Жить

— Не волнуйся, я ее не обижу.

И потянул ее прочь. Она идет за ним и все поворачивается так, чтобы меня видеть.

Потом они ушли далеко, и я уже не мог разглядеть ни ее глаз, ни руки, которой она смахивала слезы. Я не выдержал и сам расплакался. Пришла Цзячжэнь, я ее укоряю:

— Я же просил ко мне ее не присылать.

— Я не присылала, она сама захотела с тобой попрощаться.

Когда Фэнся уводили, Юцин смотрел ей вслед как потерянный, потом взглянул на меня, но подойти не решился. Он меня боялся — ведь я его ударил, еще когда он был в животе у Цзячжэнь.

За обедом он только немного поклевал, а потом положил палочки и спрашивает:

— А где сестра?

Цзячжэнь опустила голову и говорит:

— Ешь!

— Когда вернется сестра?

У меня на душе было муторно, я хлопнул по столу и заорал:

— Фэнся не вернется!

Он вздрогнул и притих. Я уткнул голову в плошку. Юцин сказал:

— Хочу сестру!

Цзячжэнь объяснила ему, что Фэнся отдали в другую семью, чтобы скопить денег ему на учебу.

Тогда Юцин закричал:

— Не пойду учиться! Хочу сестру!

Я было пропустил это мимо ушей, но он повторил:

— Не пойду учиться!

Тут уж я решил, что надо его наказать и приказал:

— Становись к стенке!

Он оглянулся на Цзячжэнь. Она промолчала.

— Спускай штаны!

Он опять посмотрел на Цзячжэнь. Она опять ничего не сказала.

Он спустил штаны, а когда я замахнулся веником, попросил:

— Папа, не бей меня!

Тут с меня гнев слетел, я подумал, что он не виноват, ведь Фэнся его вырастила, он по ней скучает. Я потрепал его по голове и велел:

— Ешь!

Прошло два месяца, настала Юцину пора идти в школу. Фэнся уходила от нас в хорошей одежде, а Юцину на учебу нечего было надеть, кроме лохмотьев. Цзячжэнь села перед ним на корточки, тут поправит, там отряхнет — а все равно оборванец оборванцем. Она грустно вздохнула, а Юцин вдруг говорит:

— Не пойду в школу.

Я-то думал, он все давно забыл. На этот раз я не рассердился, а спокойно объяснил ему, что Фэнся отдали в люди, чтобы он мог ходить в школу, и он должен учиться на «отлично», чтобы ее не огорчать. Но он твердил свое:

— А я не пойду в школу!

— Опять задница зачесалась?

Он развернулся, затопал в комнату, а оттуда крикнул:

— Бей сколько хочешь, все равно не пойду!

Он явно напрашивался. Я схватил веник.

Цзячжэнь тихонько сказала мне:

— Ты только припугни его, а по-настоящему не бей.

В комнате Юцин лежал на кровати со спущенными штанами. Как раз из-за этого у меня рука не поднималась его ударить. Я сказал:

— Еще не поздно обещать, что пойдешь в школу.

Он крикнул:

— Хочу сестру!

Я ударил его. Он обхватил голову руками и говорит:

— Не больно!

Я еще раз. Он говорит:

— Ничего не больно, курица довольна!

Тут уж я разозлился и давай лупить его со всей силы. Он плачет, а я не обращаю внимания. Наконец он не выдержал боли и сдался:

— Папа, не бей меня больше, я пойду учиться!

К обеду он вернулся из школы очень напуганный. Я подумал, что он меня боится из-за утренней порки, и ласково спросил, понравилось ли ему в школе. Он опустил голову и что-то невнятно промычал. За обедом он то и дело поднимал голову и затравленно на меня смотрел. Мне стало не по себе, я почувствовал, что утром перегнул палку. После обеда Юцин говорит:

— Папа, учительница велела, чтобы я сам сказал: она мне сделала замечание, потому что я ерзал на стуле и невнимательно ее слушал.

Я стукнул плошкой по столу: сестру отдали в чужой дом, а он плохо учится!

Юцин заплакал:

— Папа, не бей меня, я ерзал, потому что больно было сидеть!

Я стянул с него штаны: действительно, у него там живого места не осталось.

Я чуть не заплакал от жалости.

Фэнся убежала от хозяев через несколько месяцев после того, как мы ее отдали. Как-то поздним вечером к нам тихонько постучали. Когда я увидел ее, то от неожиданности забыл, что она глухая, и воскликнул:

— Фэнся, заходи скорее!

Цзячжэнь вскочила и босая бросилась ей навстречу, обхватила руками и завыла. Мы усадили Фэнся на кровать. Она была вся мокрая от ночной росы. Одной рукой она намертво вцепилась в меня, другой в Цзячжэнь. Цзячжэнь хотела взять полотенце и вытереть ей волосы, но Фэнся ее не отпустила. Я посмотрел ей на руки — не заставляют ли ее там работать как скотину? Но ничего особенного не нашел — мозоли на них были и раньше, когда она жила у нас. На лице тоже шрамов не было. Я понемногу успокоился.

Цзячжэнь сняла с нее одежду и уложила вместе с Юцином. Фэнся смотрела на спящего братика и улыбалась. А он положил руку ей на щеку. Она спала тихо, как кошечка.

Утром он проснулся, увидел сестру, протер глаза, убедился, что она ему не почудилась, спрыгнул с кровати и радостно заорал:

— Сестра! Сестра!

Цзячжэнь велела ему есть побыстрее, чтобы в школу не опоздать. Он искоса взглянул на меня и тихо спросил ее:

— А можно сегодня не ходить?

Я сказал:

— Нельзя.

Он побоялся спорить, только сердито топнул несколько раз на пороге и умчался, пока я не разозлился.

Я велел Цзячжэнь приготовить для Фэнся чистую одежу и собрался вести ее обратно. Смотрю, а дочка уже стоит у двери с серпом и корзиной и жалобно смотрит на меня. И Цзячжэнь тоже будто просит. Я сказал:

— Ладно, пусть останется на один день.

После ужина я повел Фэнся обратно. Она не плакала, только на прощание печально посмотрела на маму и брата, дала мне руку и пошла. Юцин за нашими спинами вопил и топал ногами, но Фэнся его не слышала, а я не обращал внимания.

Я крепился, старался не смотреть на дочку. Когда стемнело и задул ветер, она стала спотыкаться о камни и цепляться обеими руками за мой рукав. Я присел, потер ей ноги. Она положила свои холодные ручки мне на шею. Дальше я до города нес ее на спине. Когда мы почти дошли до дома, где она теперь жила, я опустил ее на землю, посмотрел на нее, погладил лицо. Она тоже погладила меня по щеке. Тогда я понял, что не хочу отводить Фэнся в другую семью. Я взвалил ее на спину и пошел обратно. Она вдруг крепко обняла меня — поняла, что мы идем домой.

Цзячжэнь, когда нас увидела, застыла на месте. Я объяснил:

— Пусть мы все умрем с голоду, но Фэнся останется здесь.

Цзячжэнь тихо улыбнулась и заплакала.

Когда Юцин отучился два года, мы стали жить получше. Фэнся работала с нами в поле и уже кормила сама себя. Мы завели пару овец, за которыми ходил Юцин. Ему тогда было лет десять. Каждое утро Цзячжэнь расталкивала его ни свет ни заря, и он, пошатываясь спросонья, шел срезать для овец траву. В такие годы ребятам трудно просыпаться. Но что делать? Без него овцам нечего было бы есть. Потом он заглатывал завтрак и несся в школу, чтобы не опоздать. В полдень возвращался, срезал траву для овец, сам обедал и убегал в город.

За день он пробегал больше пятидесяти ли. Конечно, обувь на нем горела. Цзячжэнь была из богатой городской семьи. Она считала, что Юцин должен ходить в школу обутый. А я считал, что это не важно, лишь бы хорошо учился.

Однажды я увидел, что Цзячжэнь делает подошвы. Я спросил, для кого, оказалось, для Юцина. Я осмотрел обувь, которую она ему сшила всего два месяца назад. Подошвы были дырявые, а у одной тапки даже верх отвалился. Мне стало жалко Цзячжэнь, она и так весь день надрывалась в поле.

Когда Юцин вернулся домой с полной корзиной травы, я швырнул ему тапки, схватил за ухо и спросил:

— Ты что с ними делаешь? Грызешь?

Юцин потер ухо, скорчился, хотел заплакать, но не осмелился.

— Если протрешь еще одну пару, я тебе отрублю ноги.

Я был неправ: ведь от овец, которых кормил Юцин, был и навоз для поля, и шерсть каждый год. На деньги от ее продажи можно было сшить целую гору тапок для Юцина.

После этого Юцин бегал в школу босиком, а тапки надевал уже в городе. Однажды я увидел, что он бежит босиком по снегу. Я остановил его: