Страница 39 из 42
На самом деле, мы впервые слышим голос настоящих чеченцев. Им еще рано воевать, значит, они еще не решили, воевать ли и за кого. Они не политики и даже не журналисты.
В этом их сходство с русскими коллегами. И там, и там дети зачастую переживали и осмысляли боль предыдущих поколений. Но у чеченских детей есть еще боль своя. И обида своя. Нет, обида кажется словом слишком легковесным. Они должны были возненавидеть нас. Да и ненависть — не то слово. Это понимал еще Лев Толстой: "Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения".
Третьего не дано - или учиться дальше, или в боевики.
Но из работы в работу звучит что- то иное порой по интонации, порой по мысли:
"Тут заиграла песня группы "ДДТ" "Осень". "Осень, ты напомнила душе о самом главном, что же будет с Родиной и с нами", — так пел Шевчук о той самой осени, которая пришла к нам с войной и оставила нас без ответа на вопрос: что же будет с нами? Пел, сам того не подозревая, как глубоко ранил душу".
"На блокпостах и в расположениях своих частей находились русские военные, а между блокпостами свободно перемещались боевики. Они были на расстоянии видимости и разглядывали друг друга в бинокли и оптические прицелы. Но при этом не стреляли. Это нам очень нравилось".
"Открылась дверь вагона, поднялся молодой солдат, он весь дрожал от холода, его глаза были полны слез. Мне стало его так жалко, что я предложила ему отцовскую фуфайку. Дальше по пути на остановках солдат приносил вместе с ведром каши буханку хлеба, спрятав ее за пазуху".
"По примеру своих знакомых десятки молодых людей из наших семей могли взяться за оружие, но старейшины на семейном совете решили: каждый, кто возьмет в руки оружие, будет изгнан из семьи".
"В поисках лучшей жизни мы всей семьей поехали в Оренбургскую область. <...> Я боялась русских. Но нас там приняли очень хорошо. Я нашла новых друзей. <...> Когда нас повезли в театр и в цирк, мне захотелось плакать, потому что я вспомнила детей, которые живут в Чечне".
"Город Грозный — город грез и несбывшейся мечты". Почему я здесь употребляю слова из песни, а не говорю своими словами? Да просто, когда мы касаемся больной темы, мы все говорим на одном языке".
Не очень-то оригинально, правда? Не слишком самобытно? Но дело совсем не в этом, мы должны просто осознать факт: они прислали это нам.
История есть война?
В Москве я разговаривал с пожилой чеченкой, учительницей истории из Грозного. Да, русских семей почти не осталось, в классе всего одна русская девочка. Ее оберегают и любят. Школьная библиотека сгорела вместе с разбомбленным школьным зданием, сейчас занимаемся в уже во втором по счету детском садике. На уроках и даже переменах не слишком шумят, хотя школа не маленькая — 600 человек. В основном, сидят в здании, но иногда лазают по руинам вокруг. В войну не играют никогда. Главная проблема — нет учителей, молодые разбежались. О чем говорят на уроках? Ну вот приносили мы книгу Джохара Дудаева, обсуждали ее, что правда, а что нет. Все приносят книги из дому, у кого что осталось. Очень хотят все поступить в вузы. Потому что третьего не дано: или учиться дальше, или в боевики. Многие ли из ваших учеников стали боевиками? Не знаю, но, кажется, совсем мало. Они слушаются старших. Старшие не велят воевать. В горах не совсем так. Как относятся к русским солдатам? Очень по- разному. Различают контрактников и срочников. На срочников зла не держат. А те, кто по своей воле...
Читая работы школьников, слушая учительницу, я все ловил себя на сомнении: а не хотят ли эти люди от страха просто произвести хорошее впечатление на меня, векового врага? Это сомнение в человеческой искренности показывает, насколько война проникла и в меня.
В конце сборника — несколько работ, написанных русскими, точнее, не-чеченскими школьниками: об отношении к войне разных людей, о беженцах, о погибших и искалеченных наших солдатах, о судьбе чеченских семей. Работы были из Ленинска- Кузнецкого, из поселка Ярега в Коми, из Астрахани, из Пензы. Вот как кончается последняя работа: "Сколько Moiyr выдержать люди в жизни? Большая и дружная семья, работящая и миролюбивая, пытается выстоять. Но война их не хочет отпускать, а мирный регион не очень-то принимает. <...> Нельзя заставлять мирных жителей возвращаться туда, где стреляют, проводят "зачистки", — в общем, на войну. Все люди должны иметь право на убежище. Я очень хочу, чтобы для настрадавшихся чеченских детей и для их семей таким убежищем стала наша Пензенская область. Хочу, чтобы они забыли то зло, с которым столкнулись в жизни, чтобы выросли добрыми, сильными и образованными. Чтобы все это дало им возможность противостоять злу".
Риторика? Опять под сомнение? Но если и здесь не поверить, последний шанс упущен. И для Чечни, и для России. Впервые за эти годы все возрастающей безнадежности и позора от собственного бессилия я услышал что-то помимо "чипсы, пиво, арахис". Книга "Быть чеченцем" — страшное обвинение, брошенное детьми взрослым. У свидетелей этого обвинения должно было найтись немалое мужество и достоинство: хотя бы для того, чтобы все вспомнить и рассказать. Похоже, что дети — из Гудермеса так же, как и из Астрахани, имеют талант, утраченный обезумевшими от ярости, страдания и унижения взрослыми. Талант жить. Их убивают, убивают их родичей, убивают и сами их родичи, а они все еще знают, как это — жить. И они защитят это право. Во всех работах - и русских, и чеченских сквозь ужас происходящего прорывается одно: "Так больше не будет!" В главном я все же согласен с Толстым: война прекратится не по воле правительств, а только если первый, второй, третий капрал не захочет воевать. Это поколение может изменить историю Чечни и России. Если не будет физически уничтожено.
РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ И НЕ ТОЛЬКО О НИХ
Михаил Георгиади
В компании с "кораблем пустыни"
...И когда оглянешься назад, селение, которое ты покинул, давно стерлось, не оставив и следа видимости. До ближайшего оазиса — сотни километров, обычная арифметика бедуина. Впереди лишь камень и песок. От горизонта до горизонта никаких признаков жизни. Непривычный пейзаж неизвестной планеты. Ни деревца, ни строения, ни зверя: лишь черная полоска скользит, подвигаясь вперед. Караван! "Корабли пустыни" бороздят море песка.
"Аллах сотворил сперва человека, а потом верблюда", — говорят бедуины. Верблюд умен, терпелив, быстр, а еще он поразительно переносит жару. Среди млекопитающих он лучше всего приспособлен к жизни в пустыне. Долгий естественный отбор наделил его организм множеством удивительных свойств.
И ноги у него, у этого верблюда, —
Как лунные лучи в ночи,
в минуту чуда.
Богатое седло и крепкая узда
Не снизят быстроты — полет.
а не езда!
Аль-Фараздак (VII - VIII вв.)
Было время, верблюдами была богата и наша страна. Едешь в поезде по средней полосе, смотришь в окно и видишь все то же: деревья, путники, домики, автомобили — и снова автомобили, механические звери нового века. А в поезде, который вез меня из Красноводска в Небит-Даг (дело было в 1985 году, и моя неполиткоррекьность простительна), развлекал (или досаждал?) вездесущий песок — казалось, он пробивался даже сквозь стены вагона, — а еще я время от времени чувствовал себя удивленным есенинским учеником (метемпсихоз, переселение душ), когда видел, как вдоль дороги бежит по пустынной дали, "как на празднике отчаянных гонок", верблюд. Бежит, силится догнать поезд, а тот равнодушно несется вдаль. "Милый, милый, смешной дуралей..."