Страница 23 из 38
— Этого нам не надо. Все это у нас есть, но только в натуральном виде.
Капитан обозлился.
— Да что вы, черт вас возьми, марсиане, что ли? И золото у них, и настоящие продукты…
Я сказал, что, строго говоря, мы действительно являемся обитателями другой планеты.
Вероятно, это подействовало на несговорчивого капитана. Он подумал и прокричал:
— Если вы, действительно, покупаете на золото, то у меня найдется для вас кое-что и получше.
И, помедлив для эффекта, он продолжал:
— У меня есть большая партия свежих ананасов и настоящего шампанского.
— Свежих ананасов и шампанского? Это подходящая вещь.
— Да, но дешево я их не уступлю. Я везу их по заказу очень высокопоставленных лиц.
— Идет. Мы платим золотом по дореволюционным ценам.
— Согласен, — ответил капитан.
— Тогда спускайте шлюпку и подымайте нас на борт. И имейте в виду: никаких предательств. Минные аппараты у нас наготове.
— Можете быть спокойны.
Через десять минут Стивенс и я в сопровождении двенадцати вооруженных людей стояли на палубе парохода. Пока мы расплачивались, партия ананасов и вина была погружена в шлюпки и они двинулись к «Плезиозавру».
Милостивые государи, я был растроган. Очень растроган. Я положительно не знаю, чем объяснить такое искреннее и сердечное расположение к нам экипажа судна. Эти добрые люди наперерыв предлагали купить у них то то, то другое. Они готовы были продать не только все товары, но и сам пароход. Даже самих себя, пожалуй. Повторяю — я был очень тронут. Но принимать слишком высокие жертвы — не в моей натуре.
Когда я, окруженный конвоем, протискивался назад к трапу, я заметил, что во всех глазах, смотревших на меня отовсюду, читалась истинная скорбь. Добрые, симпатичные люди!
Я уверен, что не будь у меня конвоя, а главное «Плезиозавра» с его минными аппаратами — экипаж этого судна с восторгом оставил бы меня погостить у себя подольше.
Но я никому не люблю быть в тягость. Знаю по опыту, что гости иногда надоедают.
С грустью в сердце я предпочел возвратиться на «Плезиозавр».
Милостивые государи, я сделал дорогую и ненужную покупку: шампанским всех марок у меня завалены погреба, а плантации ананасов на острове дают более чем обильный урожай. И все же я не оставил на пароходе ни одной бутылки, ни одного ананаса. Вы спросите — почему?
Потому что, когда миллионы людей умирают с голода или предаются каннибальству, то «высокопоставленные» лица могут посидеть без вина и экзотических фруктов.
Могут.
Глава XIII
Когда я припоминаю события последнего времени и делаю попытку разобраться в их головокружительном вихре, — мне и теперь еще кажется, что на самом деле все случившееся является плодом моей расстроенной фантазии. Или просто одним из тех необъяснимых бредовых пароксизмов, которые иногда, без всякой видимой причины, поражают мозг вообще здорового и нормального человека. О подобных пароксизмах я вычитал однажды в капитальном труде какого-то весьма известного невропатолога. Характерным признаком такого скоропреходящего заболевания является то, что человек, оставаясь видимо совершенно здоровым, абсолютно теряет способность различать реальные события от событий, порожденных его воображением.
Временами я готов был уверовать в то, что и со мной случилось нечто подобное. Если бы непосредственно после всего происшедшего мне каким-нибудь чудом удалось оказаться в полном одиночестве, я, без сомнения, утвердился бы в этом мнении окончательно. Но я не один. Меня окружают люди, бывшие не только свидетелями, но и участниками разыгравшихся событий. Каждый из них служит живым и непосредственным напоминанием всего пережитого. Разговоры с этими людьми, а также взволнованные пересуды, до сих пор еще не затихшие в городке, свидетельствуют, что случившееся не бред, а факт. Непреложный и реальный факт.
Но лучше всего подтверждает происшедшее обыкновенная, средней толщины тетрадка в простом клеенчатом переплете.
Эта тетрадка лежит сейчас передо мной. Ее страницы исписаны крупным и четким, бесконечно дорогим мне почерком. Я пробегаю эти отрывистые, порой торопливо и беспорядочно набросанные записи на испанском языке, — и снова и снова переживаю события последних дней.
Как я был глуп! Глуп и преступно слеп. Я положительно не понимаю, как все то, что является для меня теперь столь ясным и понятным, или совсем не обращало на себя моего внимания, или казалось плодом излишней, ни на чем не основанной подозрительности.
Джон Гарвей, — пусть все случившееся поможет вам излечиться от вашей излишней доверчивости к людям. Доверчивости, которая столь странным образом сочетается с присущей вам, как вы уверяете, прозорливостью. Любовь плохой советчик, дорогой сэр. Очень плохой советчик, смею вас уверить. Мне кажется, сейчас вы ясно понимаете это. Если это действительно так — я очень рад.
И еще прошу вас на будущее время: ради Бога — поменьше самомнения и несокрушимой уверенности в своей непогрешимости. Вы — отличный коммерсант; вы человек выдающегося государственного ума и прекрасный политик. Но в жизни, дорогой мой, в повседневной обыденной жизни, вы часто оказываетесь беспомощным ребенком.
Помнится, когда Джордж сказал вам однажды, что ваша голова оценена революционным правительством в миллион бумажных долларов, вы презрительно улыбнулись и совершенно искренне уронили: «Это дешево, слишком дешево». Если вы имели в виду голову коммерсанта, государственного человека и политического деятеля, — цена за нее, действительно, могла быть выше. Но голова Джона Гарвея, как рядового обывателя… Нет, любезный сэр, за нее я не дал бы и десятой части назначенной суммы. И притом по курсу нынешнего дня. Ни центом выше.
Как вы думаете, милостивые государи, кто во всей этой истории оказался самым умным, прозорливым и здравомыслящим человеком? Держу пари — вам никогда не угадать. Знаете, обладателю какой головы я завидую? Обладателю головы Джефферсона. Джефферсона, моего камердинера. Он, и только он, оказался пророком и давно предвидел здоровым инстинктом простого человека все, что случилось.
Вы не завидуете мне? Вы правы: когда человек, управлявший некогда полумиром, приходит к убеждению, что его голова ничего не стоит в сравнении с головой его камердинера — здесь вряд ли есть место для зависти.
Как ни тяжело, но все же надо записать все случившееся. Итак — я начинаю.
Это случилось ровно через двадцать четыре часа после возвращения с нашей веселой экскурсии «за покупками».
Утром в этот день я встал в самом превосходном настроении духа. Я позавтракал, выслушал обычный доклад и сделал кое-какие необходимые распоряжения. Оставшись один, я взглянул на часы: было только девять часов. До момента, когда я мог зайти за мисс Мэри для того, чтобы отправиться с ней на обычную утреннюю прогулку, оставалось еще более получаса времени.
Я прочел накопившиеся за истекшие сутки радио-граммы и еще раз порадовался безошибочности высказанных мною не так давно предположений. В течение последнего месяца Европа почти целиком освободилась от сатанинского рабства и постепенно начинала оправляться от многолетней, казавшейся уже неизлечимой, болезни.
Воскресшая повсеместно фанатическая религиозность делала для красных правительств совершенно немыслимой борьбу со стихийными, правильно-организованными восстаниями народов. Народы, уже освободившиеся, оказывали вооруженную поддержку народам еще боровшимся и только начинавшим восставать. Образовывались коалиции, заключались союзы.
Если религия, по мнению красных пророков, была для народа опиумом, то для них самих она оказалась смертельным ядом.
Течение моих мыслей прервало появление Джефферсона. Мисс Мэри просила меня, чтобы я шел гулять, не дожидаясь ее. Она чувствует себя совсем больной и весь день не будет выходить.
— Миледи сама говорила с вами? — спросил я Джефферсона.
— Нет, сэр. Мне передал это мистер Джордж, когда я прислуживал ему за завтраком.