Страница 23 из 33
К схожим последствиям приводила и ориентация на иностранные инвестиции. Позволяя решать некоторые задачи индустриализации, этот путь ставил национальную экономику в чрезвычайную зависимость от внешних условий; подчинял ее внутреннее развитие не национальным приоритетам, а целям и интересам иностранных государств и отдельных компаний. В результате чрезвычайно усиливалась и роль внешних проблем, и роль внешних ограничителей. Не случайно индустриализация на этом этапе сопровождалась серьезными социальными конфликтами, нередко идущими под лозунгом ограничения иностранного вмешательства во внутренние дела.
В-третьих, задачи концентрации ресурсов часто мешали разрушению элементов традиционного регулирования, вступали в противоречие с обеспечением свободы экономической деятельности. Интересную иллюстрацию этому тезису дает А. Гершенкрон, сравнивая задачи, стоявшие перед Тюрго в предреволюционной Франции XVIII в. и Витте в предреволюционной России начала XX в.: «Можно предположить, что шесть эдиктов Тюрго 1776 г. привели бы к снижению недовольства. Возможно, дальнейшие решения относительно частичного выкупа сеньоральных прав существенно уменьшили бы вероятность успешной революции. Достаточно было политики отрицания, ликвидации (имеется в виду ликвидация традиционной системы регулирования. – Авт.). Напротив, Витте в своей экономической политике не мог ограничиться лишь мерами по устранению препятствий на пути экономического прогресса» (Gerschenkron, 1968. Р. 274). Далее Гершенкрон рассматривает поддержанные Витте меры по укреплению такого средневекового института, как крестьянская община, оправдывая их тем, что «круговая порука» при уплате налогов государству позволяла выжимать больше ресурсов из крестьянского хозяйства, увеличивать доходы бюджета. Более того, он придерживается той точки зрения, что курс на разрушение общины после революции 1905–1907 гг. ослабил фискальные возможности государства и ограничил его способность поддерживать индустриализацию.
Теперь можно сформулировать основные особенности стран глубокой экономической отсталости, осуществлявших модернизацию. Первое – индустриализация в них могла быть успешной при гораздо менее последовательном снятии сохранившихся от традиционного общества ограничителей, чем в странах ранней индустриализации и даже умеренной отсталости. Второе – процесс индустриализации в них наиболее противоречив и конфликтен, он предъявляет взаимоисключающие требования к различным секторам экономики и экономическим субъектам, способствует возникновению новых ограничителей в процессе снятия старых. При этом он протекает в неблагоприятной внешней среде, в условиях агрессивной политики более развитых государств, направленной на раздел рынков и подчинение собственным интересам стран менее развитых. Третье – задачи масштабного перераспределения ресурсов, подавления социального недовольства и отстаивания собственных интересов на международной арене требуют концентрации политической власти. А это практически повсеместно ведет к установлению авторитарных режимов. Активно модернизирующееся государство не может позволить себе такой роскоши, как учет требований и интересов тех, кто объективно страдает от модернизации. Значит, влияние политических ограничителей неизбежно будет возрастать, а вероятность их эволюционного устранения – уменьшаться.
Особенности модернизации в странах глубокой отсталости неоднозначно влияют на характер происходящих в них революций и способны приводить к диаметрально противоположным последствиям. С одной стороны, высокая конфликтность этого процесса может вести к расширению участия масс и усилению роли идеологии «бунтующих ограничителей» в ходе революционных катаклизмов. С другой стороны, возможность проводить модернизацию без радикального устранения оставшихся от традиционного общества ограничителей делает вполне вероятным успех революции «сверху» при сохранении пассивности масс. Таким образом, и широкое антимодернизационное движение в рамках мексиканской революции, и успех революции Мэйдзи в Японии в равной мере можно объяснить особенностями догоняющего развития в странах глубокой отсталости.
Однако по мере экономического развития стран глубокой экономической отсталости взаимоотношения различных субъектов индустриализации видоизменяются. Роль ведущей силы индустриализации постепенно переходит от государства к банкам, а на более поздней стадии промышленные предприятия постепенно освобождаются от опеки и диктата финансовых институтов и устанавливают с ними более равноправные отношения (Gerschenkron, 1962. Р. 21–22). Именно в соответствии с этой логикой осуществлялась индустриализация Японии. Сначала государство играло центральную роль в этом процессе, создавая с нуля многие отрасли промышленности. До 1880 г. практически все современные промышленные предприятия были организованы правительством[69]. Кроме того, государство осуществляло крупные капиталовложения в развитие инфраструктуры (Black, 1975. Р. 172). Однако, по мере преодоления глубокой экономической отсталости, развитие все в большей мере стало осуществляться самими экономическими агентами. В 1880-е годы японское правительство приватизировало принадлежащие ему предприятия, которые были куплены в первую очередь крупными банкирами и финансистами, тесно связанными с властью (Trimberger, 1978. Р. 118–119). Таким образом, в полном соответствии с логикой, рассмотренной А. Гершенкроном, контроль над промышленностью перешел в руки крупных банков. Благодаря слиянию банковских институтов с промышленными предприятиями возникли гигантские многоотраслевые дзайбацу, постепенно распространившие свой контроль на всю экономику[70]. Ситуация все более начинала напоминать Германию, где экономическое развитие замедлилось в результате поражения в Первой мировой войне.
Несмотря на продажу промышленных предприятий в частные руки, государство в Японии сохраняло активную роль в развитии экономики. Правительство продолжало оказывать финансовую поддержку промышленности через государственные заказы, субсидии, налоговые льготы, обеспечение кредитными ресурсами (Trimberger, 1978. Р. 119; Black, 1975.
Р. 174). Кроме того, правительство сохраняло определенную направляющую роль в промышленном развитии. Принятый в 1884 г. «Меморандум по промышленности» определял общие цели индустриального развития на ближайшее десятилетие (Black, 1975. Р. 171). Сохранение тесной связи промышленности с государством – также одна из характерных черт, объединяющих Германию и Японию. Поэтому вполне естественно, что, несмотря на сохраняющееся отставание Японии от Германии по уровню экономического развития, выход из экономических трудностей 1930-х годов в этих странах осуществлялся схожими путями: установление военного режима, репрессивная политика внутри страны и экспансионистская вовне, переход от конкурентно-рыночных механизмов, пусть и несовершенных, к усилению прямого государственного вмешательства в экономику[71].
Таким образом, многие страны догоняющего развития преодолевали кризис ранней модернизации, сохраняя серьезные встроенные ограничители, препятствующие адаптации к новым требованиям. Это привело к острым политическим катаклизмам в ходе кризиса зрелого индустриального общества. Однако сначала фашистские революции, а затем поражение во Второй мировой войне и последующий оккупационный режим разрушили сохранившиеся барьеры. Были сняты ограничения социальной мобильности, установлены демократические политические режимы, преодолены крайности монополистической структуры экономики. В результате адаптационный потенциал этих стран оказался достаточным для эволюционного преодоления кризиса ранней постмодернизации.
По-другому сложилась ситуация в России.
2.5. «Особый путь» модернизации России
Россия имела давние традиции поддержки и развития предпринимательства, восходившие ко временам Петра I. Спонтанная индустриализация началась в стране еще в начале XIX в., в текстильной и сахарной промышленности. Однако наиболее быстрое промышленное развитие характерно для последних десятилетий XIX в., и шло оно при активной поддержке со стороны государства. Специалисты до сих пор не пришли к единому мнению о том, какова была роль государства и роль частной инициативы в российской индустриализации, однако все они согласны, что «государство было исключительно важным фактором экономической жизни, по европейским или североамериканским стандартам – прямо-таки чрезвычайным» (Munting, 1996. Р. 334); при этом «государство в значительной мере узурпировало ту роль, которую в Англии играли предприниматели» (McDaniel, 1991. Р. 73).
69
«Японское правительство разрушило феодальные барьеры в торговле и промышленности, а затем пошло по пути строительства железных дорог и телеграфа, открытия новых угольных шахт и экспериментальных сельскохозяйственных станций; оно создавало новые литейные производства, верфи, машинные мастерские; импортировало иностранное оборудование и специалистов по механизации производства шелковых и хлопчатобумажных тканей; открывало образцовые фабрики по производству цемента, бумаги, стекла» (Trimberger, 1978. Р. 118).
70
«Эти большие банки, имеющие тесные связи с государственной бюрократией и крупнейшими частными капиталистами, стали уникальной характеристикой… японского капитализма дзайбацу» (Trimberger 1978. Р. 118).
71
Э. Тримбергер не признает фашистский характер режима, установившегося в 30-е годы в Японии, считая, что «фашистское движение, которое преуспело в Германии и Италии, так и не смогло захватить власть в Японии» (Trimberger, 1978. Р. 135). Б. Мур, напротив, рассматривает его как разновидность фашизма, однако отмечает, что фашизм в Японии возник более естественным путем, и гораздо труднее провести жесткую границу между демократической и тоталитарной фазой в политической истории Японии, чем Германии (Moore, 1966. Р. 299, 304).