Час Пик

Функционер.

И ничего зазорного в этом определении нет. Тех, кто режиссирует, называют режиссером, тех, кто пишет сценарии, называют сценаристами, тех, кто ведет (телепрограммы например), называют телеведущим. А его задача функционировать таким образом, чтобы и режиссеры, и сценаристы, и телеведущие функционировали в свою очередь на пользу этому самому нефункционирующему Государству…

Но Функционер — имя существительное, а у каждого существительного есть прилагательные и деепричастия: способный, талантливый администратор, авторитетный и на редкость компетентный человек, пользующийся уважением режиссеров, сценаристов, телеведущих, а также общественности, человек, способный пойти на здоровый компромисс, человек, находящий уступки…

Он никогда не отличался склерозом, даже теперь, и потому хорошо помнил студенческую аксиому: первые пять семестров ты работаешь на зачетку, вторые пять $1–$2 на тебя.

Большую часть сознательной жизни он работал «на зачетку» — на репутацию то есть. Не запятнал себя сотрудничеством с КГБ, не гонял инакомыслящих, хотя и стоял очень близко к идеологическому кормилу власти, иногда — хорошо просчитав, что неопасно — даже сдержанно заступался за тех, за кого другие заступаться боялись.

Это снискало ему авторитет и доверие.

Уважение и сдержанную же популярность.

Репутацию либерала и демократа…

Да — хорошее слово «репутация». Качественное определение, которое, как ничто другое помогает в жизни и в работе; в функционировании, то есть.

Он компромисен и уступчив, интеллигентен и доброжелателен — таким его знают все.

Ну, что касается уступок, то именно сегодня ему и предстоит это сделать…

А теперь — надо вытереть сиденье унитаза и попробовать выдавить из себя хоть немного желанной коричневой, отвратительно плотной массы…

Что $1–$2 запоры порой случаются и у людей, склонных к отвлеченным абстракциям и философским умозаключениям.

И, наверное, это как–то взаимосвязано…

Такое вот умозаключение — отнюдь не конкретное.

Уступка, о которой Функционер размышлял, собираясь усесться на унитаз, зрела давно: она не могла не созреть.

Он знал, кто сегодня должен к нему приехать, какой разговор намечается (неприятный разговор, еще хуже трехдневного запора), знал, чего будет требовать посетитель (ожидаемый гость мог только требовать — такие не умеют просить), и знал, что придется уступить…

Впрочем, легче от этого, так же как и от отсутствия стула, не становилось.

Информационное пространство — прежде всего телевидение, — та структура, ведение которой частично находится во власти Функционера. Информационное пространство создается прежде всего языком: наверное, именно отсюда появилось понятие «русскоязычные», хотя, наверное, правильней было бы сказать «останкоязычные» (производное от Останкино); «энтивиязычные», «эртээроязычные».

Что — нация такая есть, новый этнос, новая реальность?

Наверное, есть, да, получается, что так…

Он посмотрел на часы — без пяти десять. Вроде бы, через пять минут должен быть.

Сиденье унитаза за полчаса уже нагрелось — приятно. Интересно, а правда, что у таких, как предполагаемый гость, и унитазы с электроподогревом?

Фу–у–у, наконец–то!

Функционер приподнялся и, придерживая одной рукой приспущенные штаны, заглянул в унитаз: так и есть — какашка.

Наконец–то!

Малюсенькая такая, словно охотничья сосиска, светло–коричневая, плотная… И шкурка помидора торчит — жесткая, сморщенная, обоженная терпким желудочным соком…

Как хорошо, как замечательно, что вылезла из него эта какашка, и сразу — облегчение, и сразу же потеплело на душе, и ни о чем думать не хочется. Теперь надо поднатужиться, посидеть еще немного, поклянчить кишечник — а вдруг еще выдавит из себя? Вдруг еще что– нибудь вылезет?

Звонок дверной:

—Тара–рам, тара–рам, тара–рам, там…

Сороковая симфония Вольфганга Амадея Моцарта. А там, в электронной памяти звонка есть еще и Бетховен, и Брамс, и Чайковский, и даже Гершвин с Армстронгом. Сто сорок четыре мелодии.

Это — кто–то пришел.

Всегда так: как только сел с толком покакать, как только кишечник уговорил, и тот смилостивился, так всегда приходят. И надо судорожно отрывать от пахнущего фиалками рулона туалетной бумаги ошметку, суетливо подтираться и нажимать кнопку бачка, заставляя унитаз издавать гневное завывание, натягивать штаны…

Впрочем, ворчать не стоит: этого визита он давно ждал — с тех пор как узнал о том убийстве…

Гость был молод, самодоволен и нахален: что ж, второе и третье прямо проистекают из первого, как тут же умозаключил Функционер.

Вид — гордый и надменный, эдакий гибрид парижской суперфотомодели и саудовского шейха, персидского принца из сказки…

Туфли от Версачи, костюмчик оттуда же, очки в золотой оправе, свежевыбрит, «Хенесси Парадизом» слегка разит (600 долларов бутылка).

Во дворе, внизу — «Mercedes–600» класса SEL, его машина. Каждый год меняет. И охрана на желтой «волге» — поодаль остановилась, чтобы неприметно. Лучше бы на верблюде приехал, чем на «мерсе» — больше бы подошло… Что ж, ничего не скажешь — новый русский.

Элита.

Гордость нации.

Надо бы вот сперму его законсервировать и в какой–нибудь генофонд, или в беспилотный космический корабль — и в глубины вселенной, может быть, попадется братьям по разуму, селекционируют какой–нибудь производный гомо новорусикус…

В чем он русский — понятно: по–русски–то говорит. Русскоязычный. И — как совершенно точно знает Функционер — Останкино любит.

А вот в чем новый…

Загадка.

Наверное, тут больше всего подошло бы умозаключение, решил Функционер, «новый в отношении к жизни»: а отношение к жизни в наше время определяется прежде всего возможностями эту жизнь изменить. А возможностей для изменения этой жизни у него, наверное, не меньше, чем у дюжины саудовских шейхов и трех персидских принцев с медными позеленевшими лампами, в которых, скорчившись в три погибели, сидят услужливые джины…

Короче, эдакий царь Шахриар из ориентального фольклора. Впрочем, теперь все эти грозные Шахриары и многомудрые цари Соломоны подались в бандиты, но лучше об этом не думать…

Деньги — это власть, а власть — это деньги. Такое вот нехитрое но, тем не менее верное умозаключение.

Впрочем, лучше и об этом, о деньгах и откуда, как они берутся, тем более не думать — даже ему, Функционеру, страшно становится…

Бандит он — вот кто.

Это Функционер его так про себя называет: Бандит. А на самом–то деле, на поверхности, для всех — весьма преуспевающий бизнесмен, помогает выбивать западные инвестиции для реформирования российской экономики, для перевода её на путь рынка. Фонды организовывает, акции продает — и растут в цене, акции–то, и польза–то от них какая нищим россиянам, деньги партнерские, халявные…

Да, ну бандиты теперь пошли — не то, что во времена Функционера: романтика подъездов и танцплощадок, «В парке Чаир распустились мимозы», сделанные из напильников финские ножи, трофейные «вальтеры» и «шмайссеры», «черная кошка»…

Улыбнулся, по–хозяйски заложил ногу за ногу — будто бы это он, Функционер, не у себя дома, а у него в гостях…

И — с улыбочкой превосходства:

Ну, что скажете?

Функционер замялся: он давно, очень давно, с тех самых пор, как узнал, готовился к этому разговору, но почему–то не думал, что разговор начнется с такой простой, с такой банальной, кондовой фразы, о которую, как морской бриз о гранитную набережную, разбиваются все его умозаключения: «что скажете?..»

А что сказать–то?

И так все понятно…

Слухи о том, что на новосозданном ОРТ не будет рекламы, ползли давно, и только в феврале совет директоров нового «Останкино» сделал первое программное заявление, и оно оказалось сенсационным: «идя навстречу пожеланиям трудящихся», компания решила отказаться от демонстрации рекламных роликов.