Тетрадь для сна

Ведь повесть уже лежала в синей папке, совсем готовая, и осталось сделать немного - загнать все на дискету. Если бы не эпиграф к напечатанной в новой рубрике прозе А. Слишком знакомый... Этот текст, где речь шла о впервые произнесенном "я", он назвал "Тарковский". Это еще раз доказывало, что мы не сговариваясь думаем одно и то же.

"Грузинский альбом". Почерк автора слегка похож на мой. Книга, которую он, сам того не зная, для меня открыл. Вот он, этот текст. Только у всех фраз концы не сходятся... Начало одно, а концы разные. По памяти цитировал, должно быть.

Почему я повела себя как детектив и предъявила оба варианта Женьке?

Что пользы гадать - почему.

Женька сказал:

- Да, с ним бывает... Вот и в той газете (он назвал довольно известную) пришел с его рассказами, а все при одном упоминании А. - так скривились! Оказалось, этот рассказ - вот помнишь, о синем море - с небольшими изменениями попросту переписан у русского эмигранта С. Позвонила читательница...

- Ну и что дальше?

- Ну, они очень возмущались, он утверждал, что все бессознательно. Я держал вроде бы нейтралитет, а он мне говорил: "Ну, веришь ты мне или нет, друг ты мне или нет..."

Нет, нельзя сказать, что все для меня разом изменилось. Никакой необходимости не было менять авторство эпиграфа (по словам Женьки, А. приписывал его себе, но тут уж я предпочла справедливости ради не поверить).

Но вечером, как предатель, вытянула с полки забытый сборник С. Кстати, это была первая книжка, которую мне давал Котя. Первый же рассказ - а рассказ был не тот - оказался знакомым.

Я бросила книжку на кресло лицом вниз, выхватила сигарету. Мне нужен был перерыв на размышление. Вот оно, донышко. где вовсе не сахар!

"Как же ему трудно!" Ему оказалось куда труднее, чем я думала. Нет, усомниться в нем, в его существовании мне не пришло в голову и теперь. Зато теперь стало ясно, почему он тогда - на мой восторг - испугался. Почему он тогда, испугавшись, - в продолжении отказал.

В конце концов, для меня нет особой разницы - с какой точки и через кого включиться в этот "мировой текст". Любовь к печатному слову? К тетрадке и ручке? Вот именно, любовь к тексту как таковому, написанному... Стоп близким мне человеком. Кто он?

Это все-таки обман - или, может быть, до прозрачности бессознательный?

Я продолжила чтение. Дневник А. лежал как на ладони - нет, пожалуй, дневник А. был даже лучше, но целые фразы лежали на своих местах. Сокровенные, как я думала, самые, мне казалось, дневниковые фразы, те, что, я полагала, были глубоко его. Рассказ был не о том. Рассказ был о подмосковной даче и опять о переезде с Востока на Запад. И о любви. Нет, не любовь, так, бунинская ночь в Подмосковье, какая там любовь.

То, что он взял у С. - метафоры. На чем держится все. Я знала уже, что дело в замысле- настолько же, насколько в метафоре, и мне стоило труда (еще сигарета) опровергнуть собственное мнение, будто А. не желает украшаться. Именно красиво звучащее он брал себе.

Он свободно выхватывал куски из чужого текста, пользуясь ими, как впечатлительный читатель, то есть сразу же примеряя на себя. И то, что у насильственно взятого в соавторы С. было логическим следствием описанного, у А. имело вид изощренный.

Как к этому относиться, думала я, вздрагивая на оглушительный шорох мышей. Все равно текст - мой, в рукописи он или в книжке. Авторства нет. Повесть все равно - загадка, будто его отчуждение выдумала я сама. Любовь одна на всех... Я по-прежнему - нет, больше прежнего - отчаянно сочувствовала А. Неужели я первая догадалась полюбить его изнутри?

Уверяя себя, что мне все равно, снова взялась за книжку. Может быть, Женька перепутал рассказ?

Следующий рассказ был одним из самых любимых. Почти выученная наизусть "Снежинка" - возможно, у А. снова получилось лучше, чем было у С., но на столь точные экскурсы в область бессознательного надежды не оставалось. Передо мной лежал оригинал, а в папке на полке - явный, без особенного старания прикрытый плагиат. И все-таки мне было трудно отделить одно от другого...

"Я боюсь этого человека". Теперь это снова было правдой, уже не художественной. Я могла заявиться к нему в сумерки, как в сентябре, расплакаться, признаться, словно бы сама преступница, предостеречь... Мне заранее было дурно от ожидавшего его провала. Теперь я в точности не ручалась и за стихи. И от всего этого оставалось сбежать - в постель, потому что дело к ночи, и в любимый текст, какая разница, чей. Правда, теперь в этом появилась незнакомая раньше детективная нотка. Я поняла, зачем все воскресенье выслушивала Женькины рассказы про хакеров - компьютерных взломщиков, среди которых попадаются попросту увлеченные люди. Они, строго говоря, не нарушают закон, а одного из них, сущее дитя, погруженное только в свою виртуальность - арестовали, сурово и несправедливо осудили на много лет. Женька выводил мировые обобщения, даже немножко прискучил. Но теперь я не жалела о своей, казалось тогда, излишней деликатности.

Слова были те же, но акцент - акцент был другим. И я ничего не могла сделать. Тот, первый, оказавшийся на поверку вторым... Да, первый был лучше. Идея заменить таблетку живой музыкой пришла ему не зря. Это и раньше смущало меня в прозе С.: у него люди как-то чересчур конкретно летали, принимали таблетки... Но сходство было тоже конкретно, конкретно до головной боли, которая раскрывалась, как цветок, с каждым новым пассажем. Узнав С., я ничего не обрела, но потеряла А. Бородатый, похожий на художника-"митька" русский зарубежник в ветровке-косоворотке, глядевший с обложки, оказался совершенно чужим. Если бы не даты, расходившиеся ровно на десять лет! Митек успел первым.

Вот тут бы и призвать на помощь обратную проводимость времени! Чтобы оправдать тривиальность фразы "все казалось дурным сном". Но в четыре утра я не сплю...

Еще вчера был друг - и нет его.

Остался человек. То есть не выдуманный ни мной, ни, как выяснилось собой, крещеный, то есть существующий до такой степени, что можно его вписать в церковную бумажку.

Я и делала это. Я вообще не знала, что еще можно делать с живым человеком.

Нет, их двое - С., не ставший ближе, и А., все равно непонятно почему не отдалившийся. Кого-то я потеряла. Но кого? Героя? Он здесь. Мечту о человеке? Человек-то никуда не уходил и, кажется, только теперь соглашается со мной говорить. Собрата по... зачем мне собраты в таком деле? Сомнений нет, А. способен на все и сам, ума не приложу, зачем ему эпигонство. Он и без него, конечно, будет писателем.

Конечно, теперь повесть окончена. Вот и вся хитрость - герой окончательно отделился от А. Человека зовут иначе, и я опять не знаю, что с ним делать. Провалилась не повесть - попытка зацепиться за жизнь.

Давно бы следовало остановиться, но я упорно листала - один рассказ за другим.

Все оказывалось подделкой. Даже "Анна" вскоре обнаружилась - здесь у нее было другое имя. Настоящим было только то, что произошло со мной.

16 января. И еще один день в редакции - я спряталась от Женьки за неоновой лампой, но он все равно меня вытащил - сначала курить (тут я устояла), через пятнадцать минут - кофейку... Бар был пуст. И тогда я сказала. Он долго не мог сообразить, о чем.

Сказал, как младшей сестренке:

- Видишь, как иногда бывает в жизни!

И начал рассуждать, что есть целые жанры, в которых...

- Женька! Я не об этом! Мне страшно! Я боюсь - он меня убьет!

- За то, что раскрыла тайну?

- Скажи хоть ты, что это бред! - взмолилась я, хватая вторую сигарету, - я не знаю, на каком я свете, в стихах - уже убил!

- Нет, уж теперь готовься! Все так и будет, - поддразнил Мустафа и отправился к своему компьютеру.

Зачем-то я все время к этому возвращалась. Я не знала, что делать дальше. У меня отобрали ключ от клетки. Зачем писать, если все оказалось подделкой? Мужчина может это один, а я не могу одна. Наверно, Женька прав: удел женщины - идти за кем-то. Могла это делать, пока думала, что есть А. Есть комбинация. Чтобы использовать маргинальность таких, как я. Мне снова захотелось небытия. Еще вчера думала: это состояние больше не вернется. И была прежняя тягомотина - вино и разговоры. Все равно я не могла оторваться от проблемы и позвонила Маше.