Час Пик

Неужели жизнь прожита зря?

Кто подскажет, кто?

Не телефон ведь: он только слушать умеет, но вот научить, как жить дальше…

Дальше:

— Вы ревнуете его?

— Я думаю, что люди, которые боятся потерять друг друга, в определенной степени ревнивы. Отчасти потому, что и я, и Влад прекрасно знаем, что все при– ходит, но все потом и уходит. Мы стараемся как можно больше времени проводить вместе… Даже в моих командировках он сопровождает меня, как, например, недавно в Петербург. Мне кажется так легче: у меня не болит голова, поспал ли он, прочитал ли на ночь книжку, как он одевается, что ест…

Она читала, перечитывала несколько раз — с каким– то мазохистским удовольствием:

— Для любого человека, имеющего телевизор (а у кого его нынче нет?), Владислав Листьев — символ трех передач: «Взгляда», «Поля Чудес» и «Темы». И естественно, что мне, например, кажется: со своей будущей женой Влад мог познакомиться только во время съемок. Эдакая встреча Принца и Золушки на балу. Насколько это представление далеко от истины?

— Более, чем далеко. Я работала, как и сейчас, реставратором в Музее искусств народов Востока, и в мою мастерскую приходили друзья — пообщаться. Я часто была завалена работой, поэтому, как правило, занималась своим делом, а они общались между собой.

Однажды друзья привели Влада. И — знакомство не состоялось: я поздоровалась, даже не поворачиваясь.

— Какое же впечатление он произвел на вас как мужчина, когда вы все–таки его увидели?

— Никакого. Да и я вряд ли ему понравилась… Да… Вместе с компанией Влад стал часто появляться у меня. И как–то получилось, что он прижился. Прижился и остался..

— То, что Влад большой импровизатор, видно из его передач. А как его выдумка работает в области подарков жене?

— Великолепно! Однажды он подарил мне магазин цветов. Зашел в цветочный и купил все цветы, имевшиеся там. Я сложила их на пол в мастерской и поняла, что присутствую на собственных похоронах — такое количество цветов бывает только после смерти…

Все, это уже слишком.

Собственные похороны?

Нет, дорогая, ты недостойна его… Но ведь и её, такой милой, такой умницы, такой хозяйственной, такой душевной, такой… ну, словом — такой, самой–самой, он никогда не будет.

Факт.

Перспективка, в общем–то нерадостная.

Но будет все по–другому: ты будешь жить, останешься жить, и будешь мучиться всю жизнь…

Потому что — без него.

Улыбнулась, достала из–под подушки пистолет, осмотрела, прицелилась в окно–на ветке птичка какая– то глупая, чирикать, наверное, собралась…

А–а–а…

Пошатываясь, поднялась с дивана, подошла к телефону, набрала номер справочной.

Алло, вокзал? Когда ближайшая электричка до Москвы? Спасибо…

Нет в мире ничего хуже, чем телефон: глупая выдумка, посторонний раздражитель. Звонок, возбуждение и — сразу же торможение. Зачем? Какой смысл?

Безусловный рефлекс, собаки Павлова.

Звонит себе, звонит, восьмой раз уже звонит. Конечно же, Лучшая Подруга диск у себя в кабинете накручивает, только что по телевизору увидела портрет и подпись внизу: Влад Листьев убит.

Поделиться новостью хочет. Впрочем, Она и так уже обо всем знает, для нее это — давно не новость…

И диск этот глупый–преглупый: точно барабан в «Поле чудес», и все время накручиваешь одни и те же сектора: «пять… семь… пять… семь… шесть…»

Она перережет провод, оборвет незримую пуповину, разобьет этот телефон, Она достанет свечу, купленную недавно в церкви, и будет Она плакать, плакать, и молить о прощении, и плакать, и вновь молить о прощении, и целовать портрет, и горючие слезы будут катиться по щекам, но Она не будет их вытирать, потому что нет в мире ничего сладостней покаяния и умиления, и жалости к самой себе…

Она все равно его любила — любила, любит и будет любить — всегда, наверное, также как и себя.

Все равно.

«Полная тишина в студии… Сектор «X 2»! В случае правильного ответа ваши очки удваиваются!..»

Мысли, посещающие человека утром, сразу после пробуждения ото сна, как правило, всегда философски и глубоки. Особенно — мысли пожилого и на редкость трезвого человека, особенно — если такой пожилой и на редкость трезвый человек живет в пятикомнатной двухсотметровой квартире в центре Москвы совершенно один, особенно — если по складу ума и по занимаемой в Государстве должности такой пожилой и на редкость трезвый, живущий совершенно один человек склонен к абстракциям и отвлеченным умозаключениям. Но мысли–то утренние, сколь бы не были они бездонны и отвлеченны, как правило почему–то неминуемо переходят в сферу осязательного, отчего становятся еще более глубокими и, что очень неприятно — печальными.

А особенно — у пожилых людей, страдающих нарушением обмена веществ — сколь бы трезвы и глубокомысленны по своей сути они не были и какую бы должность в Государстве не занимали…

Такая вот парадигма, такое склонение, такое преломление понятия «пожилой и трезвомыслящий», такое вот кольцо Мёбиуса получается.

Вот, теперь надо подняться, умыться и сразу же засесть на унитаз. Первая мысль об ожидаемом осязании: сидение унитаза вновь будет холодно и почему–то скользко, мокро, будто бы кто–то мимо мочился.

Почему оно мокрое и скользкое?

Ведь в квартире больше никто не живет; будто бы призрак, фантом какой–то приходит по ночам и писает мимо, специально писает, чтобы ему. хозяину, наутро было неприятно на унитаз садиться.

Вторая мысль имеет непосредственное отношение к предыдущей, прямо вытекая из нее: и вновь ничего не получится, вновь придется уговаривать, упрашивать свой несговорчивый ворчливый желудок испражниться вновь придется унижаться, клянчить, просить, напрягаться, чтобы прямая кишка выдавила из себя хоть что– нибудь…

Проклятый запор.

Что ни пробовал — ничего не помогает: ни травки целебные, ни валютные патентованные средства, ни эскулапы из правительственного здравуправления, ни мануальные терапевты, ни шарлотанствующие экстрасенсы. Будто бы кто–то заколдовал его кишечник…

Но ведь все эти шлаки должны как–нибудь вы водиться из организма, не могут же они оседать в тканях, в мешках под глазами, в старческой обвисшей коже, в синих веревочных венах, обвивающих шею!

И куда они тогда деваются?

Иной раз по полчаса на унитазе сидишь и — никакого результата…

Нехорошо утром просыпаться с такими мыслями, нехорошо всякий раз, заходя в туалет, отрывать от рулона бумаги ошметку и брезгливо вытирать с матового сидения унитаза неизвестно откуда взявшуюся влагу, нехорошо начинать день с подобных прогнозов, весьма неутешительных (тем более, что еще так много предстоит сделать!), но — как говорится, суровые реалии, проза жизни…

Впрочем — есть чему и порадоваться…

Говорят: старость — самое печальное время жизни. Отложение солей, ревматические боли перед сменой погоды, систематическое выпадение оставшихся зубов и волос, всегда серое, всегда пасмурное небо над головой, мелко моросящий дождь, склеротическое брюзжание на погоду, природу, неприносящего пенсию почтальона и хулиганов–внуков, старческая болтовня у камина…

Пожилой, на редкость трезвый и склонный к философским абстракциям и умозаключениям хозяин этой квартиры мог с уверенностью сказать: старость — прежде всего время сбора плодов и подведения итогов.

Счастливая пора жизни… Очей очарованье.

Суровые реалии, проза жизни?

Скорее — скромное обаяние буржуазии и невыносимая легкость бытия. Приятная, то есть, легкость…

Причин для подобных выводов более чем достаточно: ну, хорошо, пусть он пожилой, но зато — на редкость трезвый человек.

Трезвый и потому практичный.

Философский и глубокий.

И достиг куда большего, чем другие — пусть такие же пожилые, но менее философские и потому неглубокие, поверхностные люди. Он — Функционер, человек, который выполняете Государстве определенную функцию, иначе говоря — функционирует. Да не просто в Государстве, а в Государственной структуре, отвечающей за умонастроения и политические воззрения подданых этого самого Государства; четвертая власть, информационное пространство…