Быть Босхом

Мастер Босх велел подмастерью посигналить огнем фонаря, и корабль пристал к берегу. Помолившись Пречистой, Ян Масс последовал за злодеем на палубу, после чего корабль сразу отчалил, на палубе взору гостей предстала адская картина: гробы с мертвыми ростовщиками со снятыми крышками. У каждого мертвеца на голове сидело по жабе, которая вынимала монеты из кошелька покойника и вкладывала в сердце, а черт в образе эфиопа в белой чалме сидел на капитанском мостике и тщательно записывал, сколько монет проглотили сердца менял. Когда монеты переставали влезать, эфиоп давал жабам команду вкладывать золото в зубы покойников.

Увидев живописца, эфиоп поклонился ему, словно старшему, а мастер Босх велел подмастерью освещать жабу на голове мертвеца, пока он рисовал углем ее гадкую рожу на бумаге.

Тут жаба прыгнула на голову Ян Масса, и он чуть не испустил дух, и очнулся в хлеву оттого, что свинья стала тыкать рылом в его живот.

Нужны ли еще доказательства отпадения вероотступника от Господа и предания его огню инквизиции?

Бишкиль.

Забежим вперед.

Поняв, что мой стол ограблен, а наброски романа прочитаны (с ликованием прочитаны: ну и писака, ни слова правды! ни полслова о жизни!), я, вернувшись в гарнизон, в припадке досады сорвал со стены своего офицерского домика репродукцию "Корабля..." из "Огонька" и чуть было не запустил лист бумаги в раскрытую печку. Зима 1972 года была хоть и полна солнцем, но холодна, и огонь жадно корчил рожи из топки, подначивал: ну бросай, бросай, или слабо?

Я помедлил и вернул репродукцию осиротевшему гвоздику.

В Лувре, стоя перед "Кораблем дурней", я вспомнил тот юношеский порыв разодрать и сжечь Иеронима в далекой уральской дыре на краю Европы.

Переведем дыхание.

До Лувра я не видел воочию ни одной картины Босха в подлиннике.

И вот что удивительно - первым оригиналом стал именно "Корабль дураков", который дал рабочее название задуманному роману о Босхе и какой был моим ветреным оконцем в средневековье долгих два года уральской ссылки в судьбу. С понятным трепетом всех жилок замер я у картины, которая излучала волнение первой любви, потому что "Корабль дураков" была вдобавок еще и первой увиденной мной вообще репродукцией Босха, самым-самым первым впечатлением о художнике. И хотя сегодня мне ближе босхианский шедевр видений "Сад земных наслаждений" из Прадо или гениальное "Несение креста" в Генте, мой первый восторг провинциального юноши виноградной улиткой прилепился как раз к этой лозе.

Чуть мокрым взглядом свидания, через тридцать лет после юности я блаженно вглядывался в вертикальную доску на луврской стене, благо кошмарная очередь к Моне Лизе осталась в крыле Denon, а здесь, в залах, отданных Северному Возрождению, на втором этаже крыла Richelieu, было безлюдно...

Что сказать?

"Корабль дураков" далеко не шедевр, кисть грубовата, да и колорит мутноват, и все же это язвительное нравоучение, написанное Босхом около 1490 года беглой скорописью эскиза маслом на доске; сатира, сверхъестественным способом доведенная до состояния эмблемы. Как и Мона Лиза, это икона поп-арта. В почти нищей живописи проступает прочность геральдики, где жанровая сценка доведена до символических манифестаций смысла. Это щит сарказма у ног гневного архангела Гавриила. Перед зрителем, на щите протестантизма намалевана пьяная компания дураков, которая, горланя во весь рот, пустилась в далекое плавание на утлой посудине, не понимая опасности затеи... Карикатурный Ноев ковчег обжор и блудниц, который обречен на скорую гибель...

Тут моя мысль сбилась, потому что я обратил наконец внимание на оправу, в которой помещалась работа Босха (кстати, единственная картина Босха в грандиозном луврском собрании). Небольшая прямоугольная доска размером 57,8 на 32,5 была помещена в красивую средневековую раму скупой резьбы, покрытую лаком, по которой шел уютный желобок темного вишневого скользкого колера... Бог мой! Чуть ли не в точно такую же рамку был вставлен когда-то натюрморт с цветами, висевший в простенке между окном и комодом в комнате моего детства. Мама любила развешивать дешевенькие репродукции на картоне в простеньких рамках. Надо же! Среди миллиона луврских картин и миллиона позолоченных рам только Босх дунул мне в глаза родным сквознячком, ведь скользить по желобку пальцем и наслаждаться гладкостью лака было одно из развлечений бедного детства.

Вернувшись в отель на бульваре Бомарше (где я набрасывал вот эту страницу романа), я сразу вписал встречу в Лувре, пока она не остыла в памяти, - глазунья хороша, пока шкворчит на сковородке.

Но вернемся к незаконченной сцене, где капитан Самсоньев делает в ресторации выволочку свободолюбивому герою.

Не стоит производить ненужных стране впечатлений.

Не стоит никого увлекать.

Короче, слова капитана госбезопасности про производство впечатлений попали в самое яблочко, угодили стрелой в фанерную мишень декадента, каким я тогда был вырезан рукой промысла для стрельбища бытия.

Моя теория европейской и русской новейшей истории вкратце выглядит так: Россия - государство сугубо эстетическое, это огромное произведение искусства, страна-впечатление на окружающий мир. Экономические законы здесь подчиняются требованиям эстетики, а все остальное от лукавого. Вот почему мы оказались так чувствительны к нашествию плеяды эстетических чудовищ в конце XIX и начале XX века... Эту плеяду первыми украсили Оскар Уайльд и Уильям Моррис - первый сделал свою жизнь произведением искусства, а второй провозгласил принцип полной эстетизации быта. Дом, город и мир отныне становились предметом декора, ванную украшали изразцы с ломаной линией ирисов, на плече Сары Бернар разгуливал маленький хамелеон на золотой цепочке, а один из основателей фашизма Габриэль Д'Аннунцио мог упасть на пол во время светского раута и кричать до изнеможения: я хочу есть, я хочу есть... Молодой Гитлер создавал образ национал-социалистической партии как художник, как известно, это он придумал штандарты и знамена партии свастику в белом круге идеализма на фоне пролитой алой крови, он рисовал форму для штурмовиков, словом, создавал партию по эстетическим лекалам, по законам впечатления. Молодой Бухарин был увлечен Верхарном, культом крови, юной плотью нимфеток. Троцкий бесился от вида сибирских баб-молодух на станциях, их молочно-розовая плоть казалась ему пощечиной идеализму, молодой Сталин писал стихи о розах, а когда вытащил из воды утопающую девочку, поклялся при всех, что она вырастет и станет его женой, так оно и вышло. Он был маниаком сильнейших впечатлений. Он создавал СССР как империю красоты, как выставку силы и духа на удивление другим, и эта тяга была по душе народу эстетики. Империя страстно увлеклась плеядой тех дивных чудовищ, и молодая компартия была, конечно, партией политического декаданса.

Словом, призвание России - создание череды впечатлений на окружающий мир.

Вот почему так опасен у нас человек, производящий впечатления.

Посох Св. Христофора, или Видение Тундала

(Босх в компании с испанским королем Фердинандом Арагонским

и королевой Изабеллой Кастильской совершает путешествие в ад

в окрестностях Толедо)

С высоты холма было хорошо видно, что ад представляет собой просторную площадь, искусно выложенную кое-где разноцветной, а чаще черно-белой шахматной клеткой. На этом идеальном пространстве были местами разбросаны загадочные сооружения и фигуры, столь странные и непонятные, что хотелось их рассмотреть поближе. Что и предложил король своему спутнику.

- Мессир, - сказал Фердинанд, приглашая жестом спуститься с вершины холма по ступеням узкой мраморной лестницы, - эту местность обнаружил наш поэт и мой верный рыцарь дон Энрико де Арагон маркиз де Вильена, и мы называем ее адом. Потому что она слишком удивительна, чтобы назвать ее как-то иначе. Сейчас вы сами убедитесь в этом.

На широком пространстве, не меньшем, чем долина Алькаста у ног Альгамбры расположилось 1877 фигур, сложенных рукой творения в самый изумительный узор видения, которое когда-либо открывалось человеческому взору: цветущие побеги исполинского сада земных наслаждений, увешанных плодами любви, чья лопнувшая кожа ежевики или спелого яблока цвета земляники с оттенками персика была пронизана прекрасными червями объятий юных девушек и юных мужчин, сложенных в позах, одновременно самых непристойных и безмятежно невинных. Касание распускалось венчиком рук и султаном татарника, на котором повисала хрупкой крепостью членов раскаленная бабочка, и отражение в воде от напора раскраски было прочным, как лед, розовый лед летнего сна, чьими глыбами, шарами и пирамидами были выложены видения шести кристаллических сфер луковиц любви, прорастающих к небу над раем греха клубами остекленевших на солнце фонтанчиков граней резьбы и отражений стекла. И эти отражения сами складывались в новые пирамиды грез Господа нашего Иисуса Христа всемогущего курильщика опиума, чад которого стал нашей плотью. И престол его в небесах был окружен пчелиным роем порхающих тварей, оседланных голыми чреслами грешников, ликующих в напряжении мандрагоры, поющей осанну чертогу спасения.