Голые короли

Память у компьютерных хомячков короткая. Не Ходорковский первым заявил о своей любви к власти и государству. Это другой олигарх - Александр Смоленский, ныне почти забытый, в 1998 году исповедовался в газете «Коммерсантъ», чтобы назавтра не проснуться в Матросской Тишине. Вслед за ним успешный гешефтмахер Петр Авен кинулся стучать верноподданническим лбом в том же направлении: «Обеспечить порядок в стране может только сильная власть. Не допускающая исключений. Неподкупная. Способная наказать...»

Но еще до них, до всех кающихся, был Николай Бухарин, историческая личность, почти святой член партии, настоящий большевик, несостоявшийся любовник жены Сталина - Надежды Аллилуевой. И вполне состоявшийся, по выражению Ленина, «любимец партии».

Это гордое имя «Ниночка»

Пока Троцкий самозабвенно солировал, исполняя лебединую песнь Революции, и высокомерно уязвлял Сталина, прагматичные душеприказчики российских государственных переворотов на всякий случай лепили из «мягкого, как воск» Бухарина реальную замену неизлечимо больному Ленину. Рядом с Бухариным всегда находился неслышный друг и будущий тесть Михаил Залманович Лурье-Ларин, заботливо подставивший «лицом и станом пригожую Эсфирь» перспективному большевику Артаксерксу. Говоря языком небиблейским, Лурье подложил в постель Бухарину свою несовершеннолетнюю дочь Аню. Отчасти Бухарин был уже подготовлен к роли большевистского Артаксеркса предыдущей Эсфирью - второй по счету женой, которую, как ни удивительно совпадение, звали Эсфирь Исаевна Гурвич. Однако ретивая партийка в силу неярких природных данных довольно скоро утратила идеологическое влияние на «Бухарчика».

Правда, особого значения это не имело. Истинную национальную окраску российской революции Бухарин увидел и понял еще раньше, едва ли не с гимназических лет, когда они с Гришей Бриллиантом-Сокольниковым и вечно немытым Ильей Оренбургом открывали для себя бездну «темного демона разрушения» Генриха Гейне и сколачивали молодежные кружки будущих мстителей. В ходу была дикая мысль Петра Вяземского, впоследствии проклятая им самим: «Русский патриотизм может заключаться в одной ненависти к России».

Научиться любить невозможно, а ненависть легко откладывает в пустой душе тяжелые кристаллы зла. Надо отдать должное «огранщикам» этих кристаллов. Если не принимать в расчет Троцкого, которого уже можно было не принимать в расчет, только он об этом еще не догадывался, лучшей кандидатуры на советский трон в переходный период было не сыскать.

«Ниночка», как звали Бухарина партийные друзья и товарищи, был русским, презиравшим «страну Обломовых», был профессиональным революционером, то есть человеком без определенных занятий, был горячим поклонником проповедей Александры Коллонтай-Домонтович о свободной любви, и был, как уже сказано, «любимцем партии». Не любовником, как Троцкий у Революции, а именно любимцем, балованным дитя, которому в отличие от любовника прощается почти все.

Конечно, несколько странно, что у большевиков - сплошь какие-то не вполне здоровые идеологические вожделения и ревнивые оппозиционные привязанности, но это своего рода революционный стандарт. «Ниночку» присмотрел на склоне своих лет не кто-нибудь, а бывший народоволец, бывший «народноправец», бывший эсер и бывший хасид - настоящий «революционный коммунист» Марк Андреевич Натансон.

Мистический жрец топора, кинжала и револьвера для начала втянул Бухарина в свою левую фракцию в 1918 году, но только на том дело тогда и кончилось. Неожиданно почил неутомимый Натансон, и уже к середине года Бухарин сообразил, что «революционные коммунисты» никого всерьез не интересуют, а к октябрю публично и гневно осудил деятельность осиротевшей фракции.

Последняя блажь Натансона скоро забылась, но Лурье-Ларин с его подачи глаз на Бухарчика положил. И не ошибся. Если пламенный Троцкий придумывал политические платформы для себя одного и уже этим становился непредсказуем, а управляем-то и всегда был с большим трудом, то славный и добрейший Николай Иванович, мнивший себя «апокалипсическим радикалистом», управлялся со стороны легко и не капризно. Правда, при одном непременном условии: где-то рядом постоянно должна звучать «адская музыка любовных рыданий и утех», перемежаясь благоговейным почитанием его романтической личности.

«Ниночка» желал, чтобы его обожали. Почему нет? Его таки обожали две Эсфири, одна из которых была настоящей, боготворили слушательницы Промакадемии, отечески любил пролетарский вождь, не считая самого Лурье - скрюченного каким-то вырожденческим недугом «друга и тестя», который был старше зятя всего на шесть лет. Что касается чувств первой жены, то их нельзя принимать в расчет, поскольку Надежда Лукина приходилась Бухарину двоюродной сестрой.

«Старик» Лурье не без помощи «Ниночки» решал свою локальную задачу проникновения в партийные верхи и довольно скоро решил ее, к неудовольствию Ленина, который раздраженно назвал новоиспеченного члена ЦК «лицом малоиспытанным». Ошибался Владимир Ильич. Малоиспытанному лицу не поручили бы ответственную задачу воспитания «левого коммуниста» и «правого уклониста» Николая Ивановича Бухарина в духе преданности идеалам ветхозаветного народа, и не похоронили бы это «лицо» у всеприимной Кремлевской стены, где оное покоится и доныне. В отличие от того же Бухарина, скажем.

Официальным зятем Лурье стал Николай Иванович только в 1934 году, когда Анне исполнилось восемнадцать лет, а неофициальным... Что тут сказать? Бухарин упивался бездной Генриха Гейне, именуя его в своих статьях «поэтом освобождающейся плоти», и коль сам родитель всячески способствовал столь раннему освобождению, то и сказать по этому поводу нечего. К тому же самого Лурье поторапливал пугающий алгоритм политических процессов. Сталин, заметно укрепивший свои позиции в партии и государстве, уже выкинул из страны Троцкого. Никого не подпустив, к опустевшему креслу вождя, прочно угнездился в нем сам. И вовсю громил зиновьевско-каменевскую оппозицию.

Таким образом думать предстояло уже не о наследовании Ленину в ходе относительно мирных внутрипартийных борений, а о надежной и реальной альтернативе «восточному деспоту», устранить которого теперь можно было только силой. Раньше одна эта мысль способна была на всю жизнь напугать «любимчика партии». Да и прежняя Эсфирь, знавшая его, как обкуренные два пальца, и будучи сама активной участницей октябрьского переворота, давней сотрудницей «Правды», не могла вдохнуть мужество в душу потенциального вождя, а напротив, могла в самый неподходящий момент необратимо покорежить его светлый образ, ибо блудил Николай Иванович нестерпимо.

Эсфирь ему заменили. Новой прилежнице 43-летнего Бухарчика только-только сравнялось пятнадцать. В ту пору он был знаменит и все еще при должностях, хотя членства в Политбюро и лишился, компенсировав его званием академика. Занимая по-прежнему высокое положение в партии, Бухарин руководил центральными органами печати, возглавлял Коминтерн, входил в президиум Совета народного хозяйства и ЦИКа, что уже само по себе оправдывало родительские жертвы Лурье-Ларина. И вообще, кто сказал, что хорошо пристроить дочь - для Лурье жертва?

Ученики так называемой «школы Бухарина» - Марецкий, Астров, Айхенвальд, Розит, Гольденберг, Цейтлин и прочие птенцы будущего «Параллельного антисоветского троцкистского центра» возглавляли ЦК комсомола, журнал «Большевик», «Комсомольскую правду», «Ленинградскую правду», Московскую Промакадемию, Академию коммунистического образования, занимали ключевые посты в Госплане и Госснабе СССР. Это означало, что пресса, идеология и в значительной степени экономика находились в надежных руках управляемого Бухарчика. Чтобы приучить страну к имени будущего отца нации, в его честь были названы проспект в Москве, трамвайное депо в Замоскворечье, несколько ткацких фабрик и общественных библиотек, а также две таможни и один рабфак.

Дальнейшее в какой-то мере зависело от самого Бухарина. Он старался. Но чем сильнее старался, тем больше допускал ошибок. И тем более страстно каялся перед Сталиным. Даже писал о нем высокопарные стихи, а в личных письмах «дорогому Кобе» уверял не в преданности - в несказанной любви: «Тебя лично я снова научился не только уважать, но и горячо любить».