Страница 12 из 33
Не менее важно и то, что в предреволюционные десятилетия активизируется фрагментация населения в целом, связанная с усиливающимся социальным расслоением, привязкой источника жизнеобеспечения к традиционным либо новым экономическим структурам. В основе дифференциации здесь также лежит различие экономических интересов. Идет расслоение крестьянства, означающее выделение, с одной стороны, более зажиточной верхушки, а с другой – безземельных слоев. У традиционной цеховой системы появляется конкурент в лице мануфактуры или фабрики, вызывая противоречия между новыми предпринимателями и городскими ремесленниками. Позиции купцов, предпринимателей и финансистов дифференцируются в зависимости от того, насколько тесно их коммерческая деятельность связана с интересами существующего режима. В результате создается почва для многочисленных противоречий.
Анализируя наказы различных сословий, адресуемые Генеральным Штатам во Франции в 1789 г., Ф. Фюре отмечал многообразные внутри- и межсословные конфликты: «между богатыми и бедными крестьянами – на почве дележа общинных выгонов; среди владельцев мастерских и мастеров гильдий – из-за разногласий в вопросе о свободе труда, между епископами и приходскими священниками – о демократизации церкви, между дворянством и церковью – по проблеме свободы прессы». Общий вывод – «общество «статусов» и «рангов» было в высокой степени раздробленным (партикуларистским)» (Furet, 1981. Р. 58).
Несомненно, фрагментация всех слоев общества существенно влияла на ход революционного процесса. По словам Дж. Голдстоуна, «революции… обычно выявляют множество конфликтов, уходящих корнями в социальные структуры нижнего уровня и в большей мере затрагивающих народные массы, чем конфликты вокруг национального правительства» (Goldstone, 1991. Р. 49).
1.5. Фрагментация общества и революция
Активное экономическое развитие и вызываемая им фрагментация общества приводят к резкому ослаблению государственной власти в стране, а потому делают неизбежным революционное разрешение конфликта между новыми процессами и встроенными в ткань общественных отношений барьерами к адаптации. И дело здесь не только в неспособности существующей власти к решительным шагам. В истории были случаи, когда предреволюционные режимы неадекватно воспринимали характер стоявших перед обществом задач и своими действиями лишь ухудшали ситуацию. Однако есть и противоположные примеры, демонстрирующие способность власти в предреволюционный период осознавать необходимость перемен и предпринимать активные попытки их практического воплощения.
Но при нарастании кризисных явлений и фрагментации общества объективные условия для преобразований оказываются чрезвычайно неблагоприятными. Во-первых, власть не может проводить целенаправленную политику, поскольку вынуждена концентрировать все силы, использовать все доступные ей инструменты для предотвращения финансового краха, даже если это противоречит более долгосрочным задачам[40].
Во-вторых, она постоянно испытывает давление абсолютно несовместимых требований – различные социальные слои и элитные группы ждут от нее диаметрально противоположных действий. Чьи бы интересы она ни пыталась удовлетворить, это неизбежно вызывает все большее сопротивление остальных. В сложной мозаике разнонаправленных сил и интересов ни один из предлагаемых существующей властью путей преобразований не может найти общественной поддержки: с высокой вероятностью баланс интересов «против» всегда окажется больше, чем «за»[41].
Попадая во все более безвыходную ситуацию, власть начинает метаться, то идя на поводу у радикальных настроений, то пытаясь спрятаться в привычных рамках традиционной системы, то проявляя излишнюю жесткость, то соглашаясь на бессмысленные компромиссы[42]. В результате режим становится еще более уязвимым, теряя свою базу и среди традиционных сторонников, и во вновь возникающих социальных слоях. Он вызывает всеобщее недовольство, хотя и по диаметрально противоположным причинам. Ослабление государственной власти продолжается.
В подобных условиях доступные правящему режиму способы поддержания социальной стабильности резко ограничиваются. Революция в Иране и распад советской империи, судя по всему, дали недвусмысленный ответ на вопрос, столь долго интриговавший специалистов по теории революции: «Если Карл I в 1640-м, Людовик XVI в 1789-м, Николай II в 1917-м и прочие располагали бы сильными и надежными войсками, которые они хотели бы использовать для подавления инакомыслящих, кто может с уверенностью утверждать, что революция разразилась бы именно в этот момент или произошла бы вообще?» (Hagopian, 1975. Р. 157). Армия и полиция – неотъемлемая часть общества, они находятся под влиянием господствующих в нем идей и настроений. Высшее офицерство представляет собой важнейший слой правящей элиты, и кризисные явления этой элиты не могут обойти его стороной. Поэтому потеря правящим режимом социальной поддержки и доверия со стороны элиты резко сокращает его возможности использовать силовые методы подавления недовольства[43].
Начало революционного процесса не снимает многочисленные конфликты и противоречия, характерные для предреволюционного общества. Новая власть, приходящая на первой стадии революции, на этапе революции «сверху», наследует ту же ситуацию, с которой не справился старый режим. Общество остается предельно фрагментированным, разнонаправленные силы и интересы подрывают возможность проводить сколько-нибудь целенаправленную политику «сверху». Именно степень фрагментации общества в результате предшествующего периода экономической динамики в гораздо большей мере, чем степень радикальности программ, предопределила различие в судьбе лидеров революции Мэйдзи и вождей первого этапа Великой французской революции.
В настоящее время доказано, что Япония перед революцией Мэйдзи не находилась в состоянии полного застоя, как полагали ранее. Годовые темпы роста ВВП на душу населения в 1830–1860 гг. составляли 0,10-0,15 % (Мельянцев, 1996. С. 245). В стране развивалась торговля, шли процессы протоиндустриализации (Hanley and Yamamura, 1977). Проблемы, с которыми столкнулся сёгунат Токугавы к середине XIX в., также схожи с другими известными предреволюционными ситуациями. «Иностранцы добивались доступа к японской торговле. Внутри страны финансовая ситуация была ненадежна, традиционная система статусов и рангов по богатству и доступу к власти пришла в расстройство, все чаще происходили народные волнения» (Goldstone, 1991. Р. 411).
Тем не менее, можно предположить, что дестабилизирующее воздействие на традиционные структуры здесь было слабее, чем в других странах при «старом режиме». В подтверждение этой гипотезы можно привести по меньшей мере три фактора. Во-первых, хотя экономический рост в Японии не прекращался, его темпы были существенно ниже, чем во Франции второй половины XVIII в. (где они составляли более 0,6 %)[44] и даже в Англии XVII в. (0,20-0,23 %) (Мельянцев, 1996. С. 93). Во-вторых, достигнутый ко второй половине XIX в. уровень экономического развития Японии был существенно ниже, чем во Франции конца XVIII в. и в Англии середины XVII в. По уровню ВВП на душу населения Япония отставала от этих стран в указанные периоды примерно на треть (см.: глава 2, табл. 2.2). В-третьих, закрытость от внешнего мира, проводившаяся в Японии политика изоляционизма элиминировали воздействие нестабильности мирового рынка на внутреннюю ситуацию в стране.
Меньшая зрелость предреволюционных противоречий подтверждается еще и тем, что при всей слабости господствующего режима, его внутренний кризис оказался недостаточно глубок для спонтанного начала революции. Смена власти произошла лишь под воздействием внешней угрозы.
40
Характеризуя действия Карла I перед началом английской революции, Дж. Голдстоун отмечает: «Многие из этих проектов были в высшей степени коммерческими и прогрессивными: повышение до рыночного уровня ренты на королевских землях, кооперация при разработке и эксплуатации болот и лесов, продажа торговых привилегий для международной и внутренней торговли (по нашему мнению, последнюю меру едва ли можно считать прогрессивной. – Авт.). Другие проекты были консервативными и феодальными: ужесточение правил опеки с целью извлечения дохода в казну, требование к джентри приносить рыцарскую присягу, а также торговля титулами и должностями. Но вся эта политика преследовала одну цель: увеличить доходы казны» (Goldstone, 1991. Р. 80–81).
41
Ф. Фюре обращает особое внимание на отсутствие консенсуса в рамках элиты по вопросу о путях реформ как предпосылке французской революции: «Каждый шаг государства вызывал сильную враждебность большей части правящей элиты, которая никогда не могла объединиться ни в поддержку просвещенного деспотизма, ни ради осуществления либеральных реформ» (Furet, 1981. Р. 113–114).
42
В отсутствие консенсуса элит, отмечал Фюре, «монархия в своих попытках решить ключевую проблему – сбор налогов – шарахалась от деспотизма к капитуляции» (Furet, 1981. Р.113).
43
Только в том случае, если режим в кризисной ситуации сохраняет способность к маневрированию и способен «купить» социальную поддержку хотя бы части недовольных, он может позволить себе использовать силу против другой их части. В этом смысле весьма характерен пример революции 1905 г. в России, который обычно приводят для иллюстрации возможности подавить революцию силовыми методами. Царское правительство не могло использовать силу, пока оно не пошло на принципиальные уступки политическим требованиям буржуазных партий. Лишь получив хотя бы временную поддержку со стороны буржуазии, правящий режим смог силой подавить революционное движение «снизу».
44
Рассчитано по: Мельянцев, 1996. С. 248.