Вывих времени

Выпрыгивая из уткнувшейся в берег лодки, Пьер почувствовал в теле такую лёгкость и бодрость, что, казалось, ему ничего не стоило взмыть в воздух и парить в невесомости, наслаждаясь ощущением свободного полёта.

Дальнейший путь лежал через каменные уступы, поросшие мхом и местами обвитые стелющимся плющём, унизанным небольшими желтоватыми цветами, источающими терпкий пьянящий аромат.

Поднявшись на возвышенность, они оказались на небольшой поляне, освещаемой сверху довольно ярким светом висящей над ней искусственной луны в миниатюре. В середине поляны росло одно-единственное дерево необычного вида. Его исключительно толстый, в несколько обхватов, ствол, совершенно гладкий, казавшийся серебристым в разлитом вокруг свете, был утыкан черными массивными шипами. От весьма невысокого, в сравнении с его толщиной, ствола во все стороны раскинулись зигзагообразные ветви, покрытые густой, почти непроницаемой, листвой, оттенявшей ярко-оранжевые, шаровидной формы, гладкокожие плоды.

- Дерево жизни, - торжественно произнёс Дэй.

Он медленно подошёл к дереву и сорвал с него пять плодов.

- Эти особые дары природы рекомендую вам съесть перед сном, но так, чтобы каждый их кусачек очень медленно растаивал во рту, - с этими словами Дэй вручил каждому по оранжевому фрукту, оставив один себе.

Когда Пьер возвратился домой, он, удобно устроившись в кресле, долго смотрел на подарок Дэя, никак не решаясь надкусить драгоценный плод.

Наконец он взял его и, слегка надкусив, стал потихоньку высасывать сок из медленно таявшего во рту кусочка. Трудно передать в словах его вкус. Если сказать, что в нем был синтез всех известных Пьеру фруктов и многих других, которые он никогда не пробовал - значит, почти ничего не сказать. Гурман, пробовавший самые разнообразные яства, знает, что даже при колкостью набитом всевозможными деликатесами желудке, остаётся ощущение, что организму чего-то не хватает. В этом отношении давно подмечено, что голод - лучшая приправа. Но и тогда, даже наевшись до возможных пределов, при общем ощущении сытости, за ним, как за кулисами сцены, подспудно мерцает ощущение голода, который невозможно удовлетворить ничем и никогда. Первые же капли выжимаемого из ароматной; мякоти сока, как только Пьер ощутил их на вкус, одновременно возбуждали и утоляли чувство этого закулисного, подсознательного голода, который таится в самых потаённых глубинах нервной системы и мозга там, где они соприкасаются с человеческой душой.

Очень медленно, кусочек за кусочком съедая плод, целиком погружаясь в ощущение вкуса, постепенно распространяющееся на все микроскопические точки тела, Пьер впал в состояние полной и абсолютной удовлетворённости своего организма, словно утонул на дне поглотившего его моря блаженства. Не хотелось делать ни малейшего движения. Напротив, сознание и мысль находились в состоянии сверхтекучести, готовности схватить и тут же мгновенно разрешить любую, даже самую сложную проблему.

Откуда-то издали до него донёсся едва уловимый надрывно-грустный звук. Сделав непроизвольное, лёгкое усилие повернуться в его сторону, Пьер как бы развернулся вокруг своей оси и, выплыв из своего тела, облетел уютно вросшую в кресло фигуру.

- Интересно, каким лёгким и непринуждённым может быть выход из своего тела, - подумал Пьер.

В этом состоянии свободы от давления телесных уз все его чувства обострились и он теперь значительно более отчётливо слышал привлекший ранее его внимание звук.

В следующее мгновенье Пьер, ставший своим собственным живым призраком, вылетел в направлении источника звука.

Его сердце болезненно сжалось, когда он увидел одиноко торчащий стебель, лишённый своего изумительного цветка, и летающую вокруг, трепетно бьющую крыльями, королеву цветов - Ониону.

Пьер бережно взял её рукой, прижав к груди. По какому-то наитию, он, продолжая прижимать к себе Ониону, поднялся над газоном парка и стремительно понёсся в неведомом ему направлении, следуя зову, доносящемуся из-за порога сознания, наблюдая, как под ним стремительно проносятся огни ночной Элен. Неожиданно он остановился над одним из них и стал спускаться на крышу довольно большого здания, сквозь которую он проскользнул без всяких препятствий, оказавшись в просторном, полуосвещённом зале, заполненном большой группой молодых людей обоего пола.

Все они были облачены в одни лишь белые рубахи и сидели на корточках полукругом вокруг чёрного куба, на котором стоял Топан, тоже в белой рубахе, державший в одной руке сорванный им в парке Дэя цветок и отчаянно жестикулируя другой, произнося перед микрофоном нечто вроде проповеди, воспринимаемой присутствующими чуть ли не за откровение.

Усиливаемый мощными динамиками голос Топана сотрясал залу раскатистым громом.

- Наша истина просто, как сама жизнь. Все усложнения и умствования лишь наводят на неё туман. Туман, иссушающий душу и тело. Туман, мутящий чувство любви.

Долой все знания! Пусть будут они уделом роботов и компьютеров, которые накормят, напоят и согреют нас. Зачем нам учение? Зачем напрасно истощать свой мозг? Долой все науки, школы и университеты! Долой!

- Долой, - несколько раз хором повторили присутствующие.

- Весь мир создан любовью, состоит из любви и живёт любовью. Возлюби брата и сестру свою, возлюби просто и без лукавства. Возлюби!

- Возлюби! - вторил ему зал.

В этот момент Пьер заметил, будто у него открылось зрение на радиоволны, а точнее это были целенаправленные вибрации мыслей, причём чётко оформленных словами. Пучок этих мыслеформ стремительно нёсся откуда-то издалека, будучи нацелен на затылок Топана, усиливаясь в его мозгу, ритмичными пульсациями насыщал весь зал.

- Любовь! Любовь! Любовь! - гремел по залу Топан.

- Любовь! Любовь! - вторили ему присутствующие.

- В настоящей любви сливаются вместе душа и тело! - истошно выкрикнул Топан.

- Душа и тело! - многоголосое эхо прокатилось по залу.

- Любви не по пути с эгоизмом, - продолжал Топан. - Уединённая любовь двух - разве это не безнадёжная спазма тщетно пытающихся преодолеть свой эгоизм любовников? Настоящая любовь не знает границ! Она захватывает всякого, кто способен отвечать на её Зов! А кто не способен? Какое нам дело до них! Они обречены на вымирание. Старшие поколения вымрут именно так. На смену им придём мы и установим на планете царство Любви. Царство Любви!

- Царство Любви! - орал ликующий зал.

- Нас не остановить! Мы не нарушаем закон. Мы никого не насилуем. Любовь свободна. И каждый, кто молод и не испорчен вконец воспитанием стариков, не сможет устоять перед нашей Верой. Самый сильный аргумент который - сама Природа! Природа Любви! Но когда нас станет слишком много, старики увидят в нас, в нашей Вере, в нашей Любви опасность для своего дряхлеющего мира. Несмотря ни на что, мы выстоим!

- Выстоим! - дружно выдохнул зал.

- Выстоим, несмотря на любые мучения. Боль, освящённая любовью, способна приносить лишь радость - с этими словами Топан с таким остервенением укусил руку, в которой держал цветок, что на ней показались капли крови.

Вслед за ним, с не меньшим остервенением, каждый из собравшихся прокусил свою руку.

- Смотрите! - прокричал Топан. - Вот красный цвет жизни и любви. Сравните его с самым лучшим цветком, который сорван в самом лучшем саду старого, дряхлеющего мира. Разве может бледная, умирающая красота тягаться со смерчем бьющей в наших телах крови? Кровь требует Любви! Любви без запретов и рамок! И если в ответ Любовь потребует крови - мы не воспримем это как жертву... Нет, это радость Любви! Час Любви! Час любви! Час Любви! - судорожно начиная хрипеть, повторяя эти слова всё тише и тише, Топан начал трястись мелкой дрожью, которая вдруг перешла, в ритмичное топанье ногами. Молодые сектанты копировали каждое движение Топана, как и он нашёптывая: "Час Любви! Час Любви!".

Неожиданно Топан завыл так громко, что, казалось, в один микрофон вливается вопль тысяч быков. В следующий момент ударила оглушительная, больно режущая непривычный слух музыка.