к милому без гостинцев. То молочка принесет, то грибочков солененьких. И в этот раз достала из сумки несколько кусочков сахара, шанежку, бутылочку, стаканчик, аккуратно положила на скамейку.
— Другому бы снега пожалела, а тебе… Выпей, голубчик мой, а я сахарок похрустаю… С кем сперва прощаться будешь?
— По ком душа болит, с теми и буду…
Мишка неторопливо подошел к могилке деда, открыл бутылку и плеснул сначала на могилку, потом в стаканчик.
— За память!
— За каку?
— За общую… Без нее нельзя… без нее и тебе и мне худо. — Мишка по-солдатски вытянулся, выпил. — Плесни-ка еще! Мой дед крестьянином был, а книги читал мудрые.
Варя налила еще.
— Теперь за отца… — Мишка подошел к отцовской могиле, хотел чокнуться с надгробной звездочкой, но передумал. — Ну и красна же ты, мать честная!
— Я-то?
— Да не ты! Звездочка шибко красна. Светит!.. А что? Отец любил свет… Да простят родичи мои его крутой норов… — Мишка опять подошел к дедовскому кресту: — Простишь, Фрол, али нет? — Он вдруг замолчал, словно дожидаясь ответа.
Тихо было на кладбище. Лишь где-то высоко в небе глухо каркали вороны.
Граммофон поправил мятую сорочку и подошел к третьей могиле:
— Здравствуй, баушка! Здравствуй, родненькая! Прими от меня низкий поклон… — Он грузно опустился на колени и, не замечая грязи, застыл.
— Ты что, спятил? В самую глину лезешь…
— Молчи! — сказал Мишка. Он пригнулся к изголовью могилы и, коснувшись губами мокрой земли, всхлипнул.
Сыро было на кладбище, но светло и уютно. И душа Мишки светилась.
— Варя! — неожиданно позвал он. — Ты знаешь, отчего у меня такой сильный голос?
Варя не откликнулась.
— А с того, голубушка, что эти люди всегда рядом со мной. И чем больше я думаю о них, тем сильнее голосом и сердцем. Вот и теперь… Тебе страшно, а мне ничуть… Я как у себя дома, среди родных… Ну, дорогие, прощайте!..
Они вышли на проселочную дорогу и остановились.
— Гляди, — тихо сказала Варя, — «газик» директора к полям покатил. До пристани пешком пойдем или как?
Мишка побежал навстречу машине.
— Михеич! Михеич! Погоди… уезжаю я… Притормози! — Он изо всех сил размахивал кепкой, но директор даже не повернулся в его сторону.
— С чего бы это? — с обидой спросил Мишка. — Что я сделал ему?..
Грустно мужику без гармошки, а гармонисту тоска настоящая. Мишка поклонился уходящему берегу, «беломорину» в зубах покрутил, и пальцы его по перилам трапа, как по кнопкам баянным, забегали. Туда-сюда, а звука-то нет! Только теплоход на одной ноте гудит.
Утро над Северной Двиной разгоралось звонкое, солнечное, а душу Мишке словно пиявка сосала. С грустью смотрел он на белесую гладь реки. Тумана почти не было, и прибрежные валуны, как туши сонных тюленей, проглядывались до горизонта. Впереди теплохода глухо тарахтел ботик, и над его мачтами резвились стаи чаек. Их было так много, что небо над ботиком загоралось белыми сполохами, ослепляло глаза.
— Баян бы щас! Косарей будить да женок напевных! — высказал Мишка думку свою, и как-то смешно ему стало. Вокруг-то уже не свои, не пермогорские едут, а бог знает какие люди. Позыркал он по сторонам, к деду с пестерем подошел.
— Пермогорский?
— Черезковский… — бойко ответил дед.
— А пестерь-то нашенский… Сашка Куликов такие плетет…
— А те че?
— Эх, дедок, где б гармошку достать? Околеваю без нее, руки трясутся…
— Ты че, позастыл?
— Нисколечко… Играть хотца, оттого и трясунок во мне…
— Ниче, отойдет щас… — Дед достал из фуфайки бутылочку, протянул Мишке. — Выпьем чуток, и без гармошки песня слюбится… Открывай!
— Не могу я так, без инструмента…
— А ты пробку внутрь, инструмент ни к чему…
— Ты че, спятил? Я те про гармошку, а ты… — Мишка положил бутылку на пестерь, вгляделся в лица пассажиров. — Мне гармонь нужна, а не сивуха. Эй, паря! — окликнул он веснушчатого матросика. — У тя гармошки не будет? Напрокат… душу скука ест…
Матрос улыбнулся.
— Нема… гитара одна… и та в пробоинах…
Мишка вернулся к дедку.
— Че, неймется без музыки-то?
— Неймется… и гроши есть, а без баяна тоска…
— А ты не горемыкай. — Дедок посмелел. Бутылочки на пестере уже не было. — В Красноборске слазь, там любую гармонь купишь!
Медленно ползли минуты, пока в глубине зеленого берега не показалась деревянная пристань Красноборска. Не шел, а бежал Мишка по сосновым мостовым в районный магазин.
Пустынно было в промтоварном отделе.
— Мне бы гармошку, девушка? — осторожно спросил Мишка, глядя на пустой прилавок.
Девушка улыбнулась.
— Опять гармошку. Беда прямо… Как редкий товар, так спрос на него…
— Редкий?
— Да, редкий. Не удивляйтесь. В первую очередь Дом культуры обслуживаем.
— А ежели инструмент для общественного дела нужен, тогда как?
— В Дом культуры идите… Там любой инструмент есть.
Искать директора Дома культуры не пришлось. Он сидел в маленькой светлой комнатке и что-то писал. Мишка узнал его, решительно вошел в помещение, положил туес на стол.
— Гармонист я, из Пермогорья, — начал он напрямик. — В Москву еду, а гармони нет… Посодействуйте…
— Из Пермогорья?
— Ну да… Парфеновский…
— Мог бы не пояснять… мне за версту видно, что ты наш, сохачевский!
Директор отложил бумаги, нахмурился, подошел к распахнутому окну.
— Смотри, благодать какая… Что ни сосна, то дума, что ни береза — грусть… В Москву-то зачем?
— Учиться решил…
— На кого?
— Петь хочу…
— А здесь что, не дают?
Такого вопроса Мишка не ожидал. Он смутился, прекрасно понимая, что кому другому, а ему жаловаться не на кого. Где только не пел: и на лесоповале, и на сенокосах, и на жатве, и особенно в сказочную пору белых ночей, когда по берегам Двины цвела черемуха, и петь на народных гуляньях было в радость.
Опустил Мишка взлохмаченную голову, нехотя в окно глянул:
— На больших сценах хочу петь, товарищ директор… Как настоящий артист.