Приговоренный

В бывших доходных домах было немало подвалов и полуподвалов и, разумеется, коммуналок, но сейчас в них вселились всяческие частники. Правда, не во все.

Клык на всякий случай оставил дам с чемоданом у входа в подворотню, ведущую во двор-колодец.

— Если услышите выстрел, — сказал он, — сразу дуйте отсюда. Если меня не будет через двадцать минут — то же самое.

Войдя во двор через подворотню, Клык прошел мимо нескольких грузовиков и пикапов. Одни разгружались, другие нагружались, третьи выезжали, четвертые приезжали. Какая-то иномарка стояла, два парнишки в ярко-зеленых пиджаках о чем-то толковали.

Вот он, этот родимый полуподвал. Адресок Клык заполучил от одного земляка-домушника еще на первой ходке. Обитала здесь некая добрая тетя, которую можно было звать Марьей, Маней, Манькой, Манюней, Манюхой, Марюхой, Марютой, Марусей, Машей, Махой, Матреной, Маряхой, Муряхой, Муркой, Маланьей, Муськой, Мулей, просто Марией и Хозяйкой. Как она там по паспорту-прописке проходила, сколько раз судилась и сколько сидела — Клык не интересовался. Наверно, об этом знали те участковые, что приглядывали за хатой, но Маша им отстегивала сколько нужно и возможно. За то время, что Клык знал эту хавирку, не было случая, чтоб Маруся кого-то застучала. Может, конечно, она и постукивала, хрен ее знает, но тот факт, что никого из ее постояльцев прямо тут не брали, — это точно. Сомнения в Марусиной искренности возникали в основном у всякой невезучей публики, которая могла влипнуть по собственной дури, а позже, чтоб не срамиться перед корешами, начинала выдумывать рассказки о Машкином стукачестве. Серьезные люди этот словесный понос пресекали, и очень больно. Клык на этот счет своего мнения не имел, потому что ему на Машу обижаться было не за что. Во всяком случае его-то она точно не сдавала ни разу.

На какие услуги можно было рассчитывать в этом заведении? На многие. Здесь можно было перекантоваться, пока суд да дело. Можно было занять в долг на шмотье, если остался пустой и не при деле. Можно было — не бесплатно, конечно, — раздобыть ксивку, сбыть с рук кое-что мелочевое, обменять засвеченные купюрки. Маруся могла свести с хорошим и честным барыгой, купить билеты, чтоб клиент, находящийся в розыске, лишний раз не маячил на вокзале. Могла подержать пару дней вещички, если того требовало дело. Наконец, Маша могла дать бесплатный, но очень ценный совет. Ни наркош, ни алкашей тут не водилось. Выпить и закусить, конечно, дозволялось, но без шума, дебошей и поножовщин. Разбираться между собой здесь не полагалось. И еще не полагалось водить баб. Кто особо жаждал, мог заказать Маше девочку. У нее было несколько штук проверенных и надежных, неболтливых и нежадных. А со стороны — ни под каким видом. Вот это обстоятельство Клыка и смущало больше всего.

Клык спустился по цементным щербатым ступенькам, остановился перед обитой потертым дерматином дверью и нажал кнопку звонка четыре раза подряд. Зашаркали шаги.

— Кто? — Голос был тот.

— От Антона по делу, — ответил Клык. Это был своего рода пароль. Если Марья после этого отвечала: «Не готово!», то надо было чесать отсюда побыстрее. Неважно, по какой причине. Может, Маша участкового ублажает, или к ней с обыском накатили, или приехал кто-нибудь, кому лишним людям показываться не хочется, или просто у нее уже и так народу под завязку и, как говорится, «местов нету». В случае если бы к двери подошла не Маша, а кто-то другой, мотать нужно было еще быстрее.

Замок щелкнул. Маша приоткрыла дверь, не сдергивая цепочки, и глянула.

— Господи, Пресвятая Богородица! — У нее не только глаза, но и рот от удивления открылся.

— Я это, я… — сказал Клык. — Не привидение.

Маша лязгнула цепочкой, впустила Клыка.

— С ума сойти! — ахнула она. — Ты ж вроде уже…

— На, потрогай. — Клык хватанул Марью за толстый локоть.

Было ей за полсотни, рожа, конечно, оплыла и одрябла, местами была еще в молодости покарябана, но ей еще нравилось, когда мужики ее хоть и в шутку хватали.

— Проходи, проходи! — заулыбалась Маша. — Хлебнем по сто, обскажешь, что захочешь.

— Тут такое дело, — сказал Клык. — Со мной — две бабы. Для них я — чекист, ясно? Капитан Гладышев Петр Петрович.

— Ты? — еще больше обалдела Марья.

— Я, я! Знаю, что ты не любишь, но деться мне некуда и и им тоже. Я им сказал, что ты на ФСБ работаешь. квартиру держишь.

— Ну, блин, удружил! — проворчала Машка. — Если б не знала, что ты смертуган, не пустила бы ни за что. Хорошо, что никого из блатных пока нет, а то б

юобще…

— Короче, Марюха! — проворчал Клык. — Вести?

— Веди, фига ли сделаешь…

Клык почти бегом добежал до подворотни, схватил чемодан и потянул за собой спутниц.

Марья ждала их у открытой двери — должно быть, приглядывала, нет ли какого подвоха. Тем не менее впустила всех и заперла дверь за спиной Клыка.

— Знакомьтесь, — сказал Клык, — это Марья Ивановна. А это — Вера и Надя.

— Очень приятно, — церемонно сказала Хозяйка. — Симпатичные девушки, товарищ капитан.

— Так точно, товарищ подполковник, — подтвержу Клык. А Марья, которая, возможно, бывала и под полковником, сделала строгое лицо.

— Заносите чемоданчик сюда, — сказала она, открывая комнатку справа от прихожей. — Заходите, девочки. Располагайтесь, будьте как дома. А нам с Петром Петровичем побеседовать надо… Извините, дверь пока закроем.

И когда Вера с Надей вошли в комнату, заперла за ними дверь на ключ.

— Ну и втравила ты меня! — прошипела Надежда. — прячемся, бегаем, в какие-то притоны лазим. А у меня между прочим, муж и дети.

— Помолчи, Надь, и так тошно… — взмолилась Вера. — Я уж сама не знаю, чего бояться.

— То-то и оно. Капитан, полковник… По-моему, бандиты это. Самые настоящие, и мы с тобой влипли. Хорошо еще, если нас только посадят. Ты ведь стреляла. помнишь?

— Помню, помню! — окрысилась Вера. — Небось, пока жили у этого подполковника, ничего тебя не беспокоило. И домой не очень рвалась. А насчет того, что это бандиты, так это ты говоришь только потому, что ничего не знаешь. Вот здесь, в чемодане, между прочим, лежат такие документы, которые выводят на чистую воду господина Иванцова. Скажи, зачем преступникам нужно разоблачать преступления прокурора? Мне же статью предложили написать. И тут, между прочим, есть такое, что и бандитов разоблачает.

— Нам-то чего?

— Ты что, еще не поняла, что он, Петрович, нас спасает? Если мы отстанем от него, нас тут же пристрелят. Мы свидетели, понимаешь? Много знаем. И если мы Иванцову на Библии поклянемся, что никому и ничего не скажем, он нас все равно убьет. Сейчас Гладышев для нас — единственная защита.

— Ну, если он такой весь из себя чекист, так почему он нас в областное КГБ не отвел? Уж там бы нас прикрыли как-нибудь!

— Значит, он здешним не доверяет.

— Не доверяет, а сюда нас притащил почему-то?

— Потому и притащил, наверно, что эта подполковница нелегально на Москву работает. В обход Рындина.

— Это кто?

— Это начальник областного ФСБ. Может быть, он тоже с Иванцовым сотрудничает в каких-то темных делах.

— У тебя все «наверно» да «может быть». А я вот смотрю на рожи и вижу: и сам он, «капитан» этот, — бандит, и там, на даче, была банда, и здесь, баба эта — бандитка. А здесь небось ихняя «махина».

Вера непроизвольно огляделась. При слове «малина» ей всегда представлялось не раз виденное в милицейских фильмах: замызганное помещение, груды окурков, немытой посуды, бутылок пустых и недопитых, ужасные рожи уголовников, размалеванные шлюхи с фингалами под глазами, награбленное добро, лежащее чуть ли не кучами. Кроме того, ей по долгу работы в газете два-три раза довелось присутствовать при арестах алкашей за бытовые убийства. Поэтому ее память дорисовывала к этой картине тараканов, засохшую блевотину, омерзительные тухлые запахи.

Здесь ничего такого не было. Обычная, довольно чистенькая комнатка с двумя диванчиками, гардеробом, журнальным столиком и этажеркой. Все не новое, но и не ободранное, не порезанное ножами. На этажерке — старомодная кисея, внутри — книги. На стене — какие-то семейные фото, ничего похабного. Диваны застелены зелеными накидушками. Подушечки вышиты крестом. Окошко, правда, немного запылилось. Кроме того, оно с внешней стороны защищено решеткой и выходит в яму-нишу, сверху перекрытую еще одной решеткой, но внутри комнаты — чистые ситцевые занавесочки, носы об них или грязные руки явно не вытирают. Скромно, старомодно, но аккуратно. И никаких бутылок, окурков, грязи. Даже сыростью не пахнет, хотя потолок тут иногда протекал, должно быть. А что касается лица Марьи Ивановны, то ничего специфически уголовного в нем Вера не заметила. Обычная, немного запустившая свою внешность женщина средних лет. Таких сейчас полным-полно. И кстати, вполне может быть офицером. Такого же типа инспекторов по делам несовершеннолетних Вера видела немало.