Цвет надежды

Гермиона глубоко вздохнула и набралась храбрости, чтобы взглянуть на его профиль. Он тут же замедлил шаг и вопросительно посмотрел в ответ. В ярком свете факелов в глаза бросились его бледность и очень усталый вид. Гермиона сразу вспомнила, сколько сейчас времени, и закусила губу, рассердившись сама на себя.

Он истолковал ее несчастный вид по-своему. Потер переносицу свободной рукой и тут же отвернулся, указывая на доспехи, стоявшие в нише.

— В этих доспехах мой пра-пра-прадед участвовал в походе против…

Вот так. Он подумал, что ей стало скучно, и решил попутно рассказывать историю той части замка, которую они проходили. В другой раз Гермиона несказанно обрадовалась бы возможности узнать побольше об истории родового замка древнейшей магической семьи. Но сейчас, после целой вечности тревожного ожидания, неизвестности, неопределенности, невозможности поговорить о нем хоть с кем-то, услышать в ответ хоть слово поддержки, утешения… Ну в самом деле, не с друзьями же его обсуждать. Выслушать ее грандиозные новости — вовсе не означает принять их. С родителями? Боже мой, ну как можно говорить о нем с родителями?! Ведь мама уже наслышана о «слизеринском гаденыше». И, вкратце рассказывая о школе, Гермиона упоминала об этом мальчишке в таком контексте, что теперь будет просто невозможно объяснить маме, с чего вдруг он стал самым важным на свете, как так получилось.

Он указал на какую-то картину, и Гермиона посмотрела в ту сторону, где в неясном свете факела виднелась широкая лестница. В памяти всплыло первое впечатление об этом замке. Тогда, издали, замок напомнил ей исполинского воина. Девушка вдруг подумала, что вся эта многовековая громада теперь принадлежит ему. И не только замок, но даже страшно представить, что еще… Если бы на нее в одночасье свалилась необходимость справляться со всем этим, она бы с ума сошла. Ведь большое наследство — это только звучит хорошо, а на деле, наверняка, настоящий кошмар. О том, что внезапно свалившееся богатство — это только мизерная часть его нынешних проблем, Гермиона предпочла не думать. За эти дни она уже довела себя до бессонницы, напридумывала миллион исходов сложившейся ситуации…

Тогда, в лазарете, после их странного, безмолвного чаепития, довольно быстро прерванного мадам Помфри, ничего не прояснилось. Наоборот. Уверенность от того, что он не сказал «нет», и что один раз его губ даже коснулась тень улыбки, испарилась следующим утром, когда Гермиона примчалась на рассвете в больничное крыло только для того, чтобы услышать: «Мистер Малфой уехал рано утром… Нет, никакой записки не оставил… У кровати вы, конечно, можете посмотреть, но это лазарет, а не совятня». Гермиона вернулась домой, и начались бесконечные дни, наполненные изматывающим ожиданием. Она ждала хоть какой-нибудь весточки, от кого угодно, от любого человека, который мог что-то знать о нем. Она почти дошла до того, чтобы написать Забини или Паркинсон, или Гойлу. Да она готова была написать даже Снейпу! Всем… кроме него. Потому что было страшно. Вдруг он не ответит? И, если не ответит, то потому что занят, или потому, что случилось что-то страшное? А может, просто в его сумасшедшем мире больше нет для нее места? Ведь одно дело — встречаться урывками в Хогвартсе, где самая большая опасность — наткнуться на Филча в пустынных коридорах, и совсем другое — встречаться теперь, когда они в шаге от сумасшедшей войны, которая обязательно разразится. Девушка понимала, что ему сейчас вовсе не до сентиментальных разговоров. И не до глупых привязанностей. У него недавно погиб отец. Ведь каким бы ни был Люциус, он был отцом Драко. И тот, конечно, не может не переживать. Да, возможно, это не то оцепенение, которое охватило его после смерти тети… Во время встречи в лазарете Драко выглядел абсолютно спокойным. Но Гермиона почему-то не поверила этому спокойствию. Упорно казалось, что оно продлится ровно до того момента, когда юноша, наконец, окажется наедине с собой. И ей одновременно и хотелось, и не хотелось разделить с ним этот момент, как-то помочь. Мечты… глупые, наивные. Впрочем, даже если она снова все себе напридумывала, и его не затронуло случившееся, все равно остается необходимость организовывать похороны. А ведь здесь все не так просто. Люциус вне закона, и вряд ли Министерство оставит Малфоев в покое в этой ситуации. А еще есть Волдеморт, которому этот мальчишка фактически сорвал все планы. Причем, уже во второй раз. И есть еще миллион опасностей. Умом она понимала, что он поступил правильно, уехав под прикрытие стен родового имения, которого нет ни на одной карте мира. Его, конечно же, там никто никогда не найдет. Но ведь она тоже не найдет. Наравне с Министерством и Волдемортом.

Неизвестность и неопределенность просто убивали Гермиону все эти пять дней. Великий Мерлин! Прошло всего пять дней! А ей казалось, что целая вечность. И после этой вечности тревожного ожидания идти сейчас вот так, рядом с ним, — было как глоток свежего воздуха.

Пусть усталый, измотанный, но ведь он живой, он рядом. Пусть всего на час…

Гермиона вслушивалась в негромкий голос, не вникая в смысл слов, и гадала: ей кажется, или он вправду простыл? Если здоров, то почему его голос звучит непривычно хрипло? А если простыл, то почему же она не заметила этого раньше, когда разговаривала с ним через камин, моля Мерлина о том, чтобы мама не заглянула в гостиную. Ну что же она такая бестолковая! Сколько раз обещала себе сделать запас зелий, уменьшить его до карманного размера и всегда носить с собой. Хоть как-то быть ему полезной, хоть чем-то помочь, а не создавать вечные проблемы и сложности.

И только, когда он остановился напротив массивной двери и открыл ее, отступив на шаг и выпустив руку Гермионы, девушка осознала, что он чудовищно нервничает. И как она не поняла этого раньше? Напряжение исходило от него буквально волнами.

Он нервничал… Как же он нервничал. От этой мысли внезапно стало легче. Значит, не одной ей страшно. И если он тоже переживает, значит, для него это тоже важно. Ведь важно же?

Здесь по-прежнему главенствовали два оттенка: серый и зеленый. На тумбочке у кровати лежала потрепанная книга, закладкой ей служила яркая открытка. Кажется, та самая, которую Гермиона видела у его кровати в лазарете на Рождество.

— Это моя комната.

Гермиона обернулась и посмотрела на юношу. Он покусывал губу и быстро оглядывал комнату, словно проверяя, все ли в порядке. А ведь у него, пожалуй, должны были остаться не самые приятные воспоминания от ее прошлого визита сюда. Вот так вот обнаружить за собственной кроватью не самую любимую сокурсницу, да еще принесшую «потрясающие» вести.

— Камин, — он небрежным жестом указал в сторону камина, в котором едва теплились угли. — Его можно разжечь, кстати, если тебе холодно. Стол, кровать, тумбочки, там ванная. Обычная комната, в общем.

Юноша проговорил все это скороговоркой, словно для того, чтобы побыстрее пройти этот неловкий момент.

— Спасибо. Я ее уже видела, — нервно усмехнулась Гермиона.

— А… О… Я как-то не подумал. Ну, тогда со шкафом тебя, пожалуй, знакомить не буду.

— Мы с ним уже знакомы, спасибо. Даже ближе, чем хотелось бы.

Гермиона с замиранием сердца увидела, как его губы тронула усмешка, которую он постарался сдержать, но без особого успеха.

— У меня потом вся одежда твоими духами пахла неизвестно сколько, — он указал на нее обвиняющим жестом.

— Я здесь не при чем. Шкаф был твоей идеей! — возмущенно ответила Гермиона, против воли радуясь тому, что духи напоминали о ней хоть какое-то время. Интересно, это напоминание раздражало, или ему было все равно? Или же было что-то еще? Впрочем, тогда — вряд ли.

— Избавиться от запаха — дело пяти минут, — небрежно произнесла Гермиона.

— Я не таскался на домоводство по пять раз в неделю, — скривился юноша.

— У тебя в доме толпа порабощенных эльфов, — голосом трагической героини проговорила Гермиона. — Они бы тебе в этом помогли.

— Еще эльфов в это вмешивать не хватало, — дернул он плечом.