Страница 20 из 35
— Двигай, оса, двигай! — конвойный, широкоскулый блондин, оскалился, закинув резиновую дубинку через плечо.
Смолин, на котором мешком висела с чужого плеча больничная роба, двинулся вперёд, мрачно глядя перед собой. Лагерное начальство, судя по всему, было настроено по отношению к нему отнюдь не лояльно, и Алексей мог побиться об заклад, что всё это происходит с подачи ненавистного шахматиста. Из рассказов Младшего он знал, что любой заключённый стремится попасть в больницу любыми, мыслимыми и немыслимыми способами: глотают гвозди, протыкают острыми предметами грудную клетку, вызывают воспаление конечностей, глотают всякую дрянь — это для них нечто вроде курорта, но только не в «Чёрном дельфине». Свести счёты с жизнью или выписать себе собственноручно «направление» в лазарет здесь из разряда фантастики. «Дельфин» это не обычная тюрьма, не зона, и уж тем более не поселение — суровые нравы, царящие в тюрьме, давно стали притчей во язытцах, поэтому Смолин и не надеялся на длительный больничный уход весьма сомнительного качества.
При выходе из больницы на него снова надели холщёвый мешок на голову, и Смолин, задыхаясь, молча стиснул зубы, вслепую передвигаясь в плотном кольце конвойных. Он знал, что в настоящее время мешки давно заменили на повязки, и тем сильнее росла и крепла ненависть к полковнику Белову, постаравшемуся максимально приблизить условия содержания Смолина, нахлобучив ему на голову мешок, чтобы тот не смог запомнить расположение коридоров.
Около камеры с него резко содрали мешок.
— Первый пост, в исходную! — крикнул брутальный конвойный с ёжиком редких рыжих волос. В ответ из камеры донеслось дружное «Еееееееееееееесть, гражданин начальник»!. Смолин внутренне напрягся: его привели не в одиночную камеру как до избиения, а в общую, что считалось обычной практикой в «Чёрном дельфине» — тасовать смертников** словно колоду карт, постоянно перемещая из одной камеры в другую, причём будущих сокамерников выбирают путём тщательного психологического анализа. Трое арестантов подбежали к стене и, ударившись в нее головой, подняли вверх руки, с вывернутыми наружу ладонями, закрыли глаза и открыли рот. Поза продумана до мелочей — чтобы заключенные не увидели, кто открыл камеру, а растопыренные пальцы исключали возможность спрятать между ними какой-либо предмет. Громыхнув массивной железной дверью, больного и ослабевшего, втолкнули в камеру, впечатав лицом в стену.
— ДОКЛАД! — прогремела очередная команда. Дежурный, бритый налысо исхудавший мужчина лет пятидесяти, скороговоркой отрапортовал, словно отче наш, оглашая имена и фамилии арестантов, даты начала отсидки, и кто за какие деяния получил срок.
Смолин уловил дикую волну агрессии — атмосфера накалена до предела. Дай только шанс — разорвут в клочья любого. Звери, не люди, звери.
— Оса, вперёд! Руку на стену, живо! — Смолина развернули лицом к камере, и он мгновенно сориентировался, осмотрев камерную обстановку: внутри стен — клетка, расстояние от стены до решетки приблизительно метр, что исключает возможность подойти к окну и к двери. Из внутренней клетки виден лишь крохотный, жалкий клочок неба, при всём желании не увидеть двор и внутреннее расположение тюрьмы. В камере кровати, стол, стул, параша, все намертво вмонтировано в пол, взять и передвинуть, к примеру, стул или стол нельзя.
«Твою мать…» — Смолину ничего не пришлось сделать, кроме как подчиниться: не обращая внимание на гипс и перевязанные рёбра, он согнулся, положив не травмированную руку на стену.
«Я прикончу тебя шахматист…» — пообещал Смолин, и его живое воображение нарисовало душераздирающую картину тупого скотского существования, на которое обрёк его Белов. Не известно, сколько дней ему придётся просидеть в этой убогой клетке, где ни сходить в туалет, ни поесть нельзя без присмотра соседей и надсмотрощиков, причем, первые представляли для него наименее ощутимый дискомфорт. В этом затхлом бетонном мешке, разграниченном железными прутьями, каждый занят своим делом, как будто никого нет рядом, мера, разумеется, вынужденная, но именно она спасает сокамерников от безумия. Как они живут тут, при этом, не потеряв рассудок одному Богу известно. Смолин напрягся, лишь на секунду представив, что будет, если у Круглого с Зимовским по каким-то, не зависящим от них причинам, не получится устроить ему побег.
«… сука…сука…» — Смолин не слышал докладывал конвойному дежурный, в голове билась одна единственная мысль — придушить эту гадину, раздавить, уничтожить, стереть с лица земли, тем самым очистив свою душу от гнетущих воспоминаний. Ненависть гигантской тенью заслонила слабое освещение тюремной камеры, на лбу выступили крупные капли пота, глаза налились кровью, а угольно чёрный зрачок расширился до предела, вытесняя тёмную радужную оболочку.
«Дыши спокойно, родной, — услышал он долгожданный голос двойника и заметно расслабился. — Вот так, вдох-выдох, концентрируй волю, ещё раз вдох-выдох!»
«Я убью его!» — процедил Смолин, продолжавший стоять в согбенной позе с высоко поднятой рукой.
«Убьёшь, родной, а сейчас — соберись. Пару дней в «дельфине» это не шесть лет в легионе. По-моему, трое убийц, людоед и два насильника пустяковая задача для тебя. Ты должен показать им кто главный. Вспомни, кто ты, кем был всегда! ТЫ КОРОЛЬ, АЛЕКС, ВОТ И ВЕДИ СЕБЯ, КАК КОРОЛЬ! Кнут, плётка и ежовые рукавицы. Зверьми управлять легче. Пару дней и ты будешь на свободе. Сейчас — соберись. Спокойный. Собранный. Лидер. Таким тебя должны увидеть твои соседи. Компания не самая подходящая, но ты должен подчинить себе не только этих тварей, но и свою ненависть. Думай о Пашке, о Толстяке. Это даст тебе силы. Всё это — явление временное. Младший пять лет отсидел, а тебе потерпеть пару дней. Всё, пришёл в себя? Молодец. А полковник? Шахматист своё получит, месть не терпит спешки…»
— ДОСМОТР ЗАКОНЧЕН! — откуда-то издалека донёсся начальственный рык конвойного. Смолин очнулся, выпрямил спину под грохот и лязг закрываемых засовов.
«Время действовать…» — он поправил здоровой рукой повязку на лице, повернулся к сокамерникам и пронизывающим тяжёлым взглядом обвёл камеру, держа на прицеле тёмных глаз каждого из сокамерников. Нехорошая ухмылка блуждала на его чётко-очерченных губах…
Примечание:
оса* — лагерный жаргон конвойных в "Чёрном дельфине". Оса — значит осуждённый.
** Смертник — так в "Чёрном дельфине" называют зэков, потому, что каждому из них согласно мораторию на отмену смертной казни заменили её на пожизненное заключение
"Какой дурацкий сон", — Лика с трудом разжала глаза, дотрагиваясь до лица.
"Черт, все же не сон… кровь…Кошмар, я сплю и вижу дурной сон…Франко мертв, водитель мёртв…»
Она, постанывая, кое-как вылезла из салона, в ужасе оглядываясь по сторонам. В том, что Франко был мёртв, в этом не было никаких сомнений. Заглянув в салон «Мазератти», Анжелика поняла, что водитель серьёзно пострадал в аварии.
«Я медсестра… я дожна… помочь…но не могу… бежать…пока не приехала полиция…Господи… за что!!! — невдалеке, словно в насмешку от переменчивой Фортуны, волею злого рока, послышался вой сирены. — Вот черт, только этого не хватало!!!"
Рязанцева с гулко бьющимся сердцем глядела на подкатившую полицейскую машину.
«Мне конец, я не владею английским, документы… по легенде я из Канады… молчать… немая, точно, я немая… Алексей… Господи… Не паниковать, документы на руках, всё в порядке…
Из автомобиля вышел молодой мускулистый полицейский, в белоснежной рубашке, заправленной в черные строгие брюки, на которых также была прикреплена кобура с пистолетом, рация и наручники, бликующие на солнце. Все того же черного цвета галстук, фуражка и солнцезащитные очки.
— Good morning,mem,officer Williams.
Рязанцева жестами попыталась обрисовать ситуацию, на что страж порядка коротко сказал: