Сезоны

Посвящение в горные инженеры состоялось через два дня после того, как все защитились. Балкон на четвертом этаже Малого, 40. Стою по пояс голый лицом к проспекту, спиной — к раскрытой двери и смотрю на деловито снующих внизу людей. Пах! Пробка от шампанского ударила в спину. По спине потекли ледяные шипящие струйки. Что-то сжалось внутри. Торжество и грусть — еще один этап моей жизни пройден.

Итак, я — горный инженер.

Извечное

…Где сыщешь любовь при такой неперке?

Все равно что в автомобильном Нью-Йорке

на счастье искать подкову.

Что верно, то верно.

Ладно. Оставим. Об этом после как-нибудь.

Конец начала

В отделе кадров Северо-Восточного геологического управления мне дали направление в Восточную комплексную экспедицию. Я не возражал.

II. То, что случалось потом

Отношение к Пуссену

Я не знаю, где больше всего на свете дураков. Слышал, что вроде бы есть даже остров Дураков. Или был. Или люди его придумали. Во всяком случае, уверен, что я смог бы стать хорошим губернатором этого острова.

Началось с того, что, обернувшись ко мне, она сказала:

— …Бёлль мне нравится, а к Хемингуэю я отношусь не более чем с почтением… И знаете почему?

А лодка выскочила из-за поворота, и мы с Саней увидели, что метрах в тридцати ниже поперек реки лежит дерево. Тридцать метров — это секунд десять-пятнадцать, не больше.

Мы «воткнули» шесты с левого борта в валунное дно. Нашу НЛ-5 сразу развернуло боком. Как лодка не перевернулась — загадка. Но мы крикнули: «Раз!», навалились на шесты, да так, что чуть грыжу не нажили, — черная, сверх всякой меры груженная резинка скользнула к берегу, и в тот же момент Саня, как хоккеист после двух минут штрафного, пулей выскочил за борт.

Лодка пошла кормой вперед — к дереву… Но дудки! Саня упирался изо всех сил, намертво вцепившись в звенящий носовой конец.

Вода вокруг точно взбесилась! Лодку ворочало то вправо, то влево, будто собака извивалась, протискиваясь сквозь прутья узкой решетки. Вот-вот опрокинет Саню, и тогда… Но Саня оказался надежным якорем. Мало того, он даже умудрился подтащить лодку к берегу, и она замерла на спокойной воде всего в каких-то пяти метрах от страшного ствола, за которым грохотал водопад.

На берегу у меня противно задрожали ноги, руки, спина. Саня молча сел на борт лодки и задумчиво принялся стягивать сапог. А она…

Она сняла очки, достала платок, протерла стекла, забрызганные во время Саниного прыжка, снова надела очки и произнесла следующее:

— А вот Шоу!.. Не Бернард, а Ирвин, — уточнила она. — Шоу всегда создает настроение чего-то необычного, особенно в новеллах. Какое-то, знаете, тревожное чувство… Это мне нравится, — добавила она и выжидательно посмотрела на меня: что отвечу.

И вот как раз в тот момент я, здоровый парень, с трезвой головой, открывший за свою недолгую жизнь рудопроявление и минеральный источник и прошедший, как сам считал, огонь, воду и медные трубы, именно тогда я почувствовал себя абсолютным дураком.

А может быть, действительно полминуты назад ничего не случилось? Может быть, не было поворота, не было рухнувшего поперек потока дерева? Не было отчаянных усилий ради того, чтобы избежать катастрофы? Может быть, вообще мы не здесь, а где-то далеко-далеко, в теплой, уютной комнате, где светит бра, а все сидят в креслах вокруг журнального столика и, потягивая кофеек и покуривая сигареты, наговорившись «за геологию», начали говорить «за искусство»?

Мне хотелось протереть глаза и потеребить нос. Кажется, я это и сделал. Огляделся. Нет, все вроде бы на месте: и тот же гул реки, и тот же ствол тополя, через который перекатывается вода, и серые тучи над горизонтом, созревшие до такой степени, что могут в любую секунду заморосить на неделю… Э, да вон и Саня сидит на упругом борту черной резинки и выливает воду из сапога. Все как надо. Все как и должно быть.

И после того как мы разгрузили лодку, перенесли ее по ту сторону ствола, перетащили вьючный ящик, палатку, спальники и другое свое барахло, снова уложили его по местам, уселись и, оттолкнувшись, поплыли дальше, ко мне снова пришло ощущение театральности всего происходящего. И причиной тому была она.

Мы сплавлялись вниз по Правой Быстрой маршрутом. День или два сплавляемся, а затем два-три дня отрабатываем кусок нашей площади по долине какого-нибудь притока, но уже пешком.

До того памятного дня, о котором я только что рассказал, погода стояла отличная, что твое бабье лето на материке. Шла первая половина сентября.

А в тот день погода испортилась. Да и пора бы уж ей: побаловала — и хватит.

Вверх по долине подул холодный ветер. «Зазусманило», — прокомментировал Саня. «Благо, дождя пока нет», — сказал я.

Было бы благо, если бы не она. Я по натуре своей не женоненавистник, но в маршрутах не перевариваю я женские штучки. А тут черт попутал: согласился в свой последний маршрут взять для стажировки этого молодого специалиста с законченным университетским, которого угораздило появиться у нас в конце самого сезона.

Нет, не сразу так. Я долго отнекивался, отказывался. Но «железных» доводов не хватило, и начальник партии (о нем расскажу позже) все же распорядился. В конце концов я и сам подумал: «Пусть прокатится на лодочке по реченьке. Жалко, что ли?»

А эта реченька с первого же дня пути показала нам свои зубки. После того как мы выгрузились из вертолета, надули лодку, завьючились и отчалили, прошло не больше получаса, и вот первая остановка — здоровенный перекат. А там пошло-поехало: завалы — перекаты, перекаты — завалы… В отдельные дни удавалось проплыть километра три — не больше. И это-то при сумасшедшем течении! А пота сколько?! Сколько нервов?!

После того самого раза, когда мы чуть не залетели под завал, плыть стало и легче и труднее. Легче — потому что русло углубилось, и всяких пакостей встречалось значительно меньше, труднее — потому что река стала петлять.

А тут она! Как с ума сошла. Будто ее ничто не волновало, будто все ей нипочем. Саня не даст соврать: буквально перед каждым поворотом она начинала излагать свои доморощенные взгляды на литературу и искусство. И когда после очередных треволнений, потому что поворот он и есть поворот — пока не проскочишь, шиш дальше увидишь, слышал я очередную ее эффектную концовку, то чуть в воду не лез от злости. Мне до спазм в глотке хотелось крикнуть ей в лицо: «Ну, кого ты из себя корчишь?» Хотелось, а молчал. Воспитали меня так. И все-таки не выдержал и после очередного ее выступления как-то раз не без яда заметил:

— Почему, чуть что, тебя просто-таки разбирает? Ты, случайно, не собираешься менять профессию? Ну, на худой конец, стать музыкальным критиком, что ли? — вспомнил я Паниковского.

Она усмехнулась и промолчала.

Вопрос повис в воздухе крючком, и к крючку можно было бы привязать удавочку. Для себя.

Я бы, наверное, по сей день так и ходил в дураках, если бы не случай.

Однажды, после дежурного поворота, мы с Саней зазевались, не успели вытолкнуть лодку на тихую воду и попали в стремнину, которая, описав дугу, почти вплотную прижала нашу лодку к левому берегу. Положение не из приятных: берег обрывистый, высотой около трех метров. Нечего было и думать о том, чтобы пристать к нему на такой скорости. Единственный выход в подобной ситуации — держаться подальше. Мы с Саней дружно, в два шеста отталкивались от обрыва. Она рассказывала нам о своем отношении к Пуссену.

Оставалось только обогнуть затонувшую корягу под левым берегом, громадную, с обломанными острыми сучьями, похожую на растасканную кучу металлолома. И тут беда — Санин шест угодил в расщелину, и его как рванет из рук Сани!