Убить стивена кинга

Стрелецкий познакомил меня со многими сотрудниками Службы безопасности президента, чтобы я мог консультироваться с ними по отдельным эпизодам. Они рассказывали много, я оставлял мало, выжимая для читателя только сок. Переварить всё, что мне пришлось услышать, и превратить это в литературу – дело не из лёгких.

«Во власти мракобесия» – колоссальный опыт.

Многие режиссёры подбирались к этому произведению, но все предлагали изменить в сценарии имена кремлёвских чиновников. Все боялись правды. Но ведь штука в том, что исторический роман потому и является историческим, что он повествует о том, что было, а не об абстрактных ворах, коррупционерах и шпионах. Режиссёры облизывались и уходили, так и не решившись на экранизацию. И чем больше таких случаев, тем яснее я понимаю, насколько велико значение этого романа.

ВЛИЯНИЕ ДРУГИХ ПИСАТЕЛЕЙ

Стивен Кинг – писатель, которого я бесконечно уважаю, но книг которого в моей библиотеке нет. Читал и сразу отдавал кому-нибудь…

Кинг обладает уникальным талантом превращать ситуацию в историю. Мне было интересно прочитать одну, затем вторую его книгу. Но третью я одолел уже с большими усилиями и больше не читал, потому что книги Кинга не дают мне ровным счётом ничего. Стивен Кинг будто ловко обманывал меня, водил за нос, обещая открыть великую тайну, а подсовывал лужу крови и человека с пустыми чёрными глазницами.

Не хочу, чтобы поклонники Стивена Кинга поняли меня неверно.

Он гениален, потому что написал уникальные книги. Многие подражают Кингу, но никто не смог сделать ничего своего, похожего на произведения Кинга. Любой другой, взявшийся за что-нибудь наподобие «Девочка, которая лила Тома Гордона», выдохся бы на десятой странице, потому что невозможно написать книгу, в которой нет сюжета и в которой рассказывается только о том, как заблудившаяся девочка бредёт по лесу. Это просто невозможно. В романе не происходит ничего, нет действия, но читатель следит неотрывно за тем, как в книге ничего не происходит. Гений Стивена Кинга заключается в умении разворачивать неторопливое повествование, отталкиваясь от ситуации, но совершенно не интересуясь сюжетом.

Не менее показательным является роман «Игра Джералда», где приехавшая в загородный домик молодая пара, Джералд и Джесс, остаётся наедине и намеревается заняться любовью. Для баловства он приковывает её наручниками, затем что-то происходит, и она бьёт мужа ногой в пах с такой силой, что Джералд умирает у неё на глазах. Она остаётся прикованной к кровати. А потом больше половины книги посвящено тому, как Джесс пытается освободиться от наручников. Меня потрясло, как Стивен Кинг сделал это: каждое движение тела, каждое движение глаз, каждое движение мысли, миллиметр за миллиметром он заставлял читателя двигаться на крохотном пространстве кровати вместе с Джесс к долгожданной свободе. И ничего другого, только это. А что потом – мне уже не интересно было знать. Доберётся ли Джесс до людей, не умрёт ли от голода и жажды – не имеет значения, потому что всё напряжение ожидании уже растрачено.

Так не умеет никто.

И так не надо уметь.

Такие произведения воруют душу читателя ради того, чтобы в конце так ничего и не сказать – это сродни мошенничеству. Но таков Стивен Кинг. Он дал читателю то, что читатель хотел получить – тайну. Он создал огромные пустые ящики, в которые читатель прыгает, надеясь отыскать там что-то, но там ничего нет. Если бы к его уникальному таланту присоединить идеи, наполнить его романы мыслью… Но мыслей у Стивена Кинга нет, поэтому я не поклонник его творчества. Литература тем и отличается от всех прочих видов искусства, что она опирается на слово, а слово способно нести идею. Музыка и живопись пробуждают чувства, но не мысли. Только слово, ничто другое не может принести мысль. Расточителен тот, кто использует слово лишь в качестве праздничного фейерверка, забывая о всей полноте возможностей литературы.

Каждый яркий писатель интересен по-своему.

Антон Чехов, Эрих Мария Ремарк, Саша Соколов, Фёдор Достоевский, Николай Гоголь, Лев Толстой, Юрий Нагибин, Генри Миллер, Аркадий и Борис Стругацкие… Все они настоящие, говорящие лично от себя, не подражающие никому. Каждым можно и должно восторгаться, каждый из них вызывает вопросы, за каждым хочется идти, потому что каждый из них умеет набросить на читателя невидимую волшебную сеть. И каждого из этих, истинных, перечитываешь снова и снова – через год, через пять лет, через десять – и открываешь в них новое.

Глупцы развлекают глупостями, умные люди – мыслями. Размышление – это тоже развлечение, только не на уровне нижней чакры, как сказали бы йоги, а на уровне верхней. Литература – развлечение для ума. Одно то, что кино может смотреть абсолютный балбес, даже идиот, а для прочтения книги необходима, по меньшей мере, грамотность, говорит о том, что литература предназначена для ума. Вдобавок книгу надо не только прочесть, но и понять, а это уже – труд, на который способен не каждый.

Впрочем, было бы неверно говорить, что литература обязана быть только глубокомысленной. Это в корне ошибочно. У каждой книги своё предназначение, как и у каждого человека. Одна женщина рождена лишь для того, чтобы радовать мужчин идеальными формами своей фигуры, другая – быть умным собеседником. Требовать, чтобы все совмещали в себе красоту внешнюю с духовным богатством, было бы глупостью…

Как-то раз, в далёкие интернатские годы, мне дали на один вечер книгу «Анжелика в Новом Свете». Я не прочитал её, а проглотил. И смог не только проглотить, но и сделать кое-какие выписки в тетрадь. Забегая вперёд, признаюсь, что позже, когда мне в руки попала первая книга «Анжелики», я прочитал её через силу. Она утомила меня. Эротическая сторона «Анжелики», так восхищавшая многих, меня не увлекла, хотя я с детских лет падок на эротику. В «Анжелике» было много приключений, вернее сказать, только приключения. Казалось, что ещё нужно мальчишке? Но у каждого свои потребности. Как ни странно, мне никогда не нравился Дюма, я не смог дочитать «Трёх мушкетёров» и до середины, про остальные романы этого цикла вообще молчу. С определённым усилием я справился с индейскими романами Фенимора Купера. Майн Рид нравился мне выборочно («Всадник без головы» – гениальное по своей выдумке произведение, остальные романы слабее, но кое-что я прочитал по два-три раза, так как меня интересовали индейцы).

И всё-таки Анн и Серж Голон оставили глубокий след в моей мальчишеской душе. Они были необыкновенно живописны. Читая о жизни Анжелики в Новом Свете, я впервые видел написанное так, будто действие передо мной разворачивалось на сияющем киноэкране. И ещё я ощущал написанное. Текст проникал в меня на физическом уровне, он пропитывал моё тело. Одна из первых сцен, поразившая меня, – это купание главной героини в холодном озере: «Вода была такая ледяная, что у Анжелики даже перехватило дыхание. Но уже через миг она почувствовала, как блаженная прохлада разливается по её пылающему телу. Она вошла в воду по самое горло и, застонав от наслаждения, откинулась на спину. Вода подхватила её горячий, словно свинцом налитый затылок. Она закрыла глаза. Холод проник до самых корней волос. Она почувствовала, как в ней возрождаются силы. Анжелика открыла глаза. Целый мир свежести, ярчайших красок и света был перед нею. Она мягко оттолкнулась в воде и поплыла. За ней золотистыми водорослями плыли её волосы».

Этот горячий затылок, «словно свинцом налитый», был так осязаем, что я в те минуты почти перевоплотился в Анжелику. Сидя за потёртым деревянным столом посреди большой комнаты, с тремя скрипучими кроватями вдоль стен, с безликим квадратным шкафом справа от двери, со стенами, покрытыми масляной краской отвратительного зелёного цвета, я не видел вокруг ни кроватей, ни стен, ни громких голосов за дверью, ни тяжёлого стука трамвайных колёс, ни интерната вообще. Я находился в озере посреди безбрежного леса и чувствовал ровно то, что чувствовала Анжелика. Авторы книги сумели загипнотизировать меня, перелить мою душу в чужое тело и чужое время. Они сумели превратить меня в книгу, выкрав меня из стен интерната и поместив в мир, созданный буквами. Такое отрешение от реального мира во время чтения книг приходило ко мне при знакомстве с романами «Возвращение со звёзд», «Мастер и Маргарита», «Последняя граница», «Хищные вещи века», «Улитка на склоне», «Меж двух времён» (всех не перечислить). Не каждое литературное произведение уводит в другие пространства. Многие увлекают, но не все в состоянии задёрнуть занавес вашего настоящего мира, отгородить от него. Например, Жорж Сименон и Конан Дойль писали таким образом, что я лишь скользил по поверхности страниц, не погружаясь в них с головой. Интересные и неожиданные повороты их детективных историй всегда оставались для меня только повествованием. Прочитав завязку, можно было смело перевернуть несколько страниц и заглянуть сразу в конец, где сыщики обязательно расскажут всю историю в двух-трёх абзацах. Это не те произведения, в которых читатель растворяется полностью. Они лишены настроения. При этом их нельзя назвать примитивными. Их задача занять время, а не заставить читателя чувствовать и думать. Они просто не призваны создавать вокруг читателя иную реальность.