Карамель

— Любовь? — прерывает меня Ромео.

Я не решаюсь повторить это слово. Оно не задевает меня — нисколько; просто оно омерзительно.

Любовь… да что такое любовь? Удар гормонов? Раньше люди не принимали лекарства или витамины, помогающие сдерживать «любовь». Самообладание — вот, что должно быть присуще настоящему человеку: истинному жителю Нового Мира. Любовь… сколько проблем следует от нее! Раньше люди губили себя и устраивали войны ради любви. Какие глупцы! Я бы хотела посмотреть на них со стороны и посмеяться. Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ!

И также я слышала выражение «Бороться за любовь» — нравов у людей из прошлого не было вовсе. Обезумевший скот, безмозглые, беспринципные, аморальные звери, не достойные ступать вровень с нами — высшими людьми, с нами — Богами.

— Если я скажу, что люблю тебя… что ты ответишь? — спрашивает Ромео, заставив мое сердце дрогнуть — физические недуги были незнакомы мне, но слова юноши осколком ударяют в середину груди и расплываются по легким, бегут по артериям и прямиком импульсами нейронов в мозг.

— Если ты скажешь, что любишь меня, — еле слышно проговариваю я, чтобы меня не застали за подобной беседой, — я упрячу тебя в психушку. У тебя расстройство, Ромео.

Он отводит взгляд — но ненадолго.

Ромео-Ромео… Он просто пытается совратить меня.

— Ты не принимаешь лекарства? — интересуюсь я и делаю это не из-за беспокойства за его физическое состояние, а ради себя.

— Принимаю, — спокойно отвечает он. — Как и ты. Каждый месяц.

На прошлой неделе мы принимали витамины. Обыкновенно тем, кто не может сдерживать себя после приема лекарства, чье поведение — дивиантное, а неразумные/необдуманные/резкие/бессмысленные поступки обосновываются эмоциональным состоянием (чего на моей памяти было всего пару раз), вкалывают нечто более сильное. Тех — виданных мною — необразованных чудаков отводили в медицинский кабинет, проводили полный осмотр, после приема дополнительных лекарств они несколько недель проходили курс лечения у психолога и вот в их отныне светлые головы вбили, что чувства — любые: симпатия, злость, радость и уныние — это уязвимость, а Боги не могут быть уязвимыми. Но если ты не Бог, что делаешь на «землях» Нового Мира? — прочь! Вот и оно: они не оставят свои выстраданные лачуги-высотки, они не оставят свои выработанные профессии и работы, даже если немного не в себе, они избавятся от болезни, вырвут ее с корнем, удалят и вытащенный из тела и сознания зародыш кинут с одной из крыш, и болезнь уйдет вниз — в Острог. Это чистая нация. Я убеждена, что все люди должны жить спокойно, обязаны не тревожить друг друга и смеют не отвлекаться на эти пустяки, вроде желаний и влечения… И я не испытываю к Ромео никаких дикарских чувств. Я регулярно принимаю лекарства и полагаюсь только на свои убеждения, а именно: любви, как таковой, не существует.

— Мне нужно задать этот же вопрос твоему врачу? — спрашиваю я.

— Врачу? — повторяет юноша. — Врач скажет и проверит, что я исправно принимаю лекарства, а вот тебя отправят на обследование из-за твоей паранойи.

— Что ты сказал? — возмущаюсь я и смотрю на Ромео.

Я не знаю, что думать. Он шутит или нет? Передразнивает?

— Когда-нибудь ты поцелуешь меня? — почти с мольбой в голосе просит он, и меня отстраняет.

Я должна буду сказать родителям, что расторгаю наши отношения, и объяснить причину того. Я имею право сделать это прямо сейчас, но бедному Ромео придется пройти лечение, собеседования, и его не допустят до новых отношений около полугода, да и никто после подобного инцидента не захочет связывать себя с ним. Я перекрою ему воздух на поверхности, но буду уверена, что никакой вирус-червяк не пробрался в его голову и не съел нормальные человеческие качества, что никакой вирус-червяк не перебросился на меня.

Мне не хочется отвечать Ромео, мне не хочется думать об этом — подобные пошлости никогда не навещали мои мысли, и поэтому я растерянно гляжу на юношу перед собой и глубоко вздыхаю. Что подтолкнуло его на эти слова, действия, он сказал это необдуманно или долго вынашивал в своей голове и вот признался? — это хуже, это значит, что он уже потерян для меня.

— Мой первый поцелуй произойдет на свадьбе, — уверенно отвечаю я. — И если ты хочешь присутствовать на ней в качестве жениха, оставь эти глупые разговоры для безумцев и низших людей.

Не вижу продолжения беседы, резко отворачиваюсь и ухожу. Каблуки стучат по полу и отдаляют меня от Ромео, я стыжусь своих рассуждений и пытаюсь пристыдить себя за то, что мне стыдно. Какие странные эмоции последовали с моей стороны после его слов, наверное, я должна была прекратить беседу на корню, а не продолжать вести диалог с Ромео. Он больше не моя пара, он потерян, он — как то отребье из Острога, он — как люди былых времен: необузданное пламя в груди сожжет его изнутри как жгло миллионы исковерканных и изуродованных душ раньше. Поэтому люди Нового Мира избавились от душ и их понятий — чтобы обезопасить себя, чтобы спастись и искоренить последнюю свою уязвимость.

Я не представляю себя сейчас в кабинете среди других учеников, не представляю, как вернусь в сторону Ромео — поэтому оставляю его вместе с его безумием у кабинета, а сама решаю уйти. Захожу в лифт и, не успев развернуться, зажимаю кнопку холла.

Некто влетает следом, случайно бодает меня, и я рассерженно разворачиваюсь, приготовившись отсчитать неряху и пригрозить ему, как вдруг вижу перед собой Ромео, который забегает следом, проскальзывая между двумя закрывающимися затворами лифта. Меня навещает чувство дежавю, но я все еще могу трезво мыслить.

— Безумец! — выкрикиваю я, когда Ромео налетает на меня — думаю, случайно — и тут же отпрыгивает к стене.

Он бьется спиной и вскидывает как покаянный руки.

— Прости меня! — взвывает Ромео.

Брови его сведены от досады, руки дрожат, а грудь то и дело вздымается — он часто дышит.

— Ты безумец, Ромео! — повторяю я. — Убирайся!

Хочу дотянуться до панели кнопок и нажать отмену, хочу остановить лифт, хочу выйти и переждать на любом из этажей. Но сделать я этого уже не могу.

— Прости, прошу, прости, Карамель, умоляю тебя, прости! — Подается Ромео на меня, руки его приземляются по обе стороны от моей головы.

Чувствую себя бессильной, лишенной свободы, зажатой, мне надо выбраться, надо уйти. Некуда..! Сама не совладаю со своим дыханием, вскидываю раздраженно плечами и отвожу глаза, после чего прячу свое волнение и холодно выдаю:

— За то, что напугал, или за то, что начал непристойную беседу? — опять дежавю.

Но я побеждаю появившуюся из ниоткуда одышку и говорю обыкновенно смело и уверенно. Ромео слышит мой спокойный голос, видит мои спокойные глаза, отстраняет руки и кладет их по швам, после чего делает шаг назад.

— Ты права, Карамель. — Он громко глотает. — Я был вне себя. — Пальцы сжимаются: слышу хруст костяшек; тут же разжимаются. — Ты опьянила меня собой, и я чуть было не сошел с ума. — Глубокий вдох. — Мне бы не хотелось, чтобы ты разрывала нашу пару, Карамель.

Я молчу. Даю ему возможность объясниться сполна, сформулировать все свои мысли и тотчас поведать мне о них. Взгляд мой бегло приземляется на горящую кнопку лифта одного из уровней, который мы пересекли. Обыкновенно я вытягиваю из людей все до последнего, все, что только они могут мне дать или сказать.

— Я рад, что твой отец одобрил меня, — улыбается Ромео.

Я бы могла ради приличия сказать, что тоже рада, но, признаться, не испытывала никаких волнений по этому поводу.

— Сладкая девочка… — тянет юноша, пытаясь растопить мое сердце как карамель.

Может, его стоило отправить к психиатру?

— Я совершил такую глупость! И сожалею об этом, — пытается убедить меня Ромео. — Прости, Карамель, прости… Но неужели ты еще не слышала о Тюльпан и ее безнравственности?

Я слабо хмурюсь — меня мало интересуют сплетни, но Тюльпан… Наши отцы работают вместе; они хотели, чтобы мы подружились, да ее характер был невыносимее занозы в одном месте, и я выбрала в подруги Ирис, семья которой была по должности ниже, но, по крайней мере, мы могли друг друга терпеть. Ромео знал, как остановить и заинтриговать меня, иначе бы я даже не стала его слушать, но с такой зачинкой беседы — хочу..