Карамель

Когда я одевалась, Миринда спросила меня:

— Вы уже придумали, как назовете его, мисс Голдман?

Я ответила ей резко и не без ехидства о том, что:

— Пауки не отзываются на клички, Миринда. Не привыкают к человеческим рукам и уж тем более не чувствуют привязанности.

И я могла бы молвить, что они как — Мы — нынешние люди, но тогда отличия были бы исключительно в имени и количестве лап, отчего я оставила вторую часть задуманного при себе; таков был мой вердикт, и даже сейчас, направляясь за товаром для нового члена нашей семьи, я была того же самого мнения. Раньше у деда жила собака — большая, лохматая, с широкими лапами и болтающимися ушами на глазах; мальчик — он ронял уши свои в миску, когда ел или пил, и служанкам приходилось по несколько часов в день тратить на то, чтобы вычесывать его шерсть, которая все равно никогда не ложилась так, как было подобающе породе, посему, когда пес ушел из семьи — под ушел я подразумеваю его кончину — ни одна слеза не была проронена. Для меня воспоминания о нем — смутные; это случилось в тот промежуток времени, когда равнодушие полностью поглотило меня. Смею предположить, что даже в нарастающей на молодом организме апатии была хорошая сторона — любые другие потери казались мне невероятной мелочью, на которые можно было закрывать глаза и иногда даже попросту не обращать внимания.

Я пытаюсь вспомнить имя пса. Аристократическое, важное…

— Прошу, мисс, карточку! — отвлекает меня возглас мужчины, выпавшего прямо перед моими ногами на ступень.

На Золотом Кольце мне предстоит спуск по лестнице.

Я обхожу бродяг и попрошаек, которые протягивают мне свои руки и молят о чем-то.

— Одну, мисс, прошу! — продолжает мужчина, крича мне в спину.

«Может, тебя еще и приютить?», шмыгаю я мысленно, корчусь и иду своей дорогой. Некто поднимающийся по ступеням — идущий мне навстречу — куксится в ответ на излишества попрошаек, и я полностью разделяю с ним его позицию. Он небрежно обступает их и теряется за золотой колонной.

Я шагаю к отделу, размышляя о том, как непривычно видеть над собой потолок, вижу восемьдесят седьмой и захожу вовнутрь — оказываюсь в огромном помещении, уставленном стеллажами, большинство из которых пустуют.

— Вам помочь? — слышу голос и оборачиваюсь в сторону касс — передо мной девушка.

— Мне нужен террариум на заказ, — отзываюсь я и осматриваюсь. — Из толстого стекла, закрытый.

Отвлекаюсь и замечаю на стеллаже тараканов в банке — они заползают друг другу на головы, переворачиваются, крутятся, изворачиваются — мерзость и уродство; нищета — словно попрошайки на Золотом Кольце!

Продавщица интересуется параметрами желаемого террариума, я называю примерные цифры, чтобы тот поместился на мой комод. Девушка уверяет меня в своем скором возвращении и исчезает за маленькой шторкой рядом с собой.

В части зала, где я стою, яркий свет бьет от поставленных по периметру ламп, освещая всю мерзость в банках и подноготную магазина — крошки рассыпанных кормов и не только хрустят под каблуками, когда я подхожу слишком близко к стеллажам. Продвигаюсь вперед и наблюдаю за редеющими клетками, пустующими вольерами, за тем, как свет распространяется и уводит меня в темноту. Ламп в магазине достаточно, но эти не работают за ненадобностью — красота, которая могла бы завлечь покупателя на еще одно посещение зоомагазина, отсутствует. Я приглядываюсь к стеклянным банкам — наблюдаю в них мелких пауков и крупных крыс, иных грызунов и насекомых, что наползают друг другу на головы и скребут маленькими лапами себе подобных. Для себя я отмечаю полное отсутствие кого-либо из питомцев побольше — значит, отцу действительно пришлось похлопотать с лабораториями, чтобы добыть мне нового друга.

Я размашисто шагаю дальше и слышу шипение откуда-то со стороны. Растерянно оглядываюсь, оборачиваюсь — искусственное дерево вьется под самый потолок; я восхищаюсь роскошью воссозданных листьев; но, опустив глаза и увидев вместо плит огромную плетенную корзину, из которой тянется ствол, запинаюсь и поражаюсь. Реально ли оно?

Продолжительное «ш» повторяется, и я резко поднимаю голову наверх — змея. Она извилисто трясет своим телом и теряется в зелени дерева, кончик хвоста, что обвивает толстый ствол, скользит и пропадает в листве.

— Как жаль, что смерть ее неминуема, — раздается вновь голос продавщицы, и ровные шаги отмеряют расстояние от подсобного помещения до кассы.

Я замыкаюсь в себе, ловлю себя на странной и глупой мысли, после чего прихожу к тому, что это изречение истинно только в сторону создания песочного цвета, таинственно появившегося из неоткуда и пропавшего там же. Продавщица видит едва различимую растерянность в моем взгляде и спешит добавить, что змея скоро умрет.

— Почему? — интересуюсь я и опять осматриваю дерево — пытаясь убедиться в том, что это муляж.

Не выходит. На коротких ветках, на стеблях, на припавших подле листьях — везде — жизнь снисходит каким-то невообразимым сиянием, ударяет не видным поначалу светом, жизнь переполняет скромные опочивальни свои в отпрысках.

— Она заболела, — обрывает девушка — глаза ее направлены на скрученную листву, в которой запряталась наша беседа и причина ее. — Потомства нет, партнера нет. Она последняя.

— Последняя в магазине? — спешу уточнить я.

— Мы — единственный магазин. Она просто последняя… последняя в Новом Мире.

Я смотрю на существо, которому предначертано умереть в скором времени. Змея выныривает своей песочной головой и услужливо кивает — может, здоровается? Не здороваюсь в ответ, но и не отворачиваюсь — смертница вновь грязнет в листве; и в следующий раз показывается на стволе, приспускаясь к корзине. Последняя… обремененное слово; звучит безнадежно и некрасиво — в любых смыслах и в любом контексте, будь то последняя станция, последняя остановка, последнее слово, последний человек на всей Земле; последний умрет скорее от безысходности, нежели от болезни.

— Никто не хочет покупать ее, — продолжает продавщица. — Никто не хочет смотреть на смерть. Никто не хочет смотреть, как вымирает целый вид. Никому эта смерть не нужна.

— Да люди вообще к смерти негативно относятся, — посмеиваюсь я, находя в своих словах самые горькие помыслы. — И живут они так, словно будут жить вечно.

Мы молчим некоторое время.

— Извините за навязчивость, но для кого вы здесь? — нарушает комкообразную тишину — прерываемую исключительно шипением змеи и перешептыванием листьев — девушка.

— Паук. Брахипэльма Смити.

— Ох, потрясающие создания. Они живут до тридцати лет.

— Меня переживет, — отшучиваюсь я, но выходит достаточно горький юмор.

— Я позвонила нашему поставщику, меня попросили передать, что к завтрашнему дню ваш заказ будет готов.

— Давайте добавим в заказ еще тумбу из дуба, — выдумываю я — с простым желанием пробыть здесь еще немного, послушать незатейливые сказки только открытого для меня создания, попытаться впитать жизнь с оробевших зеленых листьев, падающих в корзину и под ноги проходящим мимо.

Продавщица хочет сказать мне что-то про дорогое удовольствие из-за поднятых недавно цен на продукцию из дерева, но я обрываю ее неубедительные речи простым словосочетанием, которое чаще всего варьируется в беседах между членами нашей семьи. «Счет Голдман», Да-да, запишите на счет Голдман. Девушка улыбается, понимая, кто я и моя семья, тут же стеснительно прячет уголки губ, поджимая их и пытаясь подкусить острыми белыми зубами, а я уточняю параметры, говоря, что бы те были равны параметрам террариума. Девушка вновь исчезает за шторой.

Я гляжу на змею: она шипит, голова ее — точенная, скользящая — прячется в листве, выглядывает из нее вновь и так снова и снова; она плавает на дереве — настоящем, в чем сомнений более нет.

Мне остается только ждать.

Осматриваюсь еще раз. В темном углу, до которого я не дошла, замечаю детскую кроватку и пеленальный столик — такие же были и в нашем доме; годы назад. Может, мне кажется? Двигаюсь по направлению — и вправду детская кровать. Заглядываю в нее и вижу звереныша: он поднимает свою маленькую голову — с ладонь — и смотрит на меня черными глазами — пуговицами; крохотными вселенными. Котенок — мурчит — робкий и несмышленый, цветом моих пепельных волос, весь усыпан коричневыми пятнами — где-то светлее, где-то темнее; длинный хвост приподнимается и падает на бок, черный кончик как кисточка вырисовывает в воздухе петлю. Я склоняюсь над кроваткой и вспоминаю про визитку, спешу достать ее и гляжу: хищные глаза — один в один, вселенная поглощает вселенную. Не могу не отметить, что оригинал куда более притягателен. Котенок скалится, острые клыки вздымаются под розоватыми припухлыми губами — мне хочется взять его на руки, красота очаровывает.