Федина беда

— Вот силища так силища! — удивлялась сестра Дуня. — У тебя, брательник, луженая глотка.

Гуляет Мишка на одном конце деревни, а на другом слышно, о чем балакает. Все секреты оглашаются: у кого лодку купил, с кем нынче из-за Вари потяпался, есть ли жор на реке. Многие даже радио выключали, заслышав Мишкин «репродуктор».

— Может, те в артисты пойти, Граммофон ты наш пермогорский! — шутила Варя, Мишкина невеста, высокая девушка с тугой рыжей косой. Такие часто встречаются в Поморье. Кожа у них белая, глаза — весенние ледышки.

— А что… и пойду… Вот зубы нижние вставлю и попробую.

Но пробовать не спешил. Работу бросать не хотелось. Больше десяти лет уже проработал. Начал сучкорубом. Сначала старшим помогал, а к пятнадцати годам работал в лесу самостоятельно.

Топор для него дядя Петро выковал. Достал где-то огромный подшипник, раскалил добела, выпрямил и отстукал из упругого бруска дивное лезвие. Потом дырку для топорища протюкал. Топор этот Мишка в железной кобуре носил, прямо как саблю. Взмахнет разок — сердцу любо. Щепа от удара во все стороны летит, а сучки только похрустывают. Хруп да хруп, пока из дерева хлыст не получится.

Нижних зубов у Мишки действительно не было. Потерял он их на лесоповале. Вальщики говорили, что он счастливчик — мог бы совсем без челюсти остаться. Факт этот на собрании разбирали. Многим по макушке досталось, но Мишке больше всех.

— Голос у тебя есть, Стелькин, а ума нет, — резче других выступал инженер по технике безопасности. — Что же ты харю под хлысты суешь? Пошла сосна падать… в сторону беги.

А дело было так. Стоял Мишка, смотрел вверх, любуясь сосной, а ударило его снизу, березкой. Падающая сосна прижала ее, а потом, когда рухнула совсем, отпустила. Вот этим-то отпущенным березовым стволом и стукнуло Мишку по челюсти.

После этого случая Мишка три недели молчал. Тут-то и поняла общественность, что такое Мишка Граммофон. Вроде бы и гармошка играет, да не так зазывно. Вроде бы и поют все, да не так дружно. А тут еще свадьба у Дуни. Хоть откладывай. У мужа родственники шумные, веселые, палец в рот не клади. Пристали к невесте.

— Пущай Мишка играет и поет… На свадьбе и без зубов любо…

— Что вы! У него трещина в челюсти… — противилась Дуня.

— Пущай хоть затянет, а мы подхватим, — настаивали родственники.

— Ох вы, голубчики мои! — заупрямилась Дуня. — Я тута при чем? Хотите, вместо брательника запевать будет мой Федулка?

Улыбнулись гости, а свекровь сказала:

— Если мой Федулка запоет — все гости разбегутся! Твоему брату бог глотку дал певучую, а моему спину волосатую да бороду косматую!

Потеха. Гости смеются, а запевалы нет.

— Ну что, Мишатка! Может, профистулишь кое-как… Девки тя слышать хотят, — подступила к брату Дуня.

Она на уговоры большая мастерица. Но молчит Мишка, словно не слышит. Голову опустил да кнопки баяна пальцами перебирает. Старается. Пригорюнилась Дуня. Почуяла сердцем, что недовольны гости. А что поделаешь? Челюсть не мясорубка, на свадьбу не одолжишь.

— Может, Варю, невесту Мишкину, на уговоры подтрунить? — посоветовал Федулка. — Она девка мягкая, ласковая…

— Иди побалакай! — подстрекнула она Федулку. — Варька-то на меня, как щука на блесну, зыркает.

Разыскал Федулка Варю. Сел около нее на лавочку, хмыкнул.

— Ну че, скучно?

— Скучновато…

— Может, те запеть, а?

— Мне?! — удивилась Варя.

— Те, а че?..

— Нет, Федул, я перед своим дролей позориться не стану.

— Тогда поговори с ним. Видишь, гости сникли… петь охота, а запевать некому.

Конечно, были на свадьбе и другие запевалы, только стыдились они петь в присутствии Мишки. Мастак он по этому делу, а они кто? Бубнилы деревенские. Подмигнула Варя Федулке, подошла не спеша к Граммофону.

— Что, Мишенька, молчим?

Запевала головой качнул и мехи погладил, словно косы девичьи.

— И мне невесело, — шепчет ему Варя. — Может, вполголоса споешь?

Молчит Граммофон. Хмурится.

— Ну, ну, уважь гостей! — не отступается Варя. — Не куксись… вся деревня просит.

Хмыкнул Мишка, положил баян на лавочку, листок бумаги достал, письменно ответил: «Глотки намозолим еще. Пущай внутри поется, ежели праздник велик». Варя прочла записку, глянула на скучных гостей и ответ написала: «Мишенька, голубчик мой, Федулка покоя не дает… Хоть пару частушек спой». Записку отдала, а сама, как береста, вспыхнула. Шушукаются меж собой гости, косятся то на нее, то на Мишку. Ждут, чем «комедь» кончится. «Невестушка моя… — опять пишет Граммофон. — Челюсть надвое раскалывается… не смогу петь…» Прочла Варя скорый ответ, Федулку кликнула.

— Федул! Не будет Мишка играть нынче, а петь и тем более… Нездоров он…

Помолчал Федул, затылок почесал, буркнул сквозь зубы:

— Ну что ж… жаль, свадьба расстраивается…

Гости завозмущались сразу, завыговаривали:

— Пущай Мишка сам скажет, будем играть или нет?

Ему бы из горницы выйти, раз такое дело, а он и уходить не уходит и играть не играет: сидит молчит, словно воды в рот набрал, да руками машет. Хорошо, директор совхоза на свадьбе был.

— Что вы парня мучаете? — вмешался он. — Ему режим нужен, постель, а вы… Отдыхай, Михаил, пока совсем не слег.

Мишка поднялся с лавки, подошел к директору, баян ему протянул и вышел.

Месяц провалялся Мишка в постели. Вся деревня переживала. Дуню расспросами замучили: «Что? Да как? Когда баян в руки возьмет?» Одним словом, истосковались по гармонисту.

И вот он снова у костра. И голос его еще звонче летит над берегом реки. Пляшет деревенский люд, отстукивая то кадриль, то «девятку». А Варя не может налюбоваться своим дролей.

— Может, те всурьез артистом стать?

— А что?! Можно… Говорят, только получают мало, — ответил Мишка и крикнул: — А ну, разделись, братва, на две стенки да кадрилью через луг! Чтоб на той стороне слухали… Кто побойчей?

Зашумели люди. Заопрокидывали назад смуглые лица… и пошли… Такие кренделя завыделывали бойкими деревенскими ножищами, что слезы навернулись у Граммофона. Ох и любил он русские праздники!

Забывал в эти минуты Граммофон и о своей сломанной челюсти, и о безотцовской юности. Тискали пальцы тугие кнопки баяна до тех пор, пока руки не онемели.

Тут и начиналась потеха. Мишка протягивал баян первому попавшемуся мужику и заставлял играть до последних петухов. Чаще всего мужик попадался не музыкальный, и из баяна рвались какие-то несвязные звуки. Но Граммофон не замечал фальши. Несколько часов кряду дирижировал в такт собственному пению. А под утро сам неистово исполнял прощальную.

Неизвестно, как бы сложилась жизнь Мишки, но после случая на лесоповале он стал подумывать о новой работе. Посоветовался с директором совхоза. Тот выслушал, а потом предложил:

— Иди в клуб, тетеря! Музыке людей учи… Талант пропадать не должон!

— Да какой у меня талант? Разве голосовой?..

— А голос что, мякина? Давай, давай. Слушай, что говорю. Понял?

— Слушаю, — кивнул Мишка. — Токо мне самому учиться хоца.

— Поздно тебе новому ремеслу учиться… В клуб и так возьму, без образования.

— Нет… Образование надобно. — Упрямо повторил Мишка. — Сосну не так повалишь, никто не увидит. А ежели «Катюшу» на манер «Летки-енки» исполнить, позор на весь район!

— Ну что ж, дело твое… — Директор задумался. — Учись на здоровье! Тут я не помощник… Смотри токо, место в клубе не потеряй… Клуб у меня один, играют все…

— Тем паче ехать следует.

— Куда?

— В Москву, в училище музыкальное…

— В Москву так в Москву, — не стал спорить директор. — Смотри сам…

Провожали Мишку без особой охоты, но провожающих нашлось много.

Мишка вышел на крыльцо, взял баян в руки. Нахмурился да как растянет мехи! Так тоскливо заиграл, что корова Федулкина к крыльцу подошла и давай прядать ушами. А мелодия у Граммофона как песня пеночки была — жалобная, трепетная. Много сестра Дуня мелодий слышала, но такой никогда. Оглядела она провожающих, а Вари нет.