Страница 22 из 32
Киса и Ося показали себя тонкими психологами. Лиля Юрьевна всесторонне и тщательно анализировала плавучесть и остойчивость «любовной лодки» Володички, последовательно выявляя наиболее характерные зигзаги дрейфа и самые уязвимые места. Не дать завести эту лодку в благополучную и спокойную гавань семейной жизни - было для Бриков не самой сложной задачей, поскольку Лиличка обладала всей полнотой женской власти над «агитатором, горланом, главарем» и оберегала эту власть не столько ослепительностью своих чар, хотя и это, несомненно, присутствовало, сколько расчетливой мудростью, позабытой кем-то в ее супружеской постели.
После кратковременных, строго контролируемых Лилей Юрьевной увлечений Маяковского - от зарубежного романа с Элли Джонс до отечественной интрижки с Натальей Брюханенко, произошло вдруг в Париже чрезвычайно опасное знакомство его с Татьяной Яковлевой. Он настолько быстро и глубоко пленился этой русской парижанкой, что попытался было скрыть свои чувства от Лилички, чего раньше никогда не делал. Притворно жаловался в письмах на скуку и надоевший Париж, а сам неотступно и тяжко размышлял о том, как привезти в Москву Татьяну своей женой.
Маяковский, видимо, и не подозревал, что на свете может существовать для него женщина, еще более привлекательная, чем Лиля, и вместе с тем несопоставимо высокая, чистая, неподдельная, столь ярко и столь искупительно оттенявшая собой «наглую и сладкую» чувственность многоопытной Кисы. Скрыть, однако, ничего не удалось. О каждом шаге Маяковского в Париже сообщала Лиле Брик ее родная сестра Эльза Юрьевна Триоле. Дело, по их общему разумению, шло к брачным узам, то есть к катастрофе.
«Он такой колоссальный и физически, и морально, что после него - буквально пустыня. Это первый человек, сумевший оставить в моей душе след», - писала своей матери Татьяна Яковлева, проводив Володю ненадолго в Москву.
Они договорились встретиться в Париже осенью того же, 1929 года, и все решить окончательно, хотя оба уже сознавали, что все уже решено к обоюдной радости. Они не знали Лили Юрьевны. Прервав очередной роман, Киса обрушила на нестойкую душу поэта всю весомость своих чар, включила в работу всю галерею образов, все грани таланта обольщения. Однако безошибочно почувствовала, что даже таким рвением удержать «Володичку» на короткой привязи не удастся, и спешно посвятила Осю в детали новой фамильной интриги.
Ося потел, послушно кивал головой и ничего не понимал. Когда понял, ему стало страшно за свое с Лиличкой будущее. Все летело к чертям с предстоящей женитьбой сумасбродного «неврастеника» - изящные упражнения в лефовском журнале, возможность солидно вращаться в литературных кругах, делая себе имя на остротах Маяковского, его щедрые деньги, заграничное белье... Квартира, наконец. Они же переедут жить в эту квартиру, которую Брики уже считали своей!
- Боже мой, Лиля! Ужас, ужас... И это за все, что мы для него сделали!..
- Заткнись! - холодно велела стиховеду Лиля Юрьевна. - Слушай, запоминай и сделай все, что я тебе скажу.
Осип Максимович напрягся и вник в суть режиссерского замысла супруги. В соответствии с законами жанра, дабы действие драмы не зашло в сюжетный тупик, на сцену выводился новый персонаж, призванный ослабить парижское притяжение, то есть добиться того, что на сей раз не удалось лично Лиле Юрьевне. Вполне возможно, не помог бы и этот ход, однако Лиличка, роковая женщина, дальновидно подстраховалась. Используя свои связи в ОГПУ, она сделала так, чтобы Маяковскому не дали разрешения на поездку в Париж. Ему и не дали.
Увидеть Татьяну Яковлеву Маяковскому больше не суждено было. На этой паузе вступил в действие Ося. Войдя в образ сочувствующего исполненному горечи и ярости другу, Осип Максимович как бы в виде слабого утешения пригласил Володю на бега, где представил знаменитого поэта юной и красивой жене актера МХАТа Михаила Яншина, ставшего первым исполнителем роли кузена Лариосика в «Днях Турбиных» - Веронике Полонской, Норочке, тоже актрисе Художественного, снимавшейся в ту пору под патронажем Лили Юрьевны в фильме! «Стеклянный глаз».
Трагическое для поэта знакомство состоялось 13 мая 1929 года. Он не забыл, не мог забыть Татьяны, любил ее, кажется, еще сильнее, но, странное дело, именно эта, ставшая недосягаемой любовь, и подтолкнула его к Полонской. Бороться за Татьяну не стал, это тоже правда. Ровно через одиннадцать месяцев ничего не понимающий, влюбленный до неистовства, постоянно слышавший ответные заверения в любви, но чаще кокетливо отвергаемый, нежели желанный, оглушенный известием из Парижа о скоропалительном замужестве Татьяны Яковлевой, не выдержавшей лавины слухов и сплетен о странном московском окружении Владимира, который непонятно почему, но так и не приехал к ней ни осенью, ни зимой - весь этот тугой выворот беды наложился на оголтелую травлю в рапповских журналах, поддержанную газетной клакой, и 37-летний Маяковский, повинуясь жестко ведомой судьбе, поставил недоуменную, горькую точку в последнем своем романе. Что, грубо говоря, от него и требовалось.
Осиротевшая семейка Бриков облегченно вздохнула. Получив по заранее составленному завещанию поэта все права на дневники, письма, рукописи и переиздания книг, Лиля Юрьевна первым делом уничтожила письма Яковлевой. Упомянутую в завещании Веронику Полонскую вынудили отказаться от своих прав на часть литературного наследства: ступайте, милочка...
К тому времени ей исполнилось всего двадцать два, и она, видимо, так до конца и не осознала, что в «служебном романе» с Маяковским, который Брики осуществили совместно с другом семьи, заместителем председателя ОГПУ Яковом Аграновым, сыграла свою самую большую и самую трагическую роль. Сыграв, сошла со сцены забытая всеми. Много лет потом вместе с молчанием тлело ощущение, что расшиблась о каменную глыбу. А тогда скорее всего и не догадывалась, чем все у них закончится. Казалось легкой интрижкой, а вышло тяжелым-пожизненным гнетом.
Искушенный в театральной драматургии главный герой пьесы уже предчувствовал, каким складывается финальный акт, но так и не догадался, что его неупорядоченную жизнь власти; охотно принесли в жертву посмертно взнузданной славе. Выждав некоторое время, приставили к его отшлифованной судьбе громоздкий восклицательный знак в виде памятника. А первым поэтом стал Пастернак.
10-12 июля 2012 года
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Уже и не вспомнить, сколько лет отсидел Ходорковский в Краснокаменской колонии общего режима к тому времени, когда сподобился написать первую статью о крахе либерального олигархата в России. Обреченный олигархат коллективно содрогнулся. Что это? Жалоба нефтяного ковбоя, вымостившего ЮКОСу дорогу в Нефтеюганск трупами несогласных? Окаянное покаяние? Страстная заявка на статус политзаключенного? Слово к народу, который пока не сидит? Первый смысл: я больше так не буду. Второй: я буду, но не так. Третий: олигархи, не почивайте на бабках - конец крадется незаметно. Четвертый: если олигарху сделали худо, значит, это кому-нибудь нужно. Пятый смысл, упраздняющий все предыдущие: это нужно всем.
Росла и ширилась в либеральных кругах паническая тема: как уберечь олигархат от нахлынувшего страха и сохранить немереные баксы, полученные не там, где их выдают? Уходящий президент прозрачно намекнул, что не прочь помиловать вставшего на путь исправления Ходорковского. Приходящий намека не услышал: «Будет сидеть, я сказал!» И МБХ по-прежнему сидит, сочиняя на досуге покаянные статьи о внезапно вспыхнувшей своей любви к России и власти: «Я хочу жить, работать и умереть здесь. Хочу, чтобы мои потомки гордились Россией - и мною как частичкой этой страны, этой уникальной цивилизации...»
Получилась не просто статья, это был тюремный манифест нечаянного патриота. Внесистемная оппозиция, тусующаяся в геттоистской замкнутости Садового кольца, была ошеломлена: столько лет домогались покаяния от коммунистов, а покаялся олигарх номер один, полюбивший власть и Путина, который и есть власть. Как такое могло случиться? И что случилось, если любимец либеральной Москвы, образец и надежда воровского менеджмента первым соскочил с этой карусели?