Страница 11 из 13
Совсем не одно и то же - человек и его "официальное лицо". Но одно: человеческого благородства мало, недостаточно...
Я вообще часто чувствую себя ею. И все-таки освободила меня не она.
Другая книга. О писателе, недавно умершем, умершем при нашей жизни, и осталась вдова, чтобы тоже писать. Ему один "начинающий" так и заявил: "Вы меня освободили". "Теперь я могу писать обо всем". То же самое я могу сказать А. Итоги года.
31 декабря. Ночь. Скоро новый год (если считать новый стиль милой сердцу ошибкой). Стирка. Все равно много останется нестиранного с прошлого года. Достала рассказы А., у него что-то было про Новый год. Трофей за этот год - довольно толстая пачка листов. Его шрифт, его пробел. Его отмеченный кривизной почерк. Терзание слова в бессловесности (это - я). Мне по-прежнему плохо в этой жизни (жить, готовить салаты, встречать Новый год, как все). Поздравлять, когда у меня ну никак не праздник. Делать вид, что праздник.
Скучаю ли о нем? Известный преуспевающий писатель на днях говорит в интервью: читателю не просто не обязательно видеть автора, а можно даже сомневаться в его существовании. Писатель - это его книги. В этом смысле А. у меня есть. Никто не может заставить меня отчитываться, почему мне хорошо в его тексте. Почему его тексты - место, где мне особенно хорошо.
Я захотела большего, захотела - сказать и услышать. Нужно сказать: это прекрасно, а вот это незрело, а вот здесь так-то подправить. Да, я могу сказать. Но мне не мешает: незрелое, без нужных запятых. Я недостающее и так вижу, лишнее и так убираю. Не нарушая знаков. Или сказать: все гениально. Каждый втайне ждет. Полного уничтожения (полнота непонимания - "ничтожно" равняется "гениально") или... полного признания. Так оно как раз полное (признание себя). "Столкнуться с самой собой, повернутой всеми остриями против себя же". Из меня не вышел нейтральный редактор, пристрастный читатель, просто - женщина, увлеченная им и всем, что - его. Во всех этих случаях я по крайней мере получила бы ответ.
Как раз сегодня. Меня почему-то понесло с рынка в Кадриорг, с одной сумкой с булкой для лебедей, даже без блокнота. Было так чудесно идти по деревянным улицам, что даже сочинять не хотелось. Снег имеет запах. И встретилась подруга детства. Все мы вышли из детства, а она нет. Такие люди всегда тянулись ко мне - что ж, во мне тоже есть сумасшедшинка. Но не до такой же степени! Наверное, об этом подумал и А.: во мне тоже есть психинка, но чтобы настолько!
Мы выпили кофе. Счет мой. Она заговорила, как в детстве.
- Елочка, какая ты красивая! Чудная! Как ты живешь? Муж, дети? Работа? Можно взять адрес? Давай поддерживать контакты... Ты всегда была такая, такая... У меня? У меня сын, Алик, голубоглазый, беленький, он так славно говорит...Замуж я не вышла, хочу открыть мастерскую. У меня тут детские игрушки, я тебе подарю... А нет ли у тебя денег? Сейчас я немного лечусь...
Она всегда немного лечится - самая умная в нашем классе. С ней и рыжей Анкой мы составляли троицу, придумывавшую самые смелые игры. Я с ужасом вспомнила, что почти то же самое говорила Анке, встретившись с ней в первый раз в редакционном коридоре. Я не то что испугалась - вклиниться в направленную в одну точку речь моей одноклассницы так и не удалось. Она знала наперед. Я знала все наперед про А. Нет, отношения полов тут ни при чем.
Почему я, так старательно перед всеми, кроме почему-то Анки, изображая нормальную и правильную, решилась заговорить в подобном тоне - с вообще незнакомым? Видимо, он давал право. Нет, его текст давал.
Но я знала, почему ищу зацепку. Да, потому, что после - без формальности - могу не решиться.
Что я скажу теперь?
----------------------------------------------------------------------
Уже другой год Уже снег. Теперь не то время. У меня не отпала охота прочесть еще. Но поймите: безумный страх. Разговора - жизни. Недостижимой мечтой остается просто поболтать с вами. Один раз - не чувствуя, что вы хотите спрятаться, убежать, вернуться к делам...
----------------------------------------------------------------------
2 января.Вот и поговорили. По телефону. Нет, просто некогда. Читать никто не запрещал. Он не опроверг и не подтвердил - молчанием обошел мои догадки. А год начинается с перемен: новой рубрики, его собственной, где "никто ничего не поймет". Мне предлагалось печататься.
6 января. По правде сказать, было не до того: четвертого числа умер дедушка. Месяц назад, когда крестили маму, отказался - и умер. Все эти дни я, конечно, тоже вместе с ним умирала. Кажется, похоронные хлопоты нас даже как-то оживили. Мама пыталась воспротивиться приглашению раввина.
Именно теперь меня и позвали назад в "День". Похоже, вся эта история, вся эта осень и вся повесть просто приснились. Смерть возвращает к жизни, возможно, заставляет заговорить. Вот меня и заставила заговорить - близость смерти, о которой тогда, второго числа, еще не знала.
9 января. Действительно вернулась. Казалось опять, что все снится из-за похорон дедушки, где все высказывали непонятные мне соболезнования (зачем сочувствовать мне, ведь нужно - сочувствовать ему!), а гроб трижды с треском поднимали из слишком, как выяснилось, короткой могилы, а над всем этим пел на идише финский раввин. От полного сумасшествия в этой сцене спас только мороз. Мне нужно было срочно загнать племянниц, в их модных легких ботиночках, без шапок и перчаток, в кладбищенскую часовню. Последние остатки ветхого иудейства уходили из нашей семьи, из меня... Девочки наши, переводившие мне абракадабру на стенах синагоги, были уже вполне европейскими, несмотря на камуфляж. И мама, не понимающая толком не то что иврит - даже идиш, всем старательно показывала, как надо креститься: три пальца вместе, а два к ладони, отец Виктор так говорил. Дедушка, которого мы все знали как дедушку Илюшу, оказался и вовсе незнакомцем - Иегуда бен Арон. Во всем этом, как показалось теперь, не было моей вины. Все-таки это был сон на темы жизни, и за ним наступал следующий день.
11 января. Следующий день был как все. День за днем. Название, обеспечивающее относительное, но все же постоянство. Мы с Женькой кивнули друг другу, но даже не сели поболтать: дела... Он умчался куда-то с Томасом, мы разгребли гору не сделанного в рождественский перерыв. У нас было время, план - идти с рукописями А. в "Радугу", книжки, которые мы должны были друг другу вернуть. У Женьки - даже новоиспеченные стихи среднего качества. Качество компенсировалось тем, что он, Женька, в который раз оказался адресатом.
Редакция заполнилась новой мебелью, музыкой и дюжиной компьютерных юнош, но огромное полотнище в зале - желтым по красному - ДЕНЬ - и бар, где каждый получал свой бутерброд и свой вид вдохновения, остались как прежде. В корректуру пришел начинающий кроссвордист, морской капитан, с шампанским. Мне стало казаться, что я никуда не уходила...
Теперь действительно пора заканчивать. Послесловием оказалась вещь, написанная для рубрики А. Сам разберется, насколько эта проза "аналитическая". Но мы начали говорить.
Теперь мне понятна - казавшаяся всегда темной и суховатой - заставка к "Зеркалу". "Я могу говорить!" Если не вслух, то уж на бумаге точно. Если на бумаге, то, конечно, и вслух. И я чувствую себя так, словно мы беседуем уже целую жизнь. Да что беседуем - видимся каждый день, да что видимся - не расстаемся! Какой-то кусок мирового текста, он оказался общим для нас. Теперь повидаться - не страшно, и расстаться - не страшно.
Я чувствую себя в финале счастливой любви.
Последнее, все-таки, должны быть стихи.
И вот в ожидании стихов проходит три дня.
14 января, ночь. Новая тетрадка начинается в старый новый год. Который начинался с удач: как раз вчера вышла его рубрика. Я чувствую себя именинницей. Встречаю новый год одна, с его текстом (Котя уехал наконец в Питер). И, честное слово, мне это нравится.
Послесловие
Я не должна была этого делать.