День разгорается

Гликерья Степановна в бога не верила, но в церковь ходила два раза в год: на рождество и в пасху.

— Привычка, — объясняла она это. — С детства люблю праздничную церковную службу: торжественно, люди все какие-то умиротворенные, будто начисто помылись!..

Гликерья Степановна бродила по базару и таскала за собой Андрея Федорыча. Розовые тушки поросят, жирные гуси, дичь, замороженная рыба, лес елок, кадки с мороженой брусникой, пирамиды замороженного в «кружки» молока, возгласы торговцев, шум толпы, — да разве изменилось что-нибудь на свете в этом году!?

— Странно, — спохватилась Гликерья Степановна, когда они возвращались с покупками домой, — странно. Я даже сама себе не верю: неужели кругом беспорядки и может произойти столкновение?!

— Да... — поспешил ответить Андрей Федорыч. — Удивительно мы все живем! Тут тебе всякие события, а рядом мирно и тихо базар, гуси, торговки кричат, праздник!.. Удивительно!

— Ой, что ты делаешь?! — грозно закричала Гликерья Степановна. — Посмотри, у тебя брусника сыплется из туеса! Безобразие!..

Жена Суконникова-старшего поехала на базар в сопровождении Сеньки-кучера. Она порылась в лавках, отложила облюбованных поросят и гусей, заехала в рыбный ряд, посмотрела рыбу. Часть покупок она захватила с собою и поехала домой. Настроение у нее было радостно-озабоченное. Предстояло так много дела! И то нужно предусмотреть и это. Старик не любит, когда в чем-нибудь выходит недосмотр. Но, кажется, сегодня она сделала все, что нужно было. Подъезжая к дому, Сенька-кучер обернулся к хозяйке и с привычной своей ухмылкой сообщил:

— Рабочий народ, сказывают, вытряхать, Оксинья Анисимовна, богатых будет!

— Чего болтаешь!? — оборвала его хозяйка. — Вот скажу Петру Никифоровичу, он те покажет такие слова!

— Да я, Оксинья Анисимовна, не сам говорю — люди сказывают. Мне что? Что люди, то и я... По мне, что хочут, то и пущай делают!..

Жена прокурора Завьялова, походив по магазинам, отправлялась домой неудовлетворенная. То, чего ей надо было, в магазинах не оказалось. Значит, прав был муж, эти дни сидевший дома безвыходно, предупреждая ее, что она напрасно собирается делать обычные покупки.

— Погоди! — советовал он. — Пройдут эти беспорядки, очистим город от революционеров, сразу все в магазинах появится...

«Безобразие!» — думала жена прокурора Завьялова, подвигаясь к дому с тощим сверточком. Не доходя до своей квартиры, она вспомнила о ребятишках, которых несколько раз навещала. Дети эти ее интересовали. Когда-то она мечтала о ребенке, но выяснилось, что детей ей не иметь. И ее тянуло к чужим детям. Особенно теперь, пред рождеством, когда в порядочных семьях принято баловать детей подарками, елкой. Она решила навестить своих маленьких знакомых.

На этот раз дети были не одни. В жарко натопленной квартирке Завьялову встретил молодой человек с насмешливыми глазами. Дети сидели у топившейся печки и вяло посмотрели на вошедшую. Молодой человек удивленно спросил:

— Вам, собственно, кого?

Завьялова направилась прямо к ребятам.

— А я, детки, вас проведать зашла! Здоровы?

Девочка застенчиво закрылась ручкой, но улыбнулась. Мальчик угрюмо отвернулся.

— Дикари вы мои! — засмеялась женщина. — А вы, — обратилась она к Самсонову, — родственник им?

— Товарищ! — насмешливо ответил Самсонов. — Боевой я им товарищ.

Завьялова неприязненно оглядела семинариста.

— Папы нет дома? — повернулась она к детям.

Вместо детей ответил Самсонов:

— Он скоро придет. Вы сообщите мне, что надо, а я ему передам.

— Я только к детям! — сухо отрезала Завьялова. — Ну, детки, я вам в рождество гостинцев принесу! Не дичитесь!..

Когда она уходила, Самсонов рассмеялся.

— Вы что? Чему вы смеетесь, молодой человек? — у дверей обернулась Завьялова.

— Филантропия! — фыркнул семинарист.

— Какой вы невежливый! — закрывая за собой дверь, пренебрежительно кинула Завьялова.

— Рождественские подарочки! Гостинцы! — глумливо передразнивал ее Самсонов... — Кто она такая, ребята, эта барыня?

Мальчик посмотрел на дверь, за которой скрылась Завьялова, и произнес:

— Тетя... Ходит. Нинке гостинцы приносила. Мне...

Печка весело гудела. На улице горело яркое солнце и искрился зернистый, пышный снег.

На улице стояла предпраздничная сутолока. На короткое мгновенье город, обывателя, жителей охватила беспечность. Они забыли о том, что развертывалось кругом и глухо ворчало...

Радуясь солнцу, которое так кстати появилось после ненастья, после холодов и пурги, Галя сидела в своей комнате и отдыхала. В самую пургу ей пришлось бежать на край города с поручением от комитета, она продрогла и вот второй день недомогает. Болит голова, знобит. Товарищи настояли, чтобы она отдохнула, согрелась. После долгих споров она, наконец, согласилась и засела дома, кутаясь в теплый платок, держит в руках книгу, но не читает.

Пробивая искрящийся лед на окнах, в комнату лезет солнце. Кругом тихо: хозяева куда-то ушли. Пахнет чем-то съедобным. На галиной кровати мурлыкает разогретый и сытый хозяйский кот.

Книга в руках лежит без всякой цели. Галя, отдыхая, думает. Выпало свободное время и можно собраться с мыслями. А подумать есть о чем!

В эти два-три месяца Галя быстро выросла и стала совсем-совсем взрослой. Еще в начале этого года все казалось ей таким простым, легким и несложным. И жизнь рисовалась безоблачной и люди все были хорошими и близкими. А оказалось, что жизнь вовсе не так проста и люди очень разные. Оказалось, что в жизни все очень сложно и запутанно и что к самым, казалось бы, простым, привычным вещам и явлениям надо подходить с большой вдумчивостью, с большой осторожностью... Совсем недавно Галя думала, что революция совершается легко и весело. Ну, да, она знала, что борьба требует крови и жертв. Она знала также, что есть две стороны, которые борются горячо и до конца. Но все это представлялось ей в какой-то романтической окраске: борются революционеры под звуки музыки, побеждают красиво и, если нужно, красиво умирают. И еще она представляла себе раньше, что революционеры — это какая-то дружная семья, где нет никаких споров, никаких разногласий, где всех объединяет единое стремление к завоеванию свободы. И сама свобода вставала в ее прежних мыслях такой, какой ее рисовали в книгах о французской революции: прекрасной молодой женщиной во фригийском колпаке, со знаменем в руках. Но вот столкнулась она непосредственно с жизнью, с борьбой, и увидела совсем иное. Сколько раз за последние дни она была свидетельницей ожесточенных споров между людьми, которые, как ей казалось раньше, идут к одной цели и бьют одним оружием! Конечно, она и прежде знала о разногласиях между различными партиями. Знала, что, например, Вячеслав Францевич совсем по-иному представляет себе революцию, чем Павел или те, за кем Павел идет. Знала, что различные партии ведут между собою борьбу за то, чтобы рабочие шли именно за ними. Но ей всегда думалось, что социалистические партии, когда наступит время, забудут о своих разногласиях и станут биться рука об руку против общего врага... Время это, пожалуй, настало, а противоречия между партиями стали еще острее и отчетливей. В первые мгновения, увидев это, Галя растерялась. Она услышала желчные и насмешливые слова Трофимова, возмущавшегося меньшевиками. Она присутствовала при споре Потапова с одним из дружинников об эсерах. Она наткнулась на многое другое и поняла, что была глупой, маленькой девочкой, представляя себе все по-иному...

Ах! Почему она так мало знает? Почему вот теперь, когда надо события и явления воспринимать не только чувством, но и разумом, почему она теряется, как неопытный пловец в бушующем море?

Дружина. Ей дали оружие, ее допустили быть вместе с другими, она испытала такое хорошее и теплое чувство почти полного удовлетворения оттого, что рядом стоящие с ней считают ее настоящим и полноценным товарищем. И в это время, когда и она и те, кто ее принял к себе, так полно и ярко чувствуют и понимают, что не надо рассуждать, что надо бороться, в это время находятся другие, кого Галя считала еще недавно настоящими революционерами, и заявляют, что бороться с оружием в руках — безумие! Кто они такие, эти люди, которые кричат о своем благоразумии? Что такое это за благоразумие? Как это все понимать?..