Страница 38 из 42
"Аврора" выходит из Москвы в 16.30, успеваешь устать за полдня, а зимой так уж и темно, и луна в окошко заглянет, если справа сидеть. Кресла могучие с подголовниками и подлокотниками. Ноги можно вытянуть — вот в чем блаженство. То и дело звяканье за ухом и негромко:
— Пиво, чипсы, лимонад, фисташки... Пиво, чипсы, лимонад, фисташки...
Проходит в синей форме, за ним тележка.
Шлепанье пальцев по клавиатуре: деловой человек пишет-считает в ноутбуке. Разговоры вполголоса. Яркий белый свет, но уютный, не мешает ни читать, ни дремать.
"Жить хотелось несмотря ни на что. Так иногда хочется посмеяться! Часто взрослые осуждают нас за то, что нам бывает весело. Это так обидно, кажется — почему они не могут нас понять..."
"Закончился наш выпускной, прошел он, как на зло, плохо. Под окнами был шариатский суд, и они не дали нам нормально провести вечер. Я себе придумала такое платье! Оно было из сиреневого атласа Фасон получился на славу".
"Наш попугай стал метаться в клетке и кричать что-то, как будто чувствовал приближение смерти. Мы оделись, вышли в коридор. Мой брат Тима и двоюродный брат Орцик очень хотели спать, особенно Орцик. <...> Небо стало красным. <...> Нас бомбили. Потолок начал обваливаться. <...> Наша машина, стоявшая во дворе, загорелась. Я начала звать отца. Все плакали. Загорелась крыша дома, мы кричали, задыхались от дыма и копоти. Я видела ворота, которые отбросило далеко, а за воротами стояли родственники, в том числе мой отец, и у меня защемило сердце: неужели его больше нет? <...> Моя мать, отец, сестра, двоюродный брат Биболт были ранены. Моя бабушка и Орцик были убиты. У Орцика оторвало полголовы, бабушке пуля попала прямо в сердце. Весь коридор был в крови..."
"На машине мы лежали в четыре яруса. Мы, четверо, были в одежде. Остальные до пояса раздетые, некоторые в трусах. <...> Нас с машины выбрасывают. Если не успеешь побежать, собака укусит. Через строй к вертолету.<...> В вертолет по трапу надо идти, сзади руки связаны. Как хочешь поднимайся. Бьют тебя, пока не поднимешься. Если ты упал, собака укусит. И в вертолет заходишь — там бьют, бьют и гоняют тебя, куда им надо".
"Во время первой войны у нее пропал брат. Искала, где только могла. А нашла, так и не знала, радоваться или огорчаться — брат никого не узнавал после пыток".
"Тут и одичавшие собаки, и люди, которым больше некуда идти, и, плюс ко всему, солдаты с оружием в руках, которые с утра до вечера ходят по домам в поисках новой жертвы, объясняя это тем, что делают проверки. Днем, несмотря на тяжелые условия, сохраняется картина мирной жизни, но ночью..."
Мы все это давно знаем. Мне не нравятся люди, которые с любой темы сползают на это. Не можешь ничего сделать — так молчи. Но тут что-то другое. Может, мгновенное почти физическое чувство: вот там все это, а тут я еду в скоростном поезде "Аврора". В голубом вагоне. Неплохая вентиляция.
С чего бы это вдруг? В чем разница между пусть и постыдным, но привычным знанием о войне и тем, что я прочел в этой вот книге? Сентиментальность, детки, мол, в такой переплет попали, ничем не виноваты, выжили, да еще и написали, и в Москву прислали (одна из работ начинается с деликатной оговорки: "Я — чеченка, и фамилия моя - Саламова. Возможно, для всероссийского конкурса не совсем удачная национальность")? Неангажированность свидетелей? Нет, что- то другое.
Задача — не захват городов, не восстановление порядка, не мятеж или борьба с ним, задача — лишение жизни как можно большего числа людей, а точнее, уничтожение как можно большего числа личностей: сначала раздавить человеческое достоинство, а только потом убить.
Я не знаю лично ни одного чеченского подростка. Но я знаю русских. В школе с десятым классом я проходил "Хаджи-Мурата". Обсуждалось нападение русских войск на аул.
"Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была провалена и дверь, и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи- Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. <...>
Фонтан был загажен, очевидно, нарочно, так что воды нельзя было брать из него".
— Ну и что, это ведь война.
Так молодой человек самостоятельно приходит к образу мыслей, разделяемому большинством взрослых.
Но на эту реплику тут же нашлась другая:
— Если война, зачем было гадить в колодец?
Тогда я еще не читал "Быть чеченцем". Не знал вот буквально этих строк: "Шла стрельба. У нас был дом на три семьи. Когда я все-таки пробралась в квартиру, ничего не узнала. На полу валялись перья от подушек, книги, побитая посуда, а из дивана, который купил брат накануне войны, был сделан туалет".
Подростки со всей России пишут о том, что хранится в памяти их родных и соседей, о том, что осталось от семейных реликвий, что ждет своего часа в архивах: о революции, раскулачивании, сталинском переселении народов, арестах, голоде, страхе, сострадании, взаимопомощи, о том, как будто налаживалась жизнь, о надеждах, их крушении, возвращении к жизни, встрече давно потерянных близких. У ребят, приславших работы из Чечни, две темы: депортация 44 года и две нынешние войны, о которых им уже не нужно никого расспрашивать.
Может, мы обидели кого-то зря,
Календарь закроет этот лист.
К новым приключениям спешим,
друзья,
Эй, прибавь-ка ходу, машинист.
"Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".
(Лев Толстой. "Хаджи Мурат")
Расскажите нам о том, как в 43 году в горной деревне Хайбах загнали шесть сотен чеченцев в сарай и подожгли его, а когда они стали рваться наружу, встретили пулеметным и автоматным огнем.
Расскажите, детки, как ехали бабушки и прабабушки в ссылку. "Поезд останавливался на несколько минут, за этот промежуток люди должны были справить нужду и вынести помои. Соблюдая чеченский этикет, люди стеснялись делать это на открытой местности и отходили подальше, за что конвоиры расстреливали их на месте".
Расскажите, как рождались ваши предки. "Роженица во время схваток забилась под самые нижние нары (она стеснялась своего свекра). Когда раздался крик малыша, его туг же завернули в тряпье. Саму же мать долго не могли вытащить из закутка, а когда вытащили, то все увидели вместо нижней губы оскал верхних зубов, прикусивших ее. Женщина была мертва".
Почему же все такие вещи неприятные: кто в диван мочится, кто в фонтан, кого расстреливают за попытку отойти за кустик, кто свекра при родах стесняется? Подростки — и русские, и чеченские — прекрасно понимают, чем это отличается от обычной войны, а кто войну видел своими глазами, знает, что она всегда такая. Задача этого — не захват городов, не восстановление порядка, не мятеж или борьба с ним, задача — лишение жизни как можно большего числа людей, а точнее, уничтожение как можно большего числа личностей: сначала раздавить человеческое достоинство, а только потом убить.
В конце 80-х годов американский историк Френсис Фукуяма высказал мысль о том, что история кончилась. Кончилось противостояние сверхдержав, а значит, теперь во всем мире воцарится единый порядок и войны будут невозможны. Недавно в связи с антитеррористическими операциями Фукуяма поспешил взять свои слова назад. Воюем — значит история продолжается. Но дело не в верных или ложных прогнозах. Все подобного рода предположения строятся на мысли, что история есть война. Значит, и чеченские работы, присланные на конкурс, следует считать историческими в более прямом смысле, чем все остальные: дети свидетельствуют изнутри истории. А кино, мороженое, книги, дискотеки, театр, да и просто проулки — то, чего лишены большинство детей в Чечне, чего они зачастую вообще не помнят, — это так, шелуха? А бомбежки, зачистки, сожжение живьем, лагеря беженцев — это история? Судить не берусь. Но если это и есть история, то стоило ли затевать конкурс исторических работ? Зачем огород городить? Но есть, кроме чувства попранного достоинства, еще что-то в этих чеченских работах, какое-то измерение, которого нет даже в правдивых репортажах и толковых аналитических статьях.