Карамель

По ту сторону аудитории раздается стук, дверь эхом бросает удары в нас — учащихся.

Входит женщина лет под пятьдесят, с короткими черными волосами и широкими черными бровями.

— Карамель Голдман, прошу пройти за мной. Отпускаете? — спрашивает она у преподавательницы.

— Да, пожалуйста, — отвечает та.

Я откладываю книгу, поднимаюсь и следую за женщиной к двери.

Мне интересна причина моего снятия с урока и почему за мной пожаловал школьный психолог. Обыкновенно собирали нас в конце месяца, да и то, если имелись какие-либо жалобы; я же не подавала никакой запрос на обследование.

— Ты ведь не против поговорить? — спрашивает она в коридоре, идя бок о бок со мной.

Я негодую от факта обращения ко мне на «ты» — конечно, я слышала, про ее некоторые особенности: для большего доверия со стороны учеников, она обращается с ними на равных и никогда не перебивает; а также никому и никогда не говорит своего настоящего имени. Хотя, в принципе, никому и звать ее особо не хотелось и по собственному желанию не приходилось. Я впервые столкнулась с этой женщиной лицом к лицу, потому что до сего момента наблюдала за ней, кладя ответы на тесты, когда мы проходили массовую проверку.

— А есть о чем? — отвечаю я.

Мы заходим в лифт и спускаемся в кабинет, находящийся под всеми уровнями школьных предметов и мед кабинета, под администрацией и архивом.

— Не могу сказать, что на тебя есть жалобы. — Женщина смотрит мне в глаза, а я упрямо пялюсь в закрытую дверь лифта. — Но кое-кто очень беспокоится о твоем здоровье.

— Интересно, кто же?

— Не могу сказать. Я обещала.

Обещания, клятвы, да толку от них, если люди все равно сдают, рассказывают, врут?

«Ромео-балбес», думаю я. «Что ты умудрился про меня наговорить?».

Я поправляю слегка задравшуюся юбку платья.

— Холодно… должно быть, — говорит женщина, и я сожалею о свершенном действии. — Ты хочешь показать себя? показать тело? привлечь внимание?

— Зачем мне привлекать внимание, если мой отец — один их главных управляющих, а мое лицо постоянно показывают в рекламах? — Я стремительно занимаю оборонительную позицию.

— Может, тебе не хватает внимания с определенной стороны? Какого-то определенного человека? — настаивает психолог.

— Зачем мне это? — серьезно спрашиваю я.

— Ради чувств…

Женщина не договаривает — мой смешок перебивает ее; но ни одна мышца, ни единый мускул на лице не содрогается: все то же безразличие во взгляде вьет толстый узел вокруг шеи.

«Какие чувства?», хочется воскликнуть мне. «Вы — сумасшедшие? Вам нечего делать или вы просто хотите изуродовать свою жизнь? Словно острое лезвие, оно вскроет ваши вены и сердце, выпотрошит божескую натуру и оставит с неволей раба умирать в собственном опорожнении».

Мы подъезжаем к кабинету — последний раз я была тут около полугода назад, да и то из-за названного ранее психологического теста, который проводили среди всех учащихся.

Неужели Ромео рассказал, что меня мучают сны? Может, процитировал мою глупую фразу о душах и телах, которую я ни в коем случае не должна была произносить вслух?!

— Присаживайся. — Кивает женщина на диван, а сама садится на кресло напротив.

Я касаюсь лопатками спинки дивана и непроизвольно ложусь — не полностью, аккуратно, слегка подаваясь плечами вперед. Его форма — капля; нет — спадающая на ветвь лиана, соблазнительно влекущая к себе. Красное вино, разлившиеся по стенам, углубляется в темно-бордовый ламинат.

— Хорошо, — хмыкает та.

— Что хорошо?

Не спешу переспросить ее, но все равно обрываю резко настигнувшее нас молчание.

— Ты легла, — поясняет женщина, и сначала я не улавливаю смысла в ее словах, однако потом… — Я попросила тебя сесть, а ты легла. — Она почти самодовольно напрягает скулы, и губы ее сильно сжимаются. — Даже если ты сама этого не знаешь, нечто на уровне твоего подсознания жаждет поговорить.

— Или мне не хочется несколько часов просидеть в одной позе, — пытаюсь отмахнуться я, хотя признаю ее уловку — мой пульс учащается.

— Несколько часов? Ты думаешь, что беседа затянется… значит, у тебя точно есть темы для разговора.

— А вы меня отпустите через пару минут, если я скажу, что говорить нам не о чем? — отчеканиваю я, пытаясь совладать с нарастающим возмущением и злостью — она бегло огибает сказанные мной слова и переставляет их в том смысле, какой хочет наблюдать сама. Я не удерживаю следующую язву в себе: — Будете выдерживать тут, миссис «Как-вас-там», пока я не скажу хоть что-нибудь вас интересующее. Или пока рабочий день не закончится.

Она видит, как я мягко пожимаю плечами и, надеюсь, всем своим нутром чувствует силу и уверенность, которую я излучаю.

— Знаешь, — голос женщины звучит очень нежно, — я не привыкла вытягивать из своих клиентов правду. Я рассчитываю на доверие.

— А я и не клиент. — Резко поднимаюсь.

— Хочешь уйти?

— Уж точно не закончить сеанс и договориться о следующей встрече.

— Я напишу жалобу.

Я делаю шаг и тут же замираю; единственный стук от каблука туфли эхом бьется о винные стены. Сотни таких же ударов разрывают меня изнутри, колотясь в виски. Слова женщины останавливают меня.

— Чудесные методы современной медицины, — ехидничаю я и сажусь обратно, — может, начнете вытягивать из меня мелкие секреты, а за молчание снижать оценки в аттестате по истории, философии и счету?

— Значит, есть эти мелкие секреты.

Больше книг Вы можете скачать на сайте - Knigochei.net

Я вздыхаю — с издевкой, а в мыслях признаю свое поражение. Мы молчим некоторое время и скупо рассматриваем друг друга.

— Тебя что-нибудь беспокоит? — наконец спрашивает женщина.

— То, что я пропускаю занятия, сидя в этом кабинете без толку.

Ответа не следует — худой силуэт поднимается и как змея вьется в такт своим шагам и плавным перекатам бедер. Мать была острой — хлестала своими движениями; а эта — точенная и женственная. Силуэт замирает около дубового стола.

Я чувствую, как воздух становится тяжелым — стараюсь делать вдохи глубже; кровь бьется в висках, отдавая по всему телу, слабость разливается по венам и охватывает меня. Я нервно кладу руки на дрожащие колени и ладонями сжимаю выпирающие костяшки; дышу — пытаюсь. Кажется, кабинет наполняется женским голосом и вопрос разливается по помещению, ударяясь о края винных стен и бордовых штор около закрытого металлическими ставнями со стороны улицы окна. Но я не слышу. Я не слышу — смотрю в сторону силуэта и крепче сжимаю саму себя, чтобы не рассыпаться от навалившегося страха. И вдруг меня резко кренит — в сторону; я падаю на диван, головой приложившись к плавному скату подушки.

Женщина — отчетливо, поворачивается — медленно; и вышагивает в мою сторону. Лицо ее нисколько неизменное, эмоции ее нисколько нечитабельные, она — слог какого-то слова, она — часть какого-то предложения, и цельной картины познать я не могу, у меня недостаточно деталей для ее составления.

Я ощущаю волнение, и импульсы в голове не дают мне покоя; все резко гаснет перед глазами.

Я вижу очертания моста; стою у посадочного места и зову — кого-то, зову — того, зову того, кто уже никогда не придет. Нас разделяют несколько метров, я знаю, что подстерегает его там — впереди — и все равно позволяю уйти. Меня тянет следом, и небо опускается. Воздух вновь тяжелеет. Я хочу крикнуть, но не позволяю себе — это непростительно на улице среди десятков людей, непростительно…

— Карамель!

Мальчик с леденцом в руке на мосту приветливо улыбается, как вот его лицо меняется, искажается, облик становится угрожающим, въедается в память и мучительно бьет по ней же.

Огромные янтарные глаза взмахивают своими короткими черными ресницами на все небо, зрачки обволакивают все существующее, и я отворачиваюсь от них, отступаю. Страх наносит мне резкий и острый удар — один, после чего напоминает о себе слабой дрожью в лодыжках и запястьях. Я бегу от голубых глаз, вижу как красные капилляры — словно воды реки, делящей Новый Мир, разбегаются по белку, и падаю вниз. Там Острог? — быстро спрашиваю я себя. Там вода! — отвечает быстро мое тело. Я окунаюсь в воду, пытаюсь удержаться на плаву, но тело жжет.