На холодном фронте

Едва мы успели удалиться под прикрытие лесной чащи, как действительно в костре затрещали патроны, раздались взрывы железных ящиков, наполненных минами.

Между тем, первый и второй взводы, обойдя с двух сторон бежавшую группу финнов, выгнали ее из леса на снежную поляну. Оставив четырех солдат убитыми, финны бросились по крепкому насту к озеру и хотели обогнуть зиявшую посредине черную с серебристой рябью полынью. Это им не удалось.

Лишь более прыткому финскому пастору удалось вырваться в сторону. Но и ему наперерез, сбросив полушубки, пустились в одних гимнастерках три автоматчика, принявшие пастора за офицера и потому пожелавшие взять его живьем… Пятеро финских солдат были окружены. Оставался только пастор.

— Поймать его! — вскричал старший лейтенант Шамарин — и, огибая полынью, с бойцами пустился на помощь своим товарищам.

Оказавшись со всех сторон окруженным наседавшими, но не стрелявшими красноармейцами, пастор догадался, что его намереваются взять в плен. Он дал несколько выстрелов из маузера, но не задев никого, нерешительно покрутил револьвер около своей головы, обронил его и еще с большей прытью бросился к полынье.

Пастор добежал до полыньи и засуетился на ее краю, И когда один из бойцов подбежал к нему почти вплотную, он, зажмуря глаза, прыгнул в воду. Брызги разлетелись во все стороны.

— Отставить! — приказал Шамарин, боясь, как бы кто-нибудь из бойцов не бросился следом за пастором. Впрочем желающих искупаться не было.

Черная, как смоль, озерная вода расступилась и приняла грузное тело. Увы! Темноводная, озерная «пучина» в этом месте оказалась настолько мелкой, что пастор, открыв глаза, увидел себя стоящим в воде всего-навсего по колени. То ли вода показалась ему слишком холодной, то ли неудача самоубийства отрезвила его, как бы то ни было, воздев обе руки к небу, пастор выругался на чистом русском языке и произнес дрожащим голосом:

— Сдаюсь! Видно богом смерть не уготована…

Затем он, как тюлень, на брюхе выполз на лед. отряхнулся и бегом покорно помчался посреди красноармейцев в сторону дороги, где клубился дым горевшего обоза и слышались последние взрывы уничтожаемых боеприпасов…

Довольные операцией, мы, не чувствуя усталости, прошли на обратном пути лишних десятка полтора километров, лишь бы благополучно завершить свой поход и не нарваться на противника.

Прошли беспрепятственно. Но перед самым выходом в свои тылы случилась беда: в поздние сумерки исчез конвоируемый финский пастор. Пользуясь потемками, густой лесистой местностью и тем, что внимание к нему было уже ослаблено, пленник сбежал.

Искать его было бесполезно. Стрельбой из пулеметов и автоматов «прочесывать» лес — тем более.

Краснов отозвал в сторону командира роты Шамарина и начал его «разносить».

— Какому ротозею ты поручил охрану и конвоирование «языка»? Куда ты сам глядел? На что это похоже? Такое ротозейство всю нашу операцию насмарку сведет, а нас насмех поднимут!..

Шамарин растерянно разводил руками.

— Товарищ комбат, разрешите доложить: я сам никак не ожидал такого недоразумения. Я дал «языка» под ответственность красноармейца Загитдулина Ибрагима; лучший, дисциплинированный, смелый и самый находчивый боец в моей роте!.. У меня в роте три татарина: Загитдулин, Мухаметов, Галиев, — все они один к одному — прекрасные ребята! Так посмотреть — народ не крупный, а дерутся смекалисто, превосходно. Ничего плохого об Ибрагиме сказать не могу. Одного не пойму: зачем в древние времена татары против нас воевали? Еще в ту пору совместно с ними нам бы немцев прикончить, и от этого большая бы экономия в людях была…

— Ты мне турусы на колесах не разводи, — оборвал Краснов Шамарина, — я тебе урок истории сам могу преподать. Вот придем на место, разберемся. Кого-то следует взгреть за это. Я ответственности тоже с себя не снимаю. Да если бы я знал, что он задаст стрекача, я бы его приказал, сукина сына, связать. А теперь вот его ищи-свищи!..

Краснов то ругался, то раздражение его ослабевало и ему становилось смешно:

— Эх, ребята, ребята, головы бедовые! Кому вы позволили себя надуть? Потом хоть дома жонкам не рассказывайте про этот «геройский» случай.

— Ничего, товарищ комбат, в следующий раз пойдем, самого ихнего архиерея сымем…

— Лет восьмидесяти, авось такой не удерет, — уныло отшучивался Краснов.

18. Будничные дела в обороне

Командир дивизии — рослый полковник — и приехавший из штаба генерал — солидный, дородный, — на бойкой и стройной лошадке, впряженной в легкие санки, разъезжали по частям и подразделениям дивизии; интересовались состоянием обороны, устройством заграждений, противотанковых препятствий, минированием проходов и стыков, и всем тем, чем может интересоваться большое начальство. Попутно они заглянули и в нашу землянку. Заглянули и восхитились образцовым порядком в ней. Теплая, светлая и уютная землянка содержалась в чистоте, как горница невесты. Пол был гладкий, ровный, строганый, стены и потолок отделаны переплетенной в ромб сосновой дранкой. Портреты — Ленина, Сталина, Героев Отечественной войны Панфилова, Гастелло, Зои Косьмодемьянской глядели со стен. Самодельная кровать с постелью и подушкой под чистой, безукоризненно простиранной простыней, три самодельных стула около треугольного стола; на полочке два — три десятка книг; в небольшом шкафике — запас консервов и разная незатейливая посуда на случай прихода нетребовательных, но безотказных до угощения гостей, — все было расставлено, как на смотру, У самых дверей помещалась раздевалка и чугунная печка; рядом с раздевалкой было аккуратное жилье Ефимыча.

Генерал все похвалил и сказал полковнику:

— Посылайте всех командиров на экскурсию сюда, пусть учатся, как можно и как надо жить в обороне.

— Это верно, — согласился командир дивизии.

— Все дело в связном, товарищ генерал, — сказал я. — У меня связной Ефимыч — золото-человек!.. Он за порядком следит.

— А он где помещается?

— Рядом из раздевалки дверь к нему.

— А ну-ка, посмотрим у него как?

Ефимыч, слышавший этот разговор, слегка дрогнул, быстро одернул на себе гимнастерку. Дверь распахнулась, и генерал с полковником вошли.

— Связной рядовой Родинов! — бойко отчеканил Ефимыч.

— Здравствуйте!

— Здравия желаю!

— Чем занимаетесь?

— Осиливаю четвертую главу истории партии, товарищ генерал.

— Похвально! Партийный?

— Никак нет, готовлюсь вступить.

— Хорошо. Правильно. А и здесь тоже неплохой порядок! Молодец, товарищ Родинов, молодец!..

— Рад стараться, товарищ генерал.

— В старой армии служили?

— Полтора года до революции в лейб-гвардии Измайловском полку!

— А это что у вас такое?

— Это у меня приспособление, заместо часов, товарищ генерал…

На специальной полочке помещалась цинковая коробка из под патронов, в нижней ее части стеклянная банка с водой и цифровыми делениями; в верхней — в круглое отверстие была вставлена опрокинутая кверху дном бутылка. Через горлышко бутылки, сквозь какое-то препятствие, по каплям просачивалась вода, медленно, равномерно капая в стеклянную банку.

— Досюда докапает — час, досюда — два, до этой черточки — четыре и так далее, — пояснил Ефимыч, — очень правильные, проверены по настоящим. Из боевого охранения ребята прибегают у меня спрашивать сколько времени и по моим часам посты меняют. И никогда никаких нареканий не бывало…

— Настоящих у вас нет часов? — спросил генерал, с любопытством рассматривая изобретение Ефимыча.

— Никак нет. А капитан часто уходит, свои уносит, ну, мне без часов-то вроде скучно…

— Товарищ капитан, — обратился генерал ко мне, — как несет повседневную службу ваш связной?

— Отличный связной, лучшего я себе не желаю.

Тогда генерал достал из кармана брюк небольшие никелевые часики с надписью на крышке: «Боевому русскому народу от трудящихся США» и, подавая их Ефимычу, произнес: