Карамель

Я не могу понять, как вышло то, что вышло, как кому-то удалось завлечь меня в нечто, как меня втянули в этот мрак, полный мнимости и утопий, а также красноречивого вранья. Умоляю-умоляю-умоляю себя проснуться несколькими днями ранее и ничего из пережитого не знать..! Умоляю: пускай, мое тело, с еще не искореженным разумом, проснется несколькими днями ранее и попросту избежит поездки с тем янтарноглазым чудаком, а после — и чудаком младше; прошу, пускай ничего из этого не будет взаправду. Прошу, пускай это будет сон — мой больной сон, но я излечусь; хочу снять с себя оковы этого ужаса и зажить прежней жизнью, вернуться в свой ритм, вернуть былые мысли, предназначавшиеся для досуга, а не эти баламутные клочья чужих рассуждений, что укрепились в моей памяти.

Но мольбы мои — впервые или уже нет, не скажу наверняка — услышаны быть не могут, ибо Боги мы и прощения в этом Грязном Новом Мире мне не даст никто.

— Мы хотели поздравить тебя с твоим днем рождения, — встречает меня своей речью отец и подает наполненный стакан — одурманивающий аромат коньяка ударяет мне в ноздри, плетется по пазухам носа и взбирается в мозг, молниеносно ударив в него; я протягиваю руку. — Тебе восемнадцать, Карамель, ты вступаешь во взрослый мир, полный ответственности, где каждый твой шаг — это самостоятельное решение и движение.

Паучьи пальцы, недолго удержав стакан вместе со мной, отпускают огненный напиток и приземляются по шву черных брюк. Во второй руке отец держит свой стакан — почти у губ; я вижу каплю влаги на подбородке и испарину на его лбу.

— Ты — моя взрослая дочь, — продолжает отец, и я истинно не могу понять, речь его подготовлена заблаговременно как наставление для меня, и половина слов — красивые метафоры, или же говорит он от чистого сердца. Чистого чего, прошу прошения, Карамель? — я спрашиваю саму себя и с трудом удерживаю смешок.

Отец продолжает говорить, но несколько строк ускользают от меня; я хватаюсь за летящие хвосты, и не успеваю нагнать — момент упущен, речь упущена.

— Я уверен, что ты еще не раз заставишь все семейство Голдман испытать чувство гордости за то, что…

Наблюдаю, как губы отца заплетаются; он вдруг безжалостно вжимается в бокал и отпивает, облизывается — насытился — и продолжает говорить. Я же жду окончания этого содрогания воздуха, чтобы спокойно испить свой напиток. Давай, быстрее…

— От себя хочу добавить, что…

— От себя? — вдруг усмехаюсь я, после — поразившись собственной нетерпеливости. — Ты видишь здесь кого-то еще?

— Представь рядом свою мать, — хмурится отец, и пальцы его нервно сжимаются на граненном стакане. — И помолчи.

Киваю ему и, воспользовавшись ситуацией, отпиваю.

— Мое наставление тебе, Карамель. Оставайся сильной. Без этого в Новом Мире делать нечего. Духовная стойкость — твоя сила, запомни! Иначе — крах.

— Как оптимистично, — швыряю я в ответ и прохожу к окну — смотрю на крыши домов; язва внутри меня подталкивает к дальнейшему. — Умеешь испортить настроение в день рождения.

Беспощадно лгу — ведь как такового не было — еще с кафе; с подарка Ирис; с утра. Не в этой жизни. Вмиг готова рассмеяться максимализму, который можно выжимать двумя руками.

— Надеюсь, мой подарок окупит мои речи, — отец отодвигает несколько книг на полке шкафа.

Он достает стеклянную банку и отдает ее мне — в ней паук.

— Тарантул? — спрашиваю я.

— Птицеед. — Отец наливает себе еще стакан и осушает его мигом. — Самец. Brachypelma smithi. Когда-то это был самый популярный вид пауков, которых разводили в неволе.

Как он красив, как величественен и опрятен! Его гордый стан держит выправленное тело на дне неудачно подобранной маленькой банки с узким дном; лапы стоят под углом, крепко держат его и не позволяют хозяину даже на миллиметр сдвинуться со своей позиции — мощь и великолепие. Я приглядываюсь к нему больше и значительнее — это не те маленькие паучки размером с ноготь мизинца, каких я видела на Золотом Кольце. Он — великан среди всей этой уродливой и смехотворной мошкары.

Принимаю от отца банку и с трепетом обхватываю ее — левая рука держит коньяк, правая моего нового друга. Птицеед ненамного больше моей ладони, он темно-коричневый — практически черный, на лапах красные пятна с белой окантовкой, а все тело усыпано густыми волосками.

— Таких пауков, Карамель, в Новом Мире всего семь. И ты стала одной из семи счастливых обладательниц, — улыбается отец — инородной улыбкой.

Я догадываюсь, что остальные особи, так же, как и знаю, что другие животные — хранятся в лабораториях и научных институтах, пауки — не исключение: воображаю, как они сидят в прозрачных капсулах и ждут лучшей участи. Вот только ими никто не занимается — плодятся они сами по себе, едят они друг друга, на друг друга же и гадят, на друг друге же и спят. Возможно, вольеры их давно покинуты, и они заняли помещения лабораторий. Когда-то люди считали необходимым заниматься разведением животных, оказавшихся на грани вымирания, а потом люди задались вопросом наличия толка от этих животных, и решили, что с синтетическими заменителями жить намного легче.

— Держи. — Отец протягивает мне маленькую визитку. — Зайдешь в их магазин, присмотришь что-нибудь. Оплатишь теми карточками, что получила сегодня утром, — отчеканивает он.

Я киваю ему.

— Знаешь что? — задаюсь я вопросом, наблюдая за тем, как отец намеревается налить себе еще, но после сказанного замирает и поднимает крохотные, уставшие глаза на меня. — Спасибо.

Это звучит просто, но имеет колоссальную важность.

— Вот от матери. — Растерявшись, отец заминается, роняет взгляд на оброненную на стол маленькую карту и поднимает ее. — Возьми, дочь.

Я думаю о том, действительно ли ей было трудно упаковать эту мелочевку, а потом о том, что это может быть. Купон в собственный магазин с пожизненными скидками? Или сто сеансов на покраску волос, которые я никогда не красила? Рекламный буклет в отдел тканей и другого тряпья с нижних этажей? Подобные подарки получать мне было не впервой, поэтому я знала чего примерно ожидать.

Принимаю карту и зачитываю кричащий заголовок об ужинах в рыбном ресторане, разглядываю прописанную сумму в тысячу золотых карт и усмехаюсь.

— Серьезно? — спрашиваю я у отца. — Тысяча золотых карт потрачена, чтобы я вышвырнула этот абонемент?

Отец опять пьет — легонько, обрывисто, а потом тянет с напитком во рту:

— Ты же знаешь ее.

«В том-то и дело, что нет», отвечаю я мысленно, карту кладу обратно на стол и возвращаюсь к себе в комнату. Осушенный стакан остается с отцом, паук в банке остается со мной.

Пока я двигаюсь по паркету, а стук от сапог вводит в метафоричный транс, представляю себе Ромео — как его самочувствие, считает ли он, что я его бросила? Хочу позвонить, но отсекаю это решение на первоначальной стадии обдумывания. Все произойдет так, как должно, все придет само, в этих чертах я была бессильна и сполна отдавалась воле случая. Лишь бы только мой Ромео молчал и не говорил, никому не обмолвился обо всем пережитом в сегодняшний день!

Я ставлю банку на комод, а сама сажусь на колени. Лапы паука останавливаются на стекле напротив моего лица, и я прикасаюсь к ним пальцами — через; стараясь ощутить волшебное осязание. Его маленькие черные глазки смотрят на меня, и я улыбаюсь, ибо ловлю себя на мысли, что это первое существо в Новом Мире, у которого я наблюдаю не пустой взгляд.

Он побуждает меня к действиям, и, оставив свою хандру, я одеваюсь и еду в магазин по адресу на визитке.

В машине — водитель задает стандартный вопрос о маршруте моей поездки и выдвигается свою цену, не более. Я же рассматриваю визитку подробнее: глазами пробегаюсь по тексту, броско заявляющему, что это единственный зоомагазин во всем Новом Мире; третий этаж, восемьдесят седьмой отдел откроют для меня различных питомцев и все необходимое для них. Между предложениями вьются странные растения с бутонами, а на обороте два хищных глаза кошки пронзают меня, да и любого без причины посмотревшего на визитку.